Архив публикаций за май 2021

...Я ведь раб. Законов, которые для себя в искусствоведении выбрал за верные. Нет, я совершаю революции, когда реалии произведения меня заставляют это сделать. Но вообще я – раб.

Если в предыдущих подходах к произведениям Ксении Нечитайло я выработал себе мнение, что она – постмодернист, т. е. нет для неё ничего, что могло б быть достойным ранга идеала, причём, она постмодернист сознательный, не стихийный, то при подходе к очередному её произведению я жду повторения этого же вывода.

Она уже, по-моему, над чем смеялась? – Над Советской армией, над Октябрьской революцией, над идеалом семьи, над нецелеустремлённостью молодёжи, над красотой…

А тут – над чем?..

...Что бы ни говорили учебники и преподаватели, Герман всё никак не мог взять в толк, почему удерживание в низком экономическом статусе подавляющей массы людей может служить их же пользе. На этот счёт все учителя, как один, говорили, что счастье простого человека в радости прилежного исполнительства, в ощущении принадлежности к большой структуре и понимании определённости границ и рамок. Такого человека, коих по заверениям статистов большинство, можно сравнить со щеночком, которого нужно покормить, указать, где и когда нужно ходить в туалет, а после взять на ручки, чтобы он почувствовал теплоту большого и надёжного хозяйского тела. Это есть распределение так называемого «духа слабого существа». После такого распределения жизнь «духов» обретает однозначность и предметность в хаотичном и суровом пространстве общественно-экономического хозяйствования. Одним словом, даёт человеку цель для существования и платформу для образования собственного «Я». И это есть милость, дарованная «слабому духу» от «сильного духом». Раньше это были цари, пророки, оракулы, чемпионы и прочие деловые и толковые люди. Сейчас же с распространением капитализма как наилучшего способа организации общества роль «сильного духа» взяла на себя олигархия. Олигарх – это добрый пастырь, чья строгость и требовательность направлена лишь на благо всеобщего прогресса. Развитию технологий, а значит и улучшению качества жизни, не бывать без грамотного и целенаправленного управления людьми. А в мире финансов никто не может быть капитаном лучше, чем олигарх...

...Меня затолкали в люльку, где уже был большой мешок с чем-то рыбацким. Валентин сел за руль. Отец – на заднее сиденье. Мотоцикл урчал, но не ехал, все молчали. Через минуту тетя Оля кашлянула, зашла в дом, вынесла оттуда канистру средней величины и положила мне в ноги.

«Урал» рванул так, будто мы ехали в роддом. Ям и канав Валентин не замечал. Мне кажется, к месту рыбалки он просто выбрал наикратчайший путь. Отец обнял Валентина в круговую, и они срослись в одну фуфайку. Ветер свистел…

Я проснулся оттого, что ветер перестал свистеть. Люлька лежала на боку, я в люльке, а канистра и мешок с рыбацким барахлом на мне…

Через какое-то время вернулся Валентин, молча привязал люльку толстой проволокой к мотоциклу, погрузил имущество и меня, и снова рванул. Ветер снова засвистел. Отца не было. Я подумал, что он уже там, и рыбачит. И еще я подумал, что хорошо, что канистра была у меня, а то бы Валентин не вернулся...

Мы въехали в густой лес, но на скорости это не отразилось. Через 15 минут в сумерках я увидел какого-то мужика, который бежал нам наперерез и громко матерился, заглушая рев «Урала». Валентин тоже увидел. Он оглянулся на пустое заднее сиденье и притормозил. «Какой-то мужик» оказался отцом. Видимо, позже меня Валентин потерял и его, на какой-то кочке. Отец с недовольным лицом залез на мотоцикл и снова слился в одну фуфайку, только крепче…

В Интернете выложен, а по ТВ периодически демонстрируется многосерийный документальный (?) фильм «Гибель Империи. Российский урок». Знак вопроса в скобках после слова «документальный» не случаен. Никаких таких уж документов авторы фильма зрителю не представляют. Собственно, и фильмом-то это действо можно назвать лишь с натяжкой....

Когда Павлик первый раз спросил маму, кто его папа, то мама под большим секретом рассказала, что его папа – геройский секретный разведчик, а с ними не живёт, потому что работает в далёкой заграничной стране. Где уже несколько лет… Ровно столько, сколько сейчас лет Павлику. То есть, пять с половиной. Почти шесть… Каждый день, рискуя жизнью, разведывает тамошние государственные секреты особо секретной важности, сложности и опасности. Как Штирлиц? – спросил Павлик. Как Штирлиц, – согласилась мама и почему-то вздохнула. Такой же… боец невидимого фронта, – добавила она. – Только Доски почёта на него не хватает. За его беспримерный героический труд и ратный подвиг. – После чего опять вздохнула... потом посмотрела на Павлика и потрепала его по вихрастой макушке. Павлик предположил, что этот жест означал мамину радость, оттого что она – жена Штирлица...

Действие романа Л. Тындыка «Начало века» относится к 2000 году, место действия – наша страна. До двадцать первого века осталось всего шестнадцать лет. Каким же видится Тындыку столь близкое будущее?

На карте мира нет СССР, есть «Российская Федерация» – нынешняя РСФСР. У власти – кучка свежеиспечённой буржуазии, их в народе называют «новыми русскими». То же и в других братских республиках. Каким мистическим образом распалась наша страна, автор поясняет кратко и невнятно. Произошла децентрализация государства, начались даже межнациональные войны, и всё это, если верить автору, происходит за считанные годы, и уже в девяностые мы живём… при капитализме. Оставив на совести Тындыка такие допущения, рассмотрим, как ведут себя герои романа – недавние советские граждане, то есть мы с вами...

...Первым до базовой палатки добирается обессиливший Ломов, что позволяет Ларисе и Володе со свежими силами устремиться на помощь отставшим. У альпинистов обморожены лица и руки, но они счастливы… теперь уже тем, что остались живы, что их спасли друзья. И это лейтмотив всей картины: люди, мы сможем быть по-настоящему счастливыми только все вместе!

Рискну назвать это главной идеей советского человека 60-х годов, которые я навсегда запомнил и уяснил цепким сознанием ребёнка. И вот сегодня, оглядываясь далеко назад, в своё невозвратное социалистическое детство, я небезосновательно полагаю, что фильм «Вертикаль», прежде всего, заставляет пронзительно ощутить весь драматизм неверно выбранного пути. Казалось бы, победили в самой страшной за всю историю человечества войне, отстроили страну заново, вырастили оптимистичную, жизнеспособную молодёжь. Вперёд, к вершинам! Но, как выразился один американский юморист, «видно, что-то случилось с карбюратором». И жизнь пошла не в гору, а под… «к зияющим вершинам»...

А вечерок клёвый выдался! Днём ветерок был. Сейчас листья на деревьях не шелохнутся. Будто из жести вырезаны. И не жарко. Не то, что вчера. Я в сетке ходил. Снял – мокрая.

Правда, тут ещё причина была. Девочка брыкливая попалась: «Убери руки!», «получишь по физиономии!» Любят они играть в королеву Марго. Дескать, я не такая, а совсем другая. Но куда от себя денешься? Раз уж пошла со мной в посадку гулять, значит обратно пойдёшь медленной походкой и в глаза будешь заглядывать, спрашивать: люблю или нет?

Я им всем «люблю» отвечаю. Мне не трудно, а им приятно. Вот и со вчерашней так же, а потом уже мне впору было говорить: убери руки...

Лёшик умер в промежутке между 6.15 и 7.23. Она проспала этот момент, не уловила, не зафиксировала время в своей памяти. Мгновение смерти оказалось столь же расплывчато-неточным, как и момент рождения, канувший в бурлящий водоворот её ненадёжной памяти вместе с потерянными бирками из роддома и изорванными фотографиями. Она знала одно – всё самое важное случилось на заре – и рождение, и смерть, где-то около семи… Это вся определённость, что у неё осталась от сына…

...Я сам когда-то рисовал с натуры. И во мне, наверно, засела привычка приукрашивать срисовываемое. Я б, наверно, левый угол аптеки нарисовал бы ровнее. И толщи́ны оконных проёмов (двух нижних окон) я б сделал одинаковыми. Стороны крыши над балконом – параллельными друг другу. Я сомневаюсь, чтоб я сделал по дуге стык правой стены с асфальтом.

Всё это меня заставляет думать, что Нестерова портит картинку. (Не думать же, что она не умеет рисовать.)

А Манин намекает, что Нестерова насмехается над убогой жизнью провинции. Может даже – над самим российским принципом резкого отличия провинции от метрополии…

Я не был в Германии, но у меня впечатление, что там такого принципа нет (хотя бы из-за долгого отсутствия там централизованного государства). И Нестерова что: как упомянутый Сытин, чувствует себя немкой и говорит «фэ» Советскому Союзу?..

В данной статье я хочу провести сравнительный анализ использования художественных средств выразительности и переводческих трансформации в переводах сказок О. Уайльда «Соловей и Роза», «Преданный Друг» М. Благовещенской, М. Ликиардопуло, А. Соколовой, Ю. Кагарлицкого.

Это продукт моего проекта – результат моей проектной работы, направленной на расширение словарного запаса учащихся гимназии по английскому языку.

Выбор сказок О. Уайльда обусловлен большим количеством в них элементов, требующих особенных приемов перевода, например, таких, как игра слов и особенности культурологической среды, а, следовательно, и большого пространства для творческой работы переводчика, когда, согласно своему мировоззрению, особенностям и пристрастиям, он может определить, как и в каком месте искусно и тонко изменить свою работу, чтобы наиболее полно и понятно представить идею автора.

Для исследования будут использованы те отрывки сказок, в которых наиболее ярко проявляется авторский стиль, а значит – и разница между переводчиками в его понимании – например, фрагмент, написанный в стиле, характерном лишь данному автору – включающий в себя использование какой-либо нетипичной лексики, фразеологизмы, манеру повествования и описания, присущую лишь этому автору...

...По прямой. Опускаемся вниз. Моторчик сердца, будто пугливый мышонок, замирает, оставляя лишь монотонный звук двигателя. Снова по прямой. Моторчик дрожит и набирает обороты.

Вниз. Сердце-мышонок. Прямая. Обороты.

Вниз. Сердце. Прямо. Движение.

Яркий солнечный свет отражается от стеклянных крошек моря. Поверить не могу: ещё два года назад хотелось погрузиться в эту воду и не выплыть, а сегодня так и манит написать пару строк о её переливах. Ценность жизни взлетела, творчество разгоняется гоночной машиной и не даёт уснуть.

«Сириус»! «Сириус»! Здравствуй снова, моё родное место! Я и не мечтала вернуться такой повзрослевшей и переосмыслившей свои прежние действия. Аллилуйя!..

...Конечно, в тот весенний роковой вечер надо было озаботиться закрытостью дверей аудитории. Или вообще перелететь на другую планету со своим последним доказательством.

Но ладонь задержалась дольше обычного и не была отвергнута. А стёкла окон тряслись от первой грозы, и казалось, что сама природа утверждает петрикор, распространяя его безусловное самодержавное царство.

Виталий Семёнович поддался моменту, а точнее – полностью в нём растворился. И когда над его головой, склонённой для поцелуя с Лилей, послышались улюлюканья и смех, Левин вдребезги разбился об нацеленные зрачки телефонов, о фотовспышки. А в последнем взгляде, обращённом к нему возлюбленной, он усмотрел – раскаянье. Стало ясно, что Лиля с самого начала знала много больше, и они играли в разные игры. Но он всё ей простил и был благодарен. Теперь ему было что забрать с собой...

...Мысли вернулись к покойному. Коля Зуеву не соврал: покойный был ему действительно хамси хамса. Пару раз сидели рядом на каких-то собраниях, и несколько раз пересекались в пивнушке. И всё. А вот теперь тащи его, говори слова (какие слова?), изображай скорбь… «Чего ты действительно разнылся», – услышал вдруг Коля голос. Причём услышал так громко и так отчётливо, что сначала подумал, что это говорит Нюра – но в таком случае, почему она говорит мужским голосом?

«Ну, – повторил голос (Коля понял: это был его собственный голос. Только внутренний. Идущий из самого нутра. От самого ливера). – Всё? Успокоился? Чего паниковать-то, чего напрягаться? Все смертны. Тебя тоже когда-нибудь вот так же вперёд пятками… Тоже кто-нибудь пото́щит и помянёт… Никуда не денешься. Надо!»..

Солдатам выдался тяжёлый денёк. Сперва было нетрудно – просто вбегали в дома и резали малых детей мужского пола. Потом стало труднее – весь город кричал, рыдал и визжал, особенно матери; от этого раскалывалась голова. Вдобавок горожане стали запираться, заваливать двери; приходилось выламывать, таранить. Иные родители прятали детей, и вторая половина дня прошла в бесконечных обысках, одуряюще однообразных, как однообразны были и эти вопли, стенания, потоки слёз, безумные глаза и заламывание рук...

...Много лет спустя, когда он совсем вырос, выучился, сделался юристом, затем журналистом, а затем политиком, даже отчасти известным, ему иногда приходилось слышать от доброжелателей, что напрасно он идёт против течения, что нужно маневрировать, порой сдавать назад, учитывать все веяния и течения, даже подводные. Он отвечал на это с рассудительностью чаще всего так: «Я же не против течения, я наискось, с учётом его силы, под углом сорок пять градусов. Главное, чтобы мимо не пронесло, тогда можно не выгрести. А мимо своего берега точно не пронесёт»...

Впервые Егора знобило не от холода, а от убийственного зноя сирийской пустыни, который проникал повсюду, даже в карманы приспособленных для Сирии шаровар, не говоря уже о складках набрякшей потом офицерской куртки, которую он боялся снимать, чтобы не обгореть на почти вертикальном солнце. Но, отчаянно уставший, он упрямо переставлял ноги, потому что вёл с собой совершенно обессилевшую Сарру, фельдшерицу их пехотного батальона, волею случая уцелевшую, как и он, после неожиданного ночного обстрела, в результате которого, судя по всему, от не успевшего достичь места дислокации комендантского взвода и остались разве что они двое...

Представьте себе. Одним прекрасным утром вы просыпаетесь не в том мире, в котором заснули вчера. Но замечаете это не сразу. На первый взгляд, всё вокруг точно такое же, каким было всегда. И хотя на самом деле оно другое, но нормальному человеку никогда не придёт в голову сравнивать реальности, поэтому видимые различия проступают не сразу. Знаете, это как у южноамериканских индейцев, которые в упор не замечали кораблей испанских конкистадоров у себя перед носом – просто потому, что в системе их представлений о мире не было образа морского парусника. Они знали, что этого не бывает, поэтому его как бы и не было. И дело тут не в том, что у индейцев какие-то особенные мозги, вовсе нет: мы с вами тоже скорее всего пройдём мимо того, чего абсолютно не может быть… где? У нас в голове...

Хоть застрелите меня, я не мог представить, что заставило художника Струлёва так исковеркать пейзаж, названный им «Васильковое поле»...