Архив публикаций за апрель 2008

…Дома он достаточно долго, чертыхаясь и тихо матерясь, подключал всю эту муру к компу. Все-таки, он был не такой уж специалист во всем этом… Просто пользователь. Ну, или просто продвинутый пользователь и просто неплохой программист, если уж совсем точно. Но вот ни с микрофонами, ни с этими самыми видеоочками никогда дела не имел. Программы, работающие с ними, действительно уже были и, наконец, вроде бы все заработало. Очки отложил, пока не знал даже, на что в них смотреть, микрофон стоял рядом. Ну, ясен день, полез в сеть…

Как только он подключился, из динамиков раздался тот самый женский голос, что говорил с ним по радио:

– Здравствуй, Павел…

Если верно утверждение, что любые литературные опыты (работы) в конце ХХ века не несут ничего нового, выступают уже в сформированном искусственном пространстве, то зачем каждый раз определять причины своего творчества, достаточно лишь того, что интересует творца – следствий (см. Ж.-Ф. Жаккар // Об отсутствии детерминизма в творчестве Д. И. Хармса).

Иначе говоря, достаточно выбрать соответствующий контекст и любое индивидуальное языковое явление станет явлением литературы: оно будет введено в художественный контекст предшествующей литературы (истории литературы). История литературы – это не только развитие, движение словесного, художественного искусства, но и тот материал, который находится в движении, то есть само художественное словесное творчество.

В отношении контекста автор выступает как пользователь. Например, можно взять идеопроизведение «мудр-др-др», поставить его в контекст, который так или иначе создаст новое художественное произведение. В узком смысле, создаст множество различных содержаний в одном художественном произведении.

Эпиграф, как и любой другой способ введения в контекст литературы, может неузнаваемо изменить тему, проблему стихотворения...

...Я сморгнул воспоминания о сне, и тяжесть вновь навалилась изнутри. Я боюсь, что всё это скоро может исчезнуть. Слишком уж ненадёжны водитель слева, воспоминания, наш разговор, да и я сам. Надо ещё что-то сказать, нельзя останавливаться.

– Ты работу думаешь искать? – я задаю ему этот вопрос при встрече. Он всегда отвечает, ориентируясь на какое-нибудь запланированное событие в будущем, что вот после него обязательно устроится на работу. Прошло уже несколько лет, а он продолжает откладывать. Теперь для него это уже даже не повод для разговоров. Работы нет. Также – и денег, и стремлений добиться успеха, и встретить, наконец, «свою судьбу». Однако он отвечает:

– Сейчас закончу с больницами. Надо ведь дело выиграть. А то, если на работу устроюсь, посчитают, что я не настолько сильно пострадал. Надо сделать вид, будто я близок к… к исчезновению. Как вымирающая популяция животных. Через месяц, если постараться, может, и дело в суд передадут. А потом уж и денег можно подзаработать.

Что добавить к этому его желанию заработать денег? Вымирающая популяция животных, близкая к исчезновению! Он удачно пошутил, но уж слишком точно. Немногим от них отличается. Та же безысходность в действиях Андрея, даже та же безысходность в событиях его жизни (скорее, в их отсутствии), в которых он не участвует, но которые его окружают.

...Много лет это случайная сцена преследовала меня. Я никак не мог дать себе отчета, – почему же я время от времени вспоминаю тот прекрасный взгляд телки из грузовика, и нескладные попытки её сверстника дать начало новой жизни? Почему же этот предпоследний эпизод чужой короткой жизни до сих пор не уходит из моей памяти?

Попытаюсь дать один из вариантов ответа. (Литература не дает «Формулы Мира», она лишь ищет её вместе с читателем…)

Современные глянцевые («гламурные») доходные и прибыльные журналы изначально жестко опекают круг красивого, сытного и удобного бытия для двуногого быдла. Как причесаться, во что одеться, на чем поспать и где без запоров лучше испражняться; на чем кататься, чем заправляться и где застраховаться; что съесть, что выпить, с кем принято совокупляться и как предохраняться; где можно отдохнуть от выпивок, совокуплений и сна; и каким образом этими великими деяниями занимаются великие мира сего и звезды эстрадны…

И всё.

Вопросов не задавать.

Из круга не выходить.

Любите и цените свой загон.

А то – …!

Мир плоский, многоцветный и блестящий, – на бумаге «мелованной №12».

Мир лишь слегка неспокойный, – ведь кузов-то трясет по дороге на мясокомбинат...

У каждого человека есть свое одиночество. У Милы Травушкиной Одиночество было абсолютно диким. Оно устраивало засаду в самых неожиданных местах, выскакивало внезапно, пытаясь задушить Милу. По ночам протяжно выло из туалета. А когда Мила, проворочавшись по три часа на слишком большой кровати, все же засыпала, оно вспрыгивало ей на грудь и потихоньку скрежетало когтями по сердцу, отчего Миле снились грустные сны, она просыпалась в слезах, кусала подушку и поскуливала, свернувшись калачиком.

Однажды Мила испекла себе на день рождения пирог и хотела его съесть, потаскав себя для порядку за уши. Одиночество высунуло морду из-за кухонных дверей, уставившись на блюдо с пирогом. И тут Миле пришла в голову одна идея. Она отломила кусок пирога и протянула Одиночеству, но то лишь шарахнулось в темноту, испуганно булькая и ворча. Мила от идеи не отказалась, положила кусочек отломленного пирога поближе к двери, а сама отошла вглубь кухни. Одиночество с шумом втянуло носом пироговый запах, злобно булькнуло, медленно выползло из-за двери, дотянулось до пирога и, схватив добычу, моментально растворилось в ночи, сердито поцокивая когтями...

...Таджибаев уселся за стол, стул под его грузным телом жалобно скрипнул. Надев очки, он быстро пробежал глазами мои показания.

– Та-ак, – процедил он, на его побагровевшем лице заходили желваки. – Эта херня не пойдет!

Злобно разорвав на клочки мои показания, он швырнул их под стол в плетеную корзину для мусора.

– Берите ручку. Пишите заново, – сказал он глухим сдавленным голосом. – Пишите то, что я скажу!

Это меня возмутило.

– Я не буду писать под диктовку! Всё, что надо, я уже написал.

Таджибаев перегнулся ко мне через стол, руки его сжались в кулаки так, что костяшки пальцев побелели.

– Ты будешь писать все, что тебе прикажут здесь! – его голос дрожал от еле сдерживаемой ярости. – До сих пор здесь с тобой обращались корректно! Но можно поговорить по-другому!

Взбешенный не меньше Таджибаева, я демонстративно швырнул ручку на стол.

Стул, на котором сидел Таджибаев, обрушился на мою голову, в ту же секунду, обогнув стол, Таджибаев тычком ударил меня кулаком под сердце. Всё это было проделано с молниеносной быстротой, невообразимой для его грузного тела. Я отлетел к стене и повалился навзничь. В глазах поплыл туман, стены кабинета куда-то поехали...

...Читая рассуждения о нынешних претендентах, имеется ввиду 1998 год, на Букеровскую премию, я зацепился за спорное мнение   Виктора Сосноры «...писать – это очень дорожить жизнью». Далее без комментариев по существу. Стремление к бессмертию – это преодоление жизни. Писатель рисует свой мир, создает не просто художественное пространство, а пространство, в котором он хочет и может существовать. Почему он это делает? Проще всего предположить, что его не устраивает реальный существующий мир. Но на это можно возразить, что и свой художественный мир творец создает из кусочков реального. Просто составляет их в единое целое в произвольном, с чужой точки зрения, порядке, по собственному хотению.

Тогда утверждение «писать – это очень дорожить жизнью» априорно. Вопрос только в том, что это за жизнь. Реальная или, ляпнем не глядя на последствия, ирреальная, то есть в своем художественном мире.

Кстати, в связи с вышесказанным, возникает еще один очень интересный вопрос. Бесспорно, окружающая действительность, и тут уже неважно, реальная она или ирреальная, воздействует на любой субъект, в том числе и на своего творца. Так вот, самое интересное в вопросе, каким образом созданное отдельным творцом художественное пространство воздействует на своего творца? Круг тем, образов, мыслей, которые создал творец, срастаясь, образуют живое материю, в которой художник постоянно существует.

Или может, создав одно художественное пространство, творец стремится вырваться из него, чтобы иметь возможность создать новое? Вопросы один другого интереснее...  

Нет, не кажется.

Хорошо видно: слова не только не выигрывают, ничего не получают от соседства друг с другом, а просто-таки стремительно теряют, выветриваются, стираются. Здесь говорение уничтожает слова. Эти ноты-цейтноты ничего уже больше не значат, никак уже больше не звучат. Исчезают, говорятся следующие, опять исчезают... Ширящаяся пустота. Можно ли сказать, что это плохие стихи? Нет, наверно. У стихов просто другие задачи – они не «сметают», а (по)являют. То, чего не было, то, что было неявно… А это, конечно, обратный пример, и очень хороший...

...Клетка твоя – кусты. Клетка моя – кусты. Четкую грань вести: словно: кусты – мосты. Сходка порванным снам. Поиск течения вглубь. Скручивание «там» в общее «что-нибудь».

Толпы идут по мне. По тебе – тишина. В грохоте тех камней слышно: растет стена. Кто же меня поймет, если мой голос тих? Разум. А я чувствомет сделал из губ моих…

...Постоянное усечение потребностей, деятельности, активности, собственной ценности и полезности, получаемой и исходящей информации, индивидуального вклада – и желания всё время увеличивать вклад по сути ведут к утрате ряда уникальных черт, их стиранию и как следствие к нивелированию личности. Уменьшается вселенная – уменьшается и то внутреннее, что делает нас неповторимыми. Поэтому в конце концов человек становится настолько мал, что заметить его можно лишь по тому месту, которое в общем мире занимает его «мыльный пузырь» – крошечная эмоциональная, душевная и умственная оболочка-сфера, периодически напоминающая о себе (если её задеть случайно).

Деньги в виде заработка в данном случае не более чем показатель, или один из показателей, нашей «психологической массы». Соответственно и денежные единицы могут быть субъективно «длиннее» и «короче». Предельно малой массе соответствуют чуть ли не бесконечные деньги, когда «в чирик вмещается целый мир»...

Венечка родился худеньким. Таким худеньким, что можно было пересчитать все его хрупенькие косточки на вытянутом тельце. Оттого мать жалела его больше других своих детей. Прикладывала к груди, всякий раз охая от боли. Теплое сладковатое молоко Венечка поглощал с жадностью, больно прикусывая истерзанный крепкими деснами младенца материнский сосок.

Трех месяцев внутриутробной жизни Венечка чудом был сохранен. В приемном отделении скорой помощи, куда доставили мать со срывающимся Венечкой, их встретил совсем молодой еще врач. «Что ж, срыв, значит. Всё», – ёкнули сердца матери и Венечки.

 – УЗИ покажет, – ответил врач на безгласый вопрос, стоявший в тревожных глазах женщины.

Через час ее пригласили в кабинет врача. Врач, к удивлению женщины, стал уговаривать её сохранить Венечку, разрушив последние её сомнения решительным:

 – Я гарантирую вам – все будет хорошо...

...Я закончил читать и отложил книгу в сторону. Один из слушавших, не знакомый мне, решил прервать воцарившуюся тишину:

– Скажите, разве бывают такие люди? Вы видели их?… Сдаётся мне, главный герой чуть было не женился на святой!

Никто не желал мне зла, но все засмеялись. Это была не насмешка, а просто смена настроения. Им не хотелось грустить. Лица улыбались и подмигивали в мою сторону. Но я не мог ни засмеяться, ни улыбнуться в ответ. Потому что во внутреннем кармане моего пиджака грел душу и укорял, тяжелел и дарил лёгкость, следил и предостерегал, напоминал о постоянном присутствии ключ от той самой квартиры. Квартиры, где я когда-то жил, до и после смерти.

Глупая женщина, ворвалась в ночную пору, три дня как я сидел в оцепенении, не в силах с кем-то говорить.

– Ты слышал?! Учитель жив, восстал из гроба, и сегодня явится к нам.

– Что говоришь, проклятая?! Не мог воскреснуть – зная терпкую подлость судьбы, он надежду давал, от мучения не уклонился; в том была красота, в том безумие дивное было. Но грош цена страданиям способного воскреснуть! Ты не смеешь его оскорблять.

Но она не утихла, доводы хлесткие привела: и свидетели есть, и могила открыта, а распятие было игрой; взял за горло ее и хотел придушить, тут стук раздался, лишь Он мог так стучать, это значило все, значит, было игрой – смелость, непреклонность истязуемого, ты был пешкою в чьей-то игре; я заплакал, страшась отворить, отпустил эту бабу – смерть ее не смоет оскорбления пятна, смерть наставника смыла б, а он стучится в дверь – неутомимо, без смущения, как всемогущая подлость судьбы.

...Меж деревьев мелькает весёлый огонёк, вы идете на него, выходите на большую дорогу, ведущую, впрочем, неизвестно куда, и, увязая поминутно в грязи, спешите вперёд, на звуки весёлой музыки, на оживлённый гомон, на тепло и свет, как заблудший мотылёк.

Вы распахиваете низкие двери, вас немедленно обдаёт божественным теплом (неважно, что немного затхлым). Вы наполняетесь ароматом пищи и весёлыми голосами, вы хлопаете на стойку толстенький мешочек перед улыбчивой хозяйкой, и сердечные люди усаживают вас подле пышущей блаженным жаром пасти камина. Перед вами оказывается большая кружка тёплого вина с пряностями и баранья косточка.

И вот вы, с наслаждением потягивая ароматное вино, благожелательно щуритесь на окружающую публику, пропитываясь тёплой атмосферой жизни и веселья, такого нужного и приятного, когда за маленькими окнами непроглядная ночь, и дождь, и непогода...

Под сапогами шелестели разноцветные лоскутки ушедшего лета. Деревья сбросили листву, и теперь лес прозрачен. Курлыча прощальную песнь, в вышине пролетели журавли.

Оставив справа свинцового цвета реку, дед Михалыч направился через Горелый лес. Впереди показалась сопка, поросшая берёзовым молодняком, а за ней – и деревня.

Но что это?! Где-то совсем близко послышалось жалобное мяуканье, точно котёнок плачет. Дед Михалыч обошёл небольшой лесной участок и нашёл рысь. Капкан мёртвой хваткой держал её, а вертлюг лишь давал возможность подбегать к сосне...

...– Зинуша, прости великодушно, я просто хотел пригласить тебя на ужин… – И он уже подносил по стопочке дамам. Дружно выпили.

–  Водка, фи.

– Русская горькая, мадам. Как нельзя лучше подходит к обстановке. Вот Карл Радек, партийный бонза, анекдот сочинил. У нас все теперь называют в честь писателя Горького – города, улицы, пароходы. Не проще ли в его честь назвать сразу всю жизнь – максимально горькой? – он обаятельно улыбнулся, снова сверкнув голубыми глазами...

Давно, ещё в детстве, я читал «Голову профессора Доуэля»

Мог ли я тогда подумать, что такая же участь постигнет меня самого? Что я буду спрашивать себя и окружающих – где мои ноги? Руки? Где мое тело?

Я очнулся в больничной палате – но не в постели, а на столике у окна. И далеко не сразу до меня дошло, что от меня осталась... одна голова. Последнее, что я помнил, это мгновение до лобового удара, столкновения со встречной машиной.

Первый, кого я увидел, был мой личный домашний врач, с сочувствием смотревший на меня...

...Но это всего лишь спектакль, разыгранный перед вами профессиональными актерами, и все в нем не настоящее. И даже трагедия заранее продумана и спланирована, и вы знаете наперед, чем все закончится, и с нетерпением ждете развязки.

А вот настоящую трагедию, когда сердце надрывается от боли и душа терзается безысходностью, вам не покажут на открытой арене. Впрочем, если вы желаете стать свидетелем настоящей трагедии, вам достаточно заглянуть перед самым началом спектакля в уборную матадоров. Там вы увидите Эмилио Сантуша, самого знаменитого фуркаду Португалии. В данный момент он готовится к преступлению...

...О любви написано огромное множество книг. Огромное множество книг о любви еще будет написано. Среди этого множества книг очень часто встречаются принципиально противоречащие друг другу. Объясняя этот факт, некоторые исследователи приходят к выводу о том, что в мире существует столько видов любви, сколько существует в мире людей. Другие же с разочарованием приходят к абсолютно противоположному выводу о том, что истинной любви не существует, поскольку не существует единой теории любви. На самом же деле все выглядит намного проще, чем они думают. Ведь как не может существовать двух (или более) истин, противоречащих друг другу, так не может быть и двух (или более) истинных теорий любви, противоречащих друг другу. Так как истина – одна, то и истинная теория любви может быть только одна. Поэтому проблема о существовании истинной любви сводится, по существу, к проблеме о существовании истины. И если для некоторых атеистов (скептиков) проблема существования истины является актуальной, то для верующего человека подобной проблемы не существует, так как Истина в его понимании тождественна понятию Бога, под которым мы подразумеваем единую управляющую всем Силу природу. Что же касается истины как формы знания, то здесь мы склоняемся к следующему определению: истина – это адекватное соответствие знания окружающей человека действительности, проверяемое на практике...

...Темно. Прохладная августовская ночь. Пробираясь на ощупь, Эльза выходит на крыльцо в одной сорочке. Знобит. Медленно ступая босыми ногами по холодной траве, углубляется в сад. Неожиданно под своей слегка вытянутой худощавой ступней Эльза чувствует что-то склизкое и тёплое, кажется, еще минуту назад дышавшее жизнью. В блеклом свете полупрозрачной тарелки луны не разглядеть... что-то... Кровавая догадка приливает горячим потоком в голову девушки. Попятившееся, растерявшееся от страха сознание мечется по лабиринтам мозга и пульсирует тонкой жилкой в виске. Эльза бросается в бег, пересекая длинные картофельные грядки, так, как убегает животное от охотника, не оглядываясь, но чувствуя близость преследователя всем своим существом. Топот лошадиных копыт всё ближе, уже слышны голоса всадников. Что говорят, непонятно – чужой и странный язык. Эльза подкошенной ланью падает в высокие кусты цветущего картофеля, её дыхание тяжело отчеканивает: «Только бы не увидели, только бы не увидели». А в возбужденном мозгу возникают отвратительные человеческой сущности мысли о содержимом растерзанной «дичи», которое выбрасывают за ненадобностью, о том, что делают со всем тем остальным, что когда-то было живым человеком: «...А потом они сварят мою голову и со смехом будут рассматривать гадкую фиолетовую кочерыжку с выпуклыми двумя пузырями, бывшими несколько часов назад карими глазами. Нет! Никогда! Бежать!» Всадники пронеслись мимо. «Может быть, они гнали другую дичь?! Бежать, бежать...»...

...Грибов быстро надиктовал небольшой заказ и повесил трубку. Одно дело сделано. На водку уйдут все деньги. Теперь Грибову предстояло решить другую задачу: взять товар без денег. Схема решения этой задачи была им отработана, главное – суметь ее реализовать. Обычно получалось без проколов. Грибов обладал талантом располагать к себе людей, вызвать доверие. Это в нем осталось еще от прошлой жизни. Грибов откинулся в кресле. «Посижу полчасика, и поеду», – решил он для себя. Неожиданно Алексей Николаевич обратил внимание на книжные стеллажи. Еще несколько лет назад домашняя библиотека была предметом его гордости. В ней не было раритетов, но книги были подобраны со вкусом. «Даже денег за них нормальных не выручишь», – подумалось Глебову. Он бы без сожаления расстался со своей библиотекой, если бы это могло его спасти. Но кому нужны сегодня его книги? Да и сам Грибов практически перестал читать. Он просто физически уже не мог читать. Книга требовала внимания, а он не мог элементарно сосредоточиться. Вечерами, пытаясь осилить хотя бы несколько страниц, он постоянно отвлекался на одни и те же мысли, такие же однообразные, как и его домашние вечера: где взять деньги, чтобы отдать долги? Где взять деньги, чтобы завтра купить товар? Где взять деньги на одежду для жены и дочери?

Грибов встал с кресла и подошел к книжным полкам. Глазами отыскал когда-то самые любимые им книги – сборники научных работ, в оглавлении которых была и его фамилия. «Неужели торгаш Грибов и ученый Грибов – один и тот же человек?» – неожиданно подумалось ему. Алексей Николаевич повернулся к зеркалу. «В какое же дерьмо я превратился – Грибов обнял ладонями щеки. – И ведь некого виноватить, кроме самого себя. Хотелось материального благополучия, независимости, а получилось все с точностью до наоборот. Господи, как же я устал. За что же ты меня, Господи, так наказываешь? Неужели нет других грешников кроме меня? – И уже вслух у Грибова вырвалось: помоги мне Господи, пожалуйста. Подари мне хотя бы смерть тихую и нестрашную»...

...Не думаю, что эти творцы не осознают того, что, идя впереди жизни образчиками, скажем так, привлекающе-завлекающего негатива в своих произведениях, они, так или иначе, становятся проповедниками, проводниками и продуцентами зла и безнравственности. Более того, они никак не заинтересованы в искоренении зла: не будет зла – не будет у них работы. Как и у армии сотрудников правоохранительных и судебных органов. В сохранении зла прямо заинтересованы и сильные мира сего! Ибо не будет зла – не будет нужен и многомиллионный госаппарат по управлению массами, их принуждению и обману.

То же самое касается и исторических произведений современных авторов: история искажается, мифологизируется, вестернизируется, боевикизируется, сексуализируется, опошляется.

И все для того, чтобы привлечь внимание как можно большего количества людей! Тех самых, что испокон веков живут по принципу "хлеба и зрелищ!", который во все времена и у всех народов удачно и с успехом навязывался и навязывается властями и их клевретами подавляющему большинству населения. Чтобы как можно выше поднять свой рейтинг! Чтобы как можно больше продать своих творений!..