«Издали показывается летящее стадо лебедей», – читает Филиппов первую строку либретто.

Аудитория шумит и хихикает. Кряквина поднимает руку:

– Максим Максимович, вы не ошиблись? Стадо? Наверное, стая...

Филиппов припечатывает ладонью стол так, что взлетает стопка бумажек. Даже я вздрагиваю. Разрозненные листы разлетаются вокруг и изящно планируют под стол.

– Именно стадо! Великий Пётр Ильич знал, что пишет. Танец маленьких лебедей исполняют четверо. А остальные – стадо...

...Невидимая война мобилизует. Кругом идёт война. Война в мире духов. И в этом смысле я мог пропустить только вирус. Вирус пошлости. Ну, послушайте! Можете вы представить меня, пионера-бунтовщика против пошлости в искусстве, который с самого утра воскресенья пьёт таблетки с боярышником и заряжает на весь день телесериал «Она написала убийство» с Джессикой Флетчер, доморощенным детективом, писателем и домохозяйкой в одном лице. Можете представить себе, как я смеюсь над пошлыми шутками, слежу за раскрытием незатейливого сюжета – чисто мятный леденец. Можете вы представить меня, который развлекается политическими ток-шоу на пару с котом, смотрит новости в ленте «дзен», вязнет в паутине интернета – сознательно вязнет, и провозглашает символом новой веры отупение. Даже термин придумал для обихода – затупить. Затупить можно на чём угодно: на сериалах, на комиксах в интернете, на броских заголовках «Яндекса», на вкусной еде и здоровом образе жизни. И я не протестую. Да. Меня не тянет ни в рай, ни в ад, я доволен спокойным тихим существованием. Меня не вдохновляет ни церковь, ни злачный притон. Я безразличен к возбуждениям грубого порядка. Не интересно мне ничего, кроме всего того, что я раньше едко высмеивал, называя сериальную пошлость орудием дебилизации населения. И вот я один из них. То есть, нас – один из массы стареющих провинциалов, который не может подстегнуть себя ни алкоголем, ни «травками», ни новыми видами греха. Всё мне наскучило. Сердце окаменело. Влюбиться не могу. И не хочу. Тщеславие больше не нашёптывает мне всякие благозвучные глупости, от которых теплеет в районе солнечного сплетения и мысленно бросает в пучину страстей. Я в каше людской, я в хоре, но и там я один...

...Эти отношения были сродни сумасшествию.

Причём с первой же нашей встречи.

Безобидная переписка в социальных сетях поначалу не предполагала встречи. Да, я отправлял ей свои литературные опусы, она их хвалила, что, как вы понимаете, небезразлично любому автору. В какой-то момент я предложил ей встретиться, на что получил немедленный отпор знающей себе цену женщины: «Я несвободна».

Однако наша переписка на этом не закончилась. В один из вечеров я понял: в её жизни что-то случилось…

И снова без всякой надежды предложил ей… приехать ко мне домой. Поговорить по душам.

Она написала в СМС: «Я не занимаюсь собирательством сердец. Но приехать могу. Если будешь предельно корректен со мной!»

Я написал: конечно.

Автомобилистка приехала.

Выяснилось, что её подавленность связана с грубостью мужа, который поднял на неё руку. Она была расстроена. Часа два за чаем мы вели разговоры на разные темы. Я понял, что у нас много общего, в том числе по части литературы.

Потом она поднялась и пошла к выходу.

Я пошёл провожать.

В маленьком коридорчике моей квартирки-студии прозвучала фраза, которую мне никогда не говорили женщины.

Она спросила просто и без фокусов:

– Можно я тебя обниму?

Знойная женщина, мечта поэта… Можно ли обниму?!

Я притянул её к себе...

...У нас на кафедре появился новый работник. Её зовут Анастасия Владимировна, и она только закончила аспирантуру и защитила диссертацию в Ельце у профессора Иванюка. Мы как-то с ней разговорились после семинара и решили пойти в студенческое кафе. Мне было неловко. Вдруг разобью кому сердце! Студенток-то много. А ещё сплетни пойдут.

Ей двадцать шесть, и она, на мой взгляд, весьма симпатичная. Такая высокая стройная блондинка. Я, конечно, знаю, что у нас народ считает, что все блондинки глупые, но это явная натяжка и преувеличение. Во всяком случае, если говорить об Анастасии Владимировне. Хотя мне сейчас неловко, что я так много болтал. Ведь женщины не любят болтунов. Во всяком случае, мне так дед говорил. А я всё о каких-то раритетных книгах рассуждал! Так и отпугнуть недолго. А мне бы этого не хотелось, честно говоря.

Может быть, читатель хочет знать, о чём мы говорили?..

...На площади было любо. Алёша жевал бутерброд и дивился. Тут словно снималось дорогое кино, только вот непонятно, про что. Точно на какой-то огромной стройке вдруг ни с того ни с сего встал жовто-блакитный табор и раскинулась весёлая ярмарка с едой, концертами, гуляющими толпами, румяными тётками с пирожками, чаями-кофеями; сюда же приехала полевая кухня, дымящая и шибающая аппетитными запахами, и здесь же откуда ни возьмись – мелкая, словно игрушечная, палаточная больничка: ярко-красный крест на белом фоне и девушки-санитарки в расстёгнутых камуфляжных бушлатах курят с оранжевыми коммунальщиками. Казалось, готовится какое-то широкое народное представление, например рок-фестиваль – вон палатки с названиями всех городов, областных центров, и молодёжи до жути, наверняка они все ждут какого-то невероятного «движа», как выражается Бес; и здесь же ходят-бродят вислоусые музыканты с чубами, с барабаном, трубой и гуслями, и опять красивые девушки в коротких курточках и с лентами в волосах пританцовывают, греются: глаза радостные и ласковые, а щёки, – жёлто-синие, размалёванные в национальные цвета. И как это все они не мешают работать вот этим толпам серьёзных мужиков в засаленных куртках и строительных касках? Весёлых и угрюмых, старых и молодых, что озабоченно шаркают сапогами по тротуарной плитке, таскают мешки, автомобильные покрышки, палки, железные обрезки, – тянутся работящими цепочками, чисто как муравьи. Совещаются, морщат чёрные от въевшейся грязи лбы, вытирают пот тылом деревянных, заскорузлых ладоней. То здесь, то там ослепительно бьёт в глаза сварка – лучше туда не смотреть, а то сожжёшь себе зрение. И тут же везде суются телевизионщики, папарацци, берут у всех интервью: наверное, майдан вечером покажут по телевизору. И всё это – внутри огромной чаши из чистых и респектабельных, вполне себе европейских домов, и никак невозможно поверить, что это прикольное место – та самая холодная, скучная и ничем не примечательная площадь, по которой он столько раз гулял, умирая от одиночества...