Архив публикаций за июнь 2014

Пока что чуть ли не самым резонансным российским кинособытием этого года, вновь резко поделившим зрительскую аудиторию на две части, стал фильм-скандал, фильм-провокация режиссёра Ивана Вырыпаева «Кислород». Везде, где его показывали, часть зрителей кинотеатров на первой половине фильма, а то уже и на первых минутах, вставали и, ругаясь, выходили из зала. Но другая же часть с любопытством наблюдала на экране неожиданную смесь эстетства, философии и того, что сегодня принято «жесть» и «трэш».

Сюжет фильма стартует очень просто – просто до безобразия и цинизма: провинциальный российский паренёк из Серпухова влюбляется в столичную красотку и, чтобы освободиться от жены, убивает её лопатой. Но «Кислород» – это совсем не криминально-любовная драма, как может показаться с моих слов, а, скорее, постмодернистское кино, в котором намешано всё: убийство, любовь, цинизм, социальная критика, юмор, символизм и философия.

Соответственно, такой смысловой коктейль отразился и на форме фильма. В «Кислороде» применяются самые разные стилистические и визуальные эксперименты, в том числе и мультипликационные вставки. Порой вообще кажется, что режиссёр с удовольствием проверяет сами границы кино. Хотя в целом тяготеет к видеоклиповой эстетике. Перед нами как бы и не кино в привычном понимании, а музыкально-клиповая визуализация постмодернистского текста – циничного текста – о жизни двух молодых людей и о той жизни, что их окружает...

...Каждое утро, кроме воскресного, банковский работник Роман Яковлев совершал пробежку сначала по лестничной площадке, потом до гаража, находящегося в трёхстах метрах от дома и, даже сев в машину, гнал по улицам на предельной скорости, дозволяемой правилами. Оставив автомобиль на служебной стоянке, Яковлев мчался к зданию, пересекал фойе, взлетал по лестнице на третий этаж. И только оказавшись на месте, обычно минут за двадцать до начала рабочего дня, успокаивался и брался за дела. Поведение Романа объяснялось тем, что однажды он потерял работу, опоздав на десять минут, и теперь, боясь повторения трагедии, ежедневно нёсся в банк сломя голову.

Вскоре в зале появились другие сотрудники, начался обычный трудовой день. Через час Роман оторвался от компьютера, потёр уставшие глаза и поднялся, чтобы сварить кофе. Но вздрогнул и замер, уставившись на противоположную стену.

– Лена, – обратился он к сидящей справа миловидной девушке, – что это босс выдумал, зачем нужны решётки на такой высоте?

Та удивлённо взглянула на сослуживца.

– Какие решётки, Рома?

– Вот, разве не видно?

И он кивнул на пластиковое окно, за которым вырисовывались перекрестья металлических прутьев. Взгляд Лены стал испуганным.

– Там ничего нет, – пролепетала она...

...Освободившись от турок, восставшие повели галеру к испанским землям. Бог помогал им уйти, ветер наполнял паруса, весело бежало судно из жестокого плена. Семь дней плыли морем. Наконец, приплыли к испанским землям, городу Мисини. Городская власть приняла бунтовщиков, поселила в замок и приставила к ним стражу. Иван Мошкин лечился от ран. Когда же выздоровел, то потребовал встречи с воеводой мисинским.

Воевода прибыл к ним. Его стали просить, чтобы отпустил он бунтовщиков, позволил им уйти в землю свою русскую. Воевода же не хотел их отпускать. Стал обещать им немалое вознаграждение за то, чтобы они пошли на службу к королю испанскому. Не захотели православные служить королю испанскому, не польстились на одежды и деньги, и были отпущены с миром. Даже лист вольный им выдали. А галеру со всеми богатствами, какими владел Апты-паша, забрали себе.

И шли они, наги и босы, по земле испанской в землю Римскую. Побывали у самого Папы римского. И дальше их спроводили, в Венецию, где принял их Цесарь христианский. Рад был им Цесарь, на службу к себе звал, поместье обещал выделить богатое, но и Цесарю не захотели служить, одно на уме у них и на языке – домой, домой, в земли свои православные.

Шли по землям Венгрии, из венгерских земель пришли в земли Литовские. В Варшаве их принял сам король литовский. Отдохнули они у короля, сколько потребовалось им, распорядился король выделить им денег и подводы. И уже не пеше, а на подводах поехали они в свои земли. До самой Вязьмы довезли их поляки на подводах, а от Вязьмы уже поехали на царских.

Через многие земли прошли мятежники, много чего им в пути обещали, но они не забывали, кто они и кому служить поклялись.

Подали царю челобитную. И наградил он их деньгами. Не щедро, не так, как им обещали в чужих землях. И вновь приступили они верой и правдой служить царю-государю земли Русской...

Рассказ «Хук» Галины Мамыко сугубо реалистичен, но есть в нём и символика. Разумею политическую линию сюжета (есть и любовная, и – слегка – религиозная).

Скажем сразу: позиция рецензента может не совпадать с авторской. Я даже уверен в этом процентов на шестьдесят. Разумею не только идеологию, но и то, какую сцену – или ряд реплик – считать основными. Неважно, кто более прав – рассказ можно воспринять по-разному. Изложим увиденное рецензентом.

В некоем городе российская компартия подготавливает и проводит очередной митинг. Во время последнего происходит драка с фашистами. И прямо во время драки начинается снос памятника Ленину.

Рассказ ведётся от лица пожилого партийца, не растерявшего не только свои убеждения и молодой задор в кулачном бою, но и способность влюбляться. Ближе к концу рассказа несколько раз всплывает идея о боге, к коему, возможно, надо вернуться, вспомнить его и тому подобное. Можно понять и так, что Мамыко именно к этому и подводит читателя...

...Через месяц, воскресным вечером, после окончания наших занятий, я решился и сказал ему:

– Руди, – сказал я, – ты знаешь, я пишу роман...

– О! – поразился он. – Значит, ты будущий великий писатель?! Как наш Гёте! Как наш Гейне!

– Ну, не знаю, – засмущался я, привыкший к насмешкам моей мамы насчёт моих писательских амбиций.

– О чём твой роман? – уважительно спросил Руди. Мы с ним сидели на уединённой скамейке в парке Горького.

– Понимаешь, Руди, – сказал я, – действие этой вещи происходит в Германии, в Лейпциге...

– Почему в Германии? – удивился он.

– У Тургенева, – сказал я, – из его трёх лирических повестей две рассказывают о любви, происходившей в твоей Германии.

– Так ты пишешь о любви?! – изумился он. – Ты уверен, что ты всё понимаешь в любви?

Я отмахнулся.

– Чего там понимать? – сказал я. – Это самое простое.

– Самое простое, – пробормотал он. – Нет, ты неправ – не самое простое... А самое сложное! Слушай, будущий Гёте, я расскажу тебе о сложной любви – и не в моей Германии, а на вашей Воркуте!..

...Долго останавливаться на фильме Михалкова мы не будем, он уже давно всем известен. Но и обойти его, касаясь темы развития патриотического кино новой России, никак нельзя. Именно «Сибирский цирюльник» стал первым масштабным и подчёркнуто патриотическим фильмом после долгого игнорирования кинематографом этой темы. Помните, когда грянула перестройка, в моде было повальное саморазоблачение и критика собственной истории. Тогда на какой-то момент многим даже показалось, что любое патриотическое кино – это позорный пережиток тоталитарного прошлого. Но, правда, нельзя сказать, что патриотизм в те годы совсем уж исчез. Из кино – практически да, но – не из жизни. И приобрёл он другие формы. Он стал протестным и обличительным.

И нового в этом, в принципе, ничего не было. Ещё такие литературные мэтры и мыслители девятнадцатого века, как Чаадаев, Салтыков-Щедрин, Гоголь умудрялись любить Родину по-особому, что называется, обнажая её общественные язвы. И такой вот колючий, обличительный патриотизм находится в прямом контрасте с тем патриотизмом, которому свойственно сглаживание неприглядных сторон жизни страны, в общем, своего рода открыточность. И Михалков первый засвидетельствовал в обществе возникшую вновь тягу к торжественно-патриотическому кинематографу.

Ну, а кроме того, Михалков стал заново развивать в кино имперскую эстетику и, надо отдать ему должное, даже не то что вернул, а, пожалуй, впервые наполнил кино таким триединым патриотическим тезисом, как православие, самодержавие и народность...

...Жёлтые тополиные листья похожи на солнечный свет, но холодный и твёрдый. По нему смешно топать в сапожках и слушать, как он скрипит, хоть мама и говорит, что это глупости.

«Жизнь состоит из глупостей», – сказала бы Леа, будь она чуть-чуть постарше. Или так: «Жизнь дана нам для того, чтобы наслаждаться глупостями. Потому что чем бы она была без этих милых, нелепых мелочей?»

А пока Леа просто наслаждается прогулкой, блескучими лужицами поверх солнечного света, и палочкой в руке, и острыми, точно комариные укусы, капельками дождя. Мама не знает про дождь, иначе давно позвала бы её домой. Девочка смотрит – и видит, трогает – и осязает, слушает – и слышит. Она радуется, что не надо читать и считать, и говорить по-английски, собирать конструктор или отгадывать викторину, танцевать, играть по нотам или плавать брассом.

Мама ушла готовить обед, а Леа – совсем не голодна. В школе – осенние каникулы, и Пчёлка, наверное, впервые в жизни, пробует безделье на вкус. Торопится распробовать это новое-старое запретное удовольствие. Она хочет, чтобы мама провозилась подольше и не обращает внимания на человека в надвинутом на глаза капюшоне.

На человека, одиноко стоящего под мокрыми тополями.

Дождь усиливается. И только когда Пчёлка собирается уходить и по лужам семенит к подъезду – мужчина делает шаг к ней...

...Придя к власти, Ленин постановил первым среди поэтов поставить памятник Лермонтову, среди прозаиков – Льву Толстому, вторым – Достоевскому.

Некрасова знал как специалист, по примеру отца и брата. Быть Ульяновым и знать Некрасова профессионально означало почти одно и то же.

Цитаты и нарицательные имена чаще всего использовал из Лермонтова, Некрасова и Салтыкова-Щедрина.

Фета Ленин считал дутым классиком. Любил перечислять известных русских поэтов и доказывать, что все они намного лучше Фета.

Пушкин, крепостник и носитель «великодержавной» психологии, стал «священной коровой» при Сталине, начиная с тридцатых годов, окончательно – с тридцать седьмого, со столетней годовщины его смерти. Приравнивание критики Пушкина к почти преступлению к ленинскому режиму отношения не имеет.

Лучшим русским поэтом для детей Ленин почитал весьма популярного до революции Сурикова (не живописца). Сурикова включили в программу для детей по указанию Ленина. (Кстати, текст ставших народными песен «Степь да степь кругом» и «Рябина красная» – Сурикова).

Можно поиронизировать над приверженностью Ленина к роману Чернышевского «Что делать?». Этот действительно слабый роман он знал почти наизусть. Надо учесть, что роман, во избежание цензуры, полон намёков и иносказаний, понятных только людям определенного поколения. Та же проблема и у врагов Чернышевского, антисоветчиков 1960-80-х – современной молодёжи, даже антикоммунистической, они значительно менее интересны, чем диссидентам хрущёвско-брежневских времён.

Из немецких поэтов, так же как Лермонтов, Маркс, Энгельс, Блок и Александр Ульянов, Ленин предпочитал Гейне (последняя просьба Александра накануне казни: томик Гейне).

Стихи Маяковского, самого одарённого апологета Ленина, последний не очень любил. Говорил: «Почему он постоянно кричит?» (Разумея не физический голос (Ленин не присутствовал на чтениях Маяковского), а интонацию стихов).

В связи с этим расскажу комичную историю. Я передал знакомому слова Ленина. Тот возопил: «А что, Ленин не кричал на митингах своим картавым голосом?!» Я пояснил, что физический крик здесь ни при чём (кстати, Маяковский и сам картавил). Недовольный собеседник уткнулся в строки Маяковского. Через секунд десять удивлённо спросил: «Почему мне его стихи кричать хочется?».

В последние месяцы жизни, почти отойдя от дел, Ленин перечитывал Лермонтова, а из музыки слушал романсы на стихи Лермонтова и «Аппассионату» Бетховена (любимого своего композитора наряду с Вагнером). Последняя книга, затребованная им из библиотеки – жизнеописание Лермонтова.

С Лермонтовым Ленина единит многое, от внешности до идеологии. Оба ниже среднего роста, коренастые, очень спортивные, «подвижные», крепкого здоровья. Одинаково приверженные к запойному чтению и физическому напряжению. Отличные стрелки и шахматисты. С подросткового возраста тянулись только к атеистам. Блестяще образованы с детства. Полуполиглоты. Закончили два курса университета и уволены по идеологическим причинам. Стопроцентные интернационалисты (в отличие от Пушкина со Сталиным). Все их знакомые твердили одно из двух – они безупречно порядочны или настоящие злодеи. Ненавидимы царским правительством, дворянством и духовенством, открыто радовавшимися их смерти. Подробнее об их схожести мы с Яной Кандовой писали в неоконченном романе «Не воскрешайте гениальных»...

...Они вышли из машины. Мудрослав тотчас обрёл горделивую осанку.

– Что это за бюст? – спросил Даня.

– Это двусторонний памятник, – указывая на него, ответил Мудрослав. – На север смотрит Задорнов. Для нас он не просто писатель. Он – великий исследователь! Именно он открыл народу правду о языке, истории славян. Задорнов почитается у нас как волхв Ведослав Задор.

– Мудрослав, – уважительно (в целях конспирации), обратился Даня, – вы действительно верите в то, что он говорит?

– Конечно! А почему нет?

– Он же юморист! Все его так называемые исследования – часть его юмористических концертов. Это же шутки!

– Ну да! – засмеялся Мудрослав. – Рональд Рейган не мог быть президентом, потому что он актёр! Одно другому не мешает! – продолжил он, привычно разыгрывая роль волхва-учителя.

– Ладно. А с другой стороны двуликого Задора кто?

– Фоменко. Единственный историк, который говорит правду. Он всё рассказал об иудео-христианском заговоре, их выдуманной истории. Пока остальные верили в сказки средневековых монахов-мужеложцев, он доказал, что цивилизации не многим больше, чем тысяча лет. Что не было никаких римлян, греков, египтян. Их придумали для того, чтобы народы мира забыли свои русские корни.

– У евреев тоже русские корни?

– Нет, они пришельцы с Нибиру. Они-то и стараются уничтожить русских, чтобы править остальными...

(В соавторстве с Андреем Козловым)

...Как мы узнали, все европейские языки (жаль, нельзя поговорить о заимствованиях в иврите, арамейском или японском) заимствовали большинство лексем из русского. Не верите? Мы тоже!

Нам режет слух своей знакомостью не только такие слова, как видео и аудио, но и доставшиеся нам из наследия древнерусского языка: фейсбук, Интернет, компьютер, редуктор и коллайдер. Наличие этих словоформ вызывает у нас сомнение, что их произносил Владимир Мономах. Например, фейсбук. Проведём диахронный морфемный анализ (в стиле автора): «фейс» – устоявшаяся морфема в современном русского языке, в древнерусском звучала как «эфес», «бук» – порода дерева. И когда князь Владимир Мономах поднимал свой меч, эфес которого был сделан из бука, то при этом он был ретив (отсюда современное слово «ретвит»), и народ должен был распространить его указания, которые он передавал через стражников. Стражники стояли на посту (как бы мы сейчас сказали, Владимир Мономах создавал «пост»). Из этого мы делаем вывод, что слова «ретвит» и «пост» – исконно русские.

«Мифические латиняне» постарались на славу, например, построили Колизей и дороги по всей Европе. Но кроме этих памятников архитектуры, ничем другим человечеству не запомнились. Кто же может сказать, что они, обычные строители, могли подарить соседним народам цивилизацию, богатые и многообразные европейские языки? Ведь понятно, что если какие-то люди строят у вас дороги, то вы уж точно не будете у них заимствовать слова. Русские же пошли другим путём. Они придумали язык – начало всех европейских языков, но вот с дорогами как-то не вышло...

Не успел нас порадовать Виктор Сухоруков, и вот у нас в гостях ещё один – один из самых востребованных российских актёров – Гоша Куценко. И как-то так совпало, что очень даже удобно перейти от одного актёра к другому. Гоша Куценко ведь тоже оказался востребованным в кино далеко не сразу, а только в самом конце девяностых, когда очень понадобились такие фактурные герои с криминальным налётом и ослепительно лысом черепом. В общем, настоящий антигерой конца девяностых – начала двухтысячных. И как Сухоруков для многих зрителей всё-таки так и остался лысым полубандитом-полумилиционером из фильма «Брат», так и Гоша Куценко всё-таки большинством осознаётся как лысый и не вполне однозначный милиционер из «Антикиллера». Только если фильма «Брат 3», кажется, не предвидится, то вот «Антикиллер 3», как утверждает сам Гоша, не за горами. В общем, ему слово...

...Изучая иностранный язык в школе, в институте мы, конечно, замечали, что некоторые английские (французские, немецкие и т. д.) слова фонетически похожи на русские. Например, день, ночь, сестра, брат, мама с папой, сердце, сидеть, видео, аудио… режут слух своей знакомостью, но вот задаться вопросом, почему, мы, похоже, не догадывались.

Давайте зададимся этим вопросом теперь. Разве наличие таких слов вызывает у нас сомнение, что кто-то у кого-то эти слова заимствовал? Момент случайности, случайного совпадения при столь явном фонетическом и графическом сходстве, учитывая, к тому же, их общую, наряду с русским, смысловую составляющую в двух (или сразу в нескольких) европейских языках, попросту невозможен.

Тогда что?

Большие отечественные специалисты, академики-язычники уверяют, что подобное сходство объяснимо… молодостью самой русской цивилизации, а значит, и молодостью русского языка. Дают нам понять, что на наш язык влияли гораздо более старые европейские языки, представители которых обучали нас тем словам и смыслам, которых у нас, на Руси, мол, не было ни в обиходе, ни в мировоззрении. Впрочем, российские академики ничего почти не изобрели своего. Все эти ложные постулаты были произнесены и канонизированы 250-300 лет назад на Западе, когда лингвистика как наука, собственно, появилась и встала на ноги.

У русских не было, например, слова сидеть. А раз так, то просвещённые англичане в 12 или даже в 14 веке гулявшие на Руси, объясняли нам, что у них в Англии такое слово уже давно существует:

‒ Когда ваш русский мужик сгибает в коленях ноги и опускает зад на грубо отёсанную скамью, ‒ учит чопорный англичанин, ‒ то это, значит, он садится. По-английски это произносится sit, sitting, sitteth, а по-вашему теперь будет сесть, восседать. И обязательно расскажите это всем вашим мужикам от Ладоги и до Чукотки, пусть теперь так и говорят: я сел, я сижу, он восседает...

Скамейки на Руси делали, но, вот, сидеть на них «не умели».

Выходит, русские мужики многие сотни лет никак не обозначали для себя понятие сидеть, и садились на скамью просто так, без смысла. И длилось это до тех пор, пока латины, англы или немцы не пришли и не научили нас правильным словам. Если жена Варвара звала мужа Ивана отобедать, она не говорила: «Вань, садись-ко кушать скорей, обед уж стынет!» Ну, и сам Иван не мог сказать: «Вставай же Варюша, испеки скорей пирогов, гости к нам!», ведь английского stand (русское – стоять) Иван с Варварой ещё не знали...

...Трамвай снова покатился вперёд, иногда, словно губка, впитывая новых пассажиров, а старых выпуская с чувством невероятной близости к другому человеку; впрочем, от этого чувства через минуту не оставалось и следа.

Девушка в белой полупрозрачной кофточке пересчитала сдачу.

– Вы мне рубль не дали!

В голове у меня что-то схлопнулось. Голову, словно воздушный шарик, заполнила злость.

– Пересчитай ещё раз, – бросила я и, отвернувшись, пошла в другой конец трамвая.

«Кофточка» глупо и растерянно захлопала ресничками, но послушно пересчитала.

– Не хватает рубля.

Я встала, подошла к ней, и, показав на ладони рубль, демонстративно уронила его на пол.

– Забирай.

У девчонки был совсем уже растерянный вид. Она крутила головой, как кукла со сломанным механизмом. Внешность у неё действительно была кукольной: ноготки с розовым лаком, розовые пухлые губки и беленькие локоны. Мне захотелось просто окунуть всё это великолепие в грязь...

...Над залом плыла прекрасная музыка!

Волны мощной струнной мелодии уступали место торжествующему напору духовых инструментов – и вдруг останавливались, расчищая место для звуков одинокой виртуозной скрипки...

Что напомнила мне эта изумительная музыка?

Ну конечно же! – самое сильное музыкальное потрясение моей юности – «Концерт для скрипки с оркестром» Феликса Мендельсона!

Я закрыл глаза и увидел себя, семнадцатилетнего, в киевском парке над Днепром, сидящим рядом с моей подругой Ниной и её мамой.

Знаменитый Натан Рахлин дирижировал Государственным Симфоническим Оркестром Украинской ССР.

В тёплом вечернем киевском воздухе плыли завораживающие звуки скрипки из прекрасного концерта Мендельсона.

И, точь-в-точь как сейчас, здесь, в московском концертном зале «Россия», волны мощной струнной мелодии чередовались с торжествующим напором духовых инструментов...

Я взглянул на Люсю. Она, закрыв глаза, покачивалась в кресле...

...Последний могучий аккорд! – и концерт закончился.

Раздались несмолкаемые аплодисменты.

Дирижёр повернулся к залу и вытер платком мокрый лоб. Движением дирижёрской палочки поднял на ноги оркестр. Сделал шаг вперёд и в наступившей тишине сказал...

Так называют моего дядю, который живёт в Москве и приезжает к нам каждое лето, чтобы отдохнуть. Дядя Саша худой, маленький, загорелый и жилистый, как все деревенские мужики. Он любит выпить и поговорить. В пьяном виде он пристаёт к одиноким женщинам, легко находит с ними общий язык и часто появляется в нашем доме только под утро.

Порой я гляжу на него и не могу понять, для чего он заводит эти случайные знакомства? Чтобы любить местных вдовушек, одаривать их лаской, или для того, чтобы показывать им свою эрудицию?

Дядя Саша всегда весел, потому что всегда немного пьян. От него не услышишь жалких сетований на жизнь, грустных воспоминаний и слов покаяния. Дядя Саша доволен жизнью, хотя за душой у него нет ни гроша. После себя он ничего не оставит ни детям, ни внукам. Да они, вероятно, и не ждут от него ничего хорошего.

Зато дядя Саша уверен, что он живёт правильно. И никакой другой жизни ему не нужно. Так он устроен...

...Роман Оленев. Виктор Иванович, если допустить такую возможность: играть либо только в кино, либо только в театре, но – абсолютно все роли, которые вам интересны. Что бы вы выбрали?

Виктор Сухоруков. Кино. Почему – история долгая, но сумею ответить конспектно. Когда-то… – я очень театральный человек – я жил театром. Которого в детстве-то никогда и не было, по сути дела. Знал кино, любил кино, но в данном случае я считал, что театр – это дом, а кино – это дача. Дача может быть, а может и не быть. Можно обойтись. Дом должен быть всегда. Но почему я сегодня говорю, что кино для меня важнее, любимее, дороже, ценнее – во всех отношениях, в прямом и переносном смысле? Потому что кино меня долго держало в чёрном теле и не заманивало в свои сети очень долго. До тридцати девяти лет я был не нужен вообще! Хотя везде стоял на учёте, везде в картотеках состоял, всё... Но сегодня – поздравляю, дорогие одесситы! – перед вами именинник. Две тысячи девятый год, в этом году у меня двадцатилетие, как я существую в кинематографе, и у меня в багаже пятьдесят семь картин, и из них – я даже пока не считал точно, но не навру, лучше я сбавлю – более тринадцати главных ролей. Это у меня, с моими-то мышиными глазками, редкими зубами, лопоухого, конопатого, маленького роста человека – у меня столько главных ролей, и каких! Так вот, теперь для меня дороже то, что меня любит. Кино меня полюбило – может, лицемерно, может быть, корыстно, но оно меня полюбило – и поэтому я говорю: кино, я тебе отдаюсь, я твоё дитя, я твой любовник, я твоя жертва...

Когда-то, когда время ещё не затянуло землю в свои тугие плети, но вечность уже стала непостижимо далека, на небольшом участке суши располагалась одна сильная страна. Сильна она была не войсками, не богатством, а невероятным духом, пребывающим в каждом человеке. И был необычный уклад в той стране: с рождения каждому жильцу привязывали на руку маленький камушек. Только камушек этот был не украшением, а установленной валютой в той стране. Когда возникала необходимость отблагодарить человека или оплатить товар, жильцы этой страны платили камушками. Вот только необычное свойство было у тех камней – как только человек снимал с себя предмет благодарности, тут же на его месте появлялся новый камушек, да ещё и в два раза тяжелее.

Так и жили люди в той великой стране. Всюду были на них камни – и на шее, и на руках, и на языке. И было название у той валюты – совесть. Все платили исправно за товары, и с каждым разом тяжелее становилось им ходить и говорить, однако люди от этого не становились злее, а с каждым днём принимали возложенную на них ответственность.

И жил в той стране один хитрец, с рождения имеющий только один камушек на руке. С молодости видел он, как страдают люди из-за тяжести своих камней и не желал себе такой же жизни. Вот пришёл хитрец на рынок, набрал фруктов и, ничего не сказав, отправился домой...

Я снова в своём городе. Меня не было здесь пять лет. Целых пять лет. За это время город стал необитаемым – мне некуда идти. Льёт дождь. В пять вечера через пять лет – темно, холодно. Кажется, что даже чугунные львы у ворот поджимают хвосты от ужаса.

Небольшие сказочные домики ещё не вытоптали эти громадные чудища – многоэтажки. Но сейчас тут всё наполнено страхом. Он льёт сверху, разбивается об оконные стёкла. Каждый шаг дается с трудом – страх бурлит под ногами.

В этом необитаемом месте есть люди...

...Вы когда-нибудь замечали, какие восхитительные звуки издают спиртные напитки, если лить их бережно и осторожно в рюмки, или бокалы, или фужеры, – и, приклонив ухо, внимательно прислушиваться к льющимся струям?

Вот этот нежный колеблющийся звук льющейся струи и вошёл незаметно в мои воспоминания и окрасил их сладчайшей зыбкой пеленой!

И как бы я ни рассматривал своё прошлое, под каким бы углом я ни разглядывал ушедшие годы, – всё самое лучшее в моих воспоминаниях было неизменно и прочно связано с прекрасным забытьём, которое принесла мне – водка!

Я чувствую... я знаю, что те немногочисленные из моих читателей, что не выносят даже запаха спиртного, прочитав эти строки, возмутятся до глубины души.

– Что это за гнусная алкогольная пропаганда?! – вскричат они.

А я им отвечу так:

– Вы просто безграмотные неначитанные дикари! Послушайте, как мои воспоминания перекликаются с лучшими творениями русской литературы. Вот, к примеру...

– Я не хочу выходить замуж! Мне и не время думать о браке! Я… я ещё университет не закончила! И вообще, мне этот ваш Саид не нравится! Он лысый, противный и старше меня на десять лет! – бурно протестовала Азиза – невысокая хрупкая девушка с каштановыми, вьющимися до плеч волосами.

Она битый час пыталась убедить свою мать, сорокатрёхлетнюю Эльмиру, в том, что они с отцом неправы, желая выдать её замуж против её воли.

Мать девушки в это время, с невозмутимым видом сидя на подоконнике их маленькой, насквозь пропахшей борщом и жареным луком кухоньки, штопала старый носок. Казалось, что упрёки и слёзы дочери нисколько её не трогают.

– Ты мне тут нос не задирай! – сказала она строго. – Тебе, дорогуша моя, уже двадцать один стукнуло месяц назад! Так что и ты не ребёнок. А Саид из хорошей семьи, и сам умный и самостоятельный парень. Отдельную квартиру имеет в центре города, бизнес собственный, машину. Не пьёт и не курит! Дура ты, Азиза, вот кто! И выйдешь замуж за него, как миленькая. А упираться будешь – отцу скажу, уж он тебя быстро научит уму-разуму!..