Авторы

Посёлок Померанцево строился сразу после войны для железнодорожников и леспромхозовцев и растянулся вдоль одноколейки километра на полтора, а то и на два. Загорелось сухой осенью – только-только успели протянуть и подключить сельчанам долгожданный газ – и вот, сразу утечка. От спички или просто от щёлкнувшего выключателя сначала разнесло полдома возле клуба, а затем занялось, раздуло ветром и разогнало красного петуха по заборам, сарайкам, курятникам, поленницам – на соседние домишки, бараки, бани, гаражи. Иссушенные временем, просмолённые – чтобы ни влага, ни короеды-точильщики не попортили древесину, – крытые берестой, которая, пламенея, легче всего и перелетала на соседние крыши, – все эти постройки были понатыканы вплотную, налезали одна на другую, будто воевали с себе подобными за жизненное пространство. В накалившемся горниле, взрываясь, выгорал газ, лопались канистры в гаражах, вспыхивали яблони, снопами искр обстреливало, накрывало по пять-шесть крыш за раз. Позже на пепелище один из погорельцев рыскал в углях на том месте, где раньше был его сарай, и всё дивился на расплывшийся железный слиток.

«Это ж гвозди! Здесь, – говорил, – у меня ящик с гвоздями стоял! Ну, знать, и пекло было!» Зарево видели даже на дальней станции Друлево, а это километров пятнадцать по железке, не говоря уже о ближайшей Пылинке, где народ переполошился от дыма и мучился страхом, что загорится лес, и верхами, по кронам деревьев, перекатит адскую жаровню на их усадьбы. В Померанцево пожарные машины прибыли, когда огонь уже дожирал головни, когда спасать было некого – все живые к тому времени спаслись сами. Но к лесу прибывшая команда огонь не подпустила и даже успела отрезать пламя от нового планта.

Семнадцатилетний Толик, зависавший в ту ночь на пацанской гулянке у друзей, как услышал крики, бахи канистр и учуял дым, вмиг прохмелел и помчался в центр, – спасать мать, на которую был смертельно обижен и даже долго с ней не разговаривал. Там же, в огне, был и нагулянный мамкой младенец – причина всех Толиковых обид...

– Откеда идешь, Захарушка?     

– От Егора. Насос вот взял.      

– И я до него. Дверь осела. Сын письмо прислал, ища нескоро приедя. Можа, Егор помогнё подправить.      

– Ох и жадён же Егор!      

– Да... Чистый куркуль! – охотно согласилась бабушка Малаша и засеменила в сторону пёстрой калитки, которую Егор забыл прикрыть.

…Альенора Аквитанская больше известна как политическая интриганка и недобродетельная жена, чьи альковные мезавантюры до сих пор будоражат умы историков и просто любопытных. А между тем она была большим меценатом, патронессой трубадуров, в том числе знаменитого Бернарта де Вентадорна. И в Пуатье, и в Париже она собирала вокруг себя весь цвет французской поэзии, не скупясь на награды в чисто куртуазном стиле.

Оказавшись в скучном Лондоне и прознав про сочинение Гальфрида, она тут же заказала Роберу Васу, поэту из своей свиты, перевести «Историю…» Монмутского на французский. Вас блестяще справился, написав, как он сам выразился в финальной строфе «Брута», и Бретонскую жесту, и роман. Он не просто перевел, он изложил в стихах не блещущую изящным слогом прозу Гальфрида. Наконец, он добавил элемент, без которого сейчас невозможно представить не только сам артуровский роман, но даже его название. Он добавил Круглый стол.

Действительно, ни у Гальфрида, ни в упомянутых ранее обрывках устной кельтской традиции, никакого стола не упоминалось. У бриттов, с их рудиментарной социальной системой и культурной общинного уровня, не могло быть представления о столе как центре политической жизни. Зато в средние века христианской культуры столу придавали значение, среди прочего, лакмуса статуса людей за ним сидящих. Их положение за столом было прямо пропорционально положению в табели о рангах. Недаром французское слово table означает и ту самую табель, таблицу, и стол. Круглый стол нивелировал этот смысл, уравнивая всех в положении…

...Дул ветер с дождем (это продлится несколько дней, потому что небо было затянуто черными тучами). Я смотрел в окно веранды. Значит, хочу я того или нет, четверг я должен просидеть дома, так и провести весь день. Как, не знаю. Я был погружен в прорву времени, а это как раз и есть одна из ненавистных мне вещей на свете, быть в тисках необъятного количества времени. Сколько ни пытался я найти себе занятие, развлечься, мне не удавалось растратить даже половину того времени. Может, начать писать? Нет, неохота. Что бы я ни делал в этот день, оставшись дома, чем бы ни занимался, не находил ничего, вызывающего у меня желание писать. Странно, этот день мой имел отношение лишь к тому, что было снаружи, ко двору, улице и даже к дождю. Оттого ли, что ритм дождя с ветром совпал с моим сердечным ритмом, пульсом, но мне казалось, что дождь льет или на день мой, или на жизнь. Нутро мое так настроилось на дождь, что он лился на мой день, и на жизнь мою, и оттого чувствовал я, что все внутри меня, и в жизни моей, и в судьбе, все, к чему имел отношение льющийся дождь, уже вымокло. Осталось лишь выбежать наружу, чтобы намокла и моя осязаемая, внешняя оболочка. То ли по нерешительности своей, то ли боясь простудиться, не знаю, почему, но этого я делать не стал. А еще нутро мое так настроилось на дождь, что я испугался того, что выйди я под дождь, все, что есть в моей жизни, смоется им прочь, и жизнь моя потеряется в воде. И останусь я без жизни, без судьбы. Аллаху же разве больше нечего делать, как писать мне заново жизнь и судьбу? А может, и напишет, не знаю... Напишет, не напишет, но, клянусь, такое возможно. С моим счастьем от него можно ждать, чего угодно, даже того, чтобы я в дождь обратился. Я верил, что судьба способна обратить меня в дождь, но представить себе не мог, куда я в таком случае буду литься. Это было плохо. Не двигаясь с места своего у окна, я стал размышлять, куда бы пролился, будь я дождем... Я прерываю свои думы ... найдя в дожде нечто такое, что смывает и уносит мое нутро.

Я. Может, пролиться мне на самую заброшенную, самую позабытую во вселенной могилу? Нет, какой смысл заставлять дрожать под дождем такую могилу, если она и так уже продрогла от своей безхозности и заброшенности. Может, полить мне на какое-нибудь другое место на земле, где бы не было ничьих следов? Да нет, разве оставили люди на земле такое место, везде грязно, мусорно. Мне бы хотелось пролиться дождем в таком месте, чтобы и после остаться чистым. Может, пролиться на кристально чистого человека? Нет, пока найду я того человека, себе дороже станется. Лучше найти Аллаха, и пролиться на него. Все равно все в этом мире, в конце концов, приходят к нему. Если прольюсь дождем на Аллаха, никто и ничто не будет на меня в обиде. К тому же Аллах возрадуется (вероятно, обратившись в дождь, я смогу его лицезреть, как же его хоть раз не увидеть, если ты станешь блуждающим дождливым облаком на небесах). Ведь Аллах никогда не попадал под дождь, в который обратился человек. Что с того, что он Аллах, и ему ведь хочется дождя. Хоть однажды, попадя под дождь обратившегося в дождь человека, спокойно порадуется он, забыв обо всем во вселенной. Или нельзя, ему нельзя оставлять нас без надзора? Имейте совесть, не хватайте тотчас же все подряд во вселенной. И так Аллах многое позволяет вам, людям...

Исследователи не заметили в ряде строк «Слова» подтекста, особенности которого исключают возможность создания «Слова» в 12-13 веках. Примеры. «Лебеди роспущени» – любодеи распущенные. «Птиць по дубию» – птиц подобие. «Мужаимеся сами» – мужа имеся сами. «Пониче веселие» – паныче веселие. «Полозы» – по лозе.

Статья является продолжением авторского цикла статей под условным названием «Непрочитанные страницы древнерусской литературы», опубликованных в Блоге журнала «Новая Литература» на novlit.ru.

...Так я увидела, и об этом хочу рассказать. Каждый из нас творит вселенную своей души – раскручивает спираль своего сознания и разматывает линию своей жизни каждое мгновение, делая его неповторимым.

Но находимся мы все, каждый из нас, в раковине собственного сознания. И даже стремясь бесконечно к ее расширению, как делают сознательно или неосознанно многие, и лучшие из нас, мы пребываем, вместе со всем нашим миром в бесконечной спирали Творца.

Вселенная – это сознание, воплощенное в бесконечно разные формы, а сам процесс его воплощения – это процесс творения в его непреходящей неизменности.

Как потоки воды в горном водопаде, как образование капель дождя, как рост кристаллов, как появление листьев на деревьях, как узоры снежинок, как рисунки изо льда на зимних окнах, как распускающиеся из-под снега весенние крокусы, как рождение ребенка.

Это все чудеса творения, и вместе с тем проявление его единых законов, их неизбежности и бесконечности разнообразия форм...

...Ангел-хранитель, как и вся моя жизнь, был неказист. Мои представления о высоком (ростом этак, как лучший баскетболист NBA) и статном создании из света и силы с мощными крыльями ярко-белого цвета растаяли подобно утреннему туману с приходом солнца…

Удобно устроившись на подоконнике, Ангел с недовольством рассматривал грязно-серые перья правого крыла. Пару сломанных и обожженных перьев он вырвал и спрятал в карман давно нестиранных брюк.

– Что? – он хитро поднял на меня ярко-голубые глаза (казалось, все небо отразилось там. И на секунду я поверил, что это не розыгрыш).– Грязноват?..

– Ну, вообще да, есть немного…

– Ну, извини, не успел. Дела были... Сам знаешь…Это ж все они! – он взмахнул рукой куда-то ввысь. – Господь наш решил, что мы должны быть ближе к своим клиентам. Теперь вот раз в году у нас День Открытых Дверей: общаемся со своими подопечными, отвечаем на вопросы. Вообще, между нами, бред полный. Но что мы, Ангелы, решаем?.. Ну что, вопросы какие? О пожеланиях разговор отдельный. Начнем с вопросов...

...Когда она вернулась в отдел, в воздухе как будто витало что-то. Она не могла понять, что это, но это было что-то недоброе, нехорошее. Какая-то странная тишина. Дина посмотрела на сослуживцев, но увидела только затылки и спины склоненных над работой людей. И надо же такому случиться, что именно сейчас ей понадобилось распечатать какой-то документ. Она отправила его на печать, подошла к принтеру (он было один на весь отдел) и включила его. Аппарат загудел, подхватил лист, и вскоре его край появился в прорезе. Что-то темноват ее документ на вид. Опять дурит техника. Ей бы взять этот лист и, не переворачивая, выбросить в корзину. Но она, поддавшись какому-то инстинкту саморазрушения, посмотрела.

Есть идиоты, которые говорят, что пощечину надо воспринимать как массаж. И что нужно уметь абстрагироваться от эмоций, что даже физиологическими реакциями можно управлять, что все это никак не связано, и что выражение «внутри похолодело» – метафора. Никакая это не метафора. Когда хреново и страшно, внутри действительно холодеет. Только сейчас у Дины не похолодело. Кровь ударила в голову, и во внутренностях появилась противная слабость. Ощущение подлого удара из-за угла. Можно сколько угодно думать, что это просто массаж кишок, эффект не изменится – в тебя словно влили яду, и это яд теперь всегда будет смердеть у тебя внутри.

Кто-то сфотографировал ее в один из тех моментов, которые не предназначены для чужого взгляда. И теперь этот натуралистический портрет вылез из принтера и смотрел на свой оригинал. Это было слишком серьезно – посмеяться над собой не получится...

Уже нетеплое осеннее солнце слабо согревало темно-коричневые, в старческих пятнах, руки, лежащие на коленях. Старуха сидела одна на скамейке перед подъездом. Было не понятно по ее мутным старческим глазам, то ли она бессмысленно смотрит куда-то, то ли о чем-то думает. Небольшое разнообразие в это тихое одиночество внесла соседка, проходящая мимо. Постояв немного рядом и поговорив ни о чем, она зашла в подъезд с полными пакетами продуктов.

«Надо бы соли купить…» – подумала старуха.

Легкий ветерок, застряв в редких сетях листьев тополя, выпутался и полетел дальше. Вспомнилась покойная мать. Она часто повторяла: «Ты, дочка, хорошо будешь жить – у тебя будет пенсия и своя квартира». Так и умерла у нее в квартире под злобное шипение мужа и равнодушие детей. Волосы у матери были короткие и седые. Как у нее сейчас...

Главным отличием сказок от событий, действительно имевших место, является, как известно, счастливый конец. Только в сказках добро торжествует, зло оказывается наказанным, а хорошие парни живут долго и счастливо. На самом деле всё было совсем не так…

К примеру, одно самых известных преданий старой Англии – легенда о Робин-Гуде – заканчивается счастливым возвращением доброго короля и свадьбой главных героев. На самом деле, вскоре после описываемых событий, благородный, но простодушный король Ричард отправился в очередной бесполезный поход во славу чужого бога, в котором и погиб. Корону унаследовал – ну-ка, попробуйте угадать с трёх раз – его брат Джон – умный, но злопамятный и жестокий правитель. Через некоторое время Робин Гуд был захвачен и убит, а леди Мелиан кончила жизнь в монастыре. Увы, жизнь не сказка.

А сейчас я расскажу тебе, мой внимательный читатель, подлинный конец другой сказки, не менее знаменитой. Сказки о голом короле...

...Призраки Галитчины вливают себя как в бутылки – в затылки, исполнители смертных казней и воздушная люстра висящих ракет фарширует фашистскими маршами небо. Серая сволочь цепляется за кусты, и нечисть клочьями стелется по болоту. Что-то прокомментировал дятел. Провокация выскользила латинскую S в послойной листве и забилась под корни. На пробубнившей геликонами барже британские спецслужбы шлялись, точили ножи, лязгая лезвиями о лезвия. Пароход отбывал в тупиковый Стамбул. На берегу вихлялась Урсула фон Дер Ляйен, передразнивая своё отражение в бухте. У неё есть советник, он живёт у неё в меховой муфте. Он совсем как настоящий, у него одежда с маленькими карманами и даже малюсенькие документы. Вчера он оставлял отпечатки подошв на пыльных улицах Ракки, где под грудами стен и свалившихся потолков воняли тысячи тон человечины. Демократия того стоит. Некоторые страны не жалко, как белых штурмовиков «Звёздных войн». Сельской ночью морского посёлка мы будем смотреть в вызвездившем небе, как его будет резать гиперзвуком кинжал. Деревню мы назовём Часов Яр...

…Мамы вышагивают по детской площадке как по сцене. Под аккомпанемент детских визгов исполняют они одну и ту же роль, кто во что горазд. Мамы передвигаются стайками, безостановочно лопоча о чем-то своем, беспокоясь о тысяче разнокалиберных вещей (не пойдет ли дождь, или снег, а, может, град? Не запрыгнет ли в рот ужасающая микроба? не течет ли тушь? Не толста ли задница? а чего глазеет тот мужик? Господи, да не носись же ты как оголтелый! Опять подорожала капуста. А у Тани дочка знает все буквы, а у меня нет. Какой же он у меня хорошенький. А это еще что за чучело. Какая вонючая песочница. Я, наверно, нравлюсь тому парню. А та мамаша просто корова. Да куда ж ты, там же яма. Нет, она и впрямь корова. Надо встать рядом. Я на ее фоне буду неплохо смотреться. Да куда ж тебя несет…) Дети беспечно бегают вокруг поодиночке, периодически пересекаясь друг с дружкой и не заботясь о создаваемом ими впечатлении. Они заняты исключительно собой и своим свободным парением в пространстве, да еще чужие игрушки на время завладевают их вниманием, и сразу же изгоняются из сердца при виде новых чужих игрушек, которые сменяют друг друга до бесконечности в процессе летучей детской жизни. Эти чужие игрушки! Какие прекрасные цвета, какие заманчивые формы! Как безусловна их власть над маленькой чувствительной душой, жаждущей всего, что не доступно.

А мамы играют роль, приписанную им природой, одну единственную на всех, во множественных вариациях, и с одинаковыми интонациями говорят заученные слова, подтверждая их смысл телодвижениями. И выпячивают там и тут себя в облике своего ребенка, которому ничего другого не надо, как только выплеснуться в мир маленькой капелькой счастья и, блеснув на солнце, исчезнуть без следа…

...– Я вижу, вы чего-то недопонимаете, – огорчилась женщина.

Андрей молчал. Он действительно не понимал, почему вместо того, чтобы выдать положенный ему белый билет, его сначала унижают, а потом отправляют к вымогателям.

– Ну, как хотите, – обиделась женщина. – Если надумаете, вы знаете, как меня найти.

Не прощаясь, она горделиво зашагала прочь. Андрей долго смотрел на её удаляющуюся спину и тяжёлые, некрасивые ягодицы. Всё в ней было отвратительно ему.

На следующее утро Андрей снова пошёл к Ложкарёву.

– Ну? – осведомился тот, постукивая зажигалкой по столу.

– Я встречался с терапевтом, – выдавил из себя Андрей. Ему было трудно общаться с этим зелёным человеком. – Она попросила денег. Но я не должен никому ничего платить! Да и денег у меня нет. Я болен и не могу служить. Все документы у меня на руках.

Ложкарев смотрел сквозь Андрея куда-то в пространство.

– Документы, говоришь? Какие документы? – наконец спросил он.

– Вот, – Андрей достал из пакета толстую медицинскую карту и протянул военному. – Здесь все медицинские заключения, результаты обследований и анализов. Всё здесь.

Ложкарев взял карту, полистал её, затем закрыл и, ухватив поудобнее, разорвал пополам. Андрей охнул и оцепенел, впал в ступор. Ложкарёв разорвал документы ещё на несколько частей и бросил в корзину для бумаг.

– Если ты нездоров, тебя в армии полечат, – сказал он глумливо.

– Но там же все подлинники! – задохнулся Андрей. – У меня больше ничего нет!

– Пошёл вон! – скомандовал Ложкарёв. – И не забудь явиться по повестке!

Андрей вышел. В его голове звенело. Ноги подкашивались. Перед глазами всё расплывалось. Он вышел на воздух, добрёл до ближайшей скамейки и лёг...

…Кстати, один наш профессор, преподававший в африканском университете, говорил, что местные негры называли русских маленькими белыми. Интересно, как они пришли к такому определению? С одной стороны, африканские мыслители как честные мыслители не могли отрицать, что русские белые. Но с другой стороны, они привыкли к мысли, что белый человек – это такой человек, у которого много денег. То, что у наших мало денег, они давно заметили. Как быть? И они нашли выход из этого мучительного, гамлетовского вопроса, назвав русских маленькими белыми, именно маленькими, которым выдают небольшие карманные деньги.

Интересно, что бы они теперь сказали, увидев новых русских и сравнив их с нами? Вероятно, они бы сказали бы:

– Маленькие белые, родив белых гигантов, стали совсем маленькими...

…Потом еще, лет уже через 10 выхожу я как-то из электрички, теперь уже из 14 вагона. И тут, представляете, снова ТА девушка! Нет, может, конечно, уже не она – столько же лет прошло, а она вроде бы никак не изменилась совсем. Все та же, 18-летняя, перманентно весенняя, возвышенная и романтичная. И, главное, в упор меня не замечает. Да в общем-то и вообще никого. Меня это задело. Я специально еще раз в дальнюю дверь вагона вошел, и опять перед ней вышел, во второй раз. Думал, вот будет шутка, она посмеется. Познакомимся, поболтаем – девчонка-то красивая! Но нет, не заметила! Ну, это меня еще больше задело. Тогда я специально в обратную сторону одну остановку на другой электричке проехал, и опять в 14-м вагоне вернулся. Выхожу, снова мимо нее прохожу, думаю, вот теперь-то точно шутка удастся! Но и теперь ничего не вышло: смотрит поверх меня, как будто ждет кого-то определенного, и больше никто ее не интересует.

Я тогда сильно расстроился, потом разозлился. А потом влюбился в нее без памяти, в эти темные карие глаза, такие любящие и преданные кому-то, все мечтал – вот бы и на меня кто-нибудь бы так смотрел! Но ничего у меня тогда не получилось. Не помогли ни цветы, ни мороженое – сначала я ей его предложил – ноль внимания, потом оставил на скамейке рядом. Но мороженое таяло, растекалось лужицей и молча капало на асфальт. Пару раз его лопала бездомная собака. Так я провел лето. Осенью, как ни странно, не полегчало…