Вчера – это имя, живущее в сердце моем

* * *

Ладонь на оконном стекле,
И прижата щека.
Стою и не ведаю сколько.
Горят фонари.
Мне хочется ветра,
Что б в нем города и века
Смешались с малиновым соком
Вчерашней зари.
Звон крыльев затих и не видно
В вечернем окне
Тех птиц, что рука отпускала
С утра в небеса.
С утра ли? Ах, время…– вчера.
И почудилось мне,
Сама ли я плачу, небесная
Эта ль слеза?
Куда вы, беспечные птицы,
Печаль понесли?
Нам с нею жилось так уютно
На свете вдвоем.
Теперь лишь вокруг
Запустенье февральской земли…
Вчера – это имя, живущее
В сердце моем.

Порции времени

Помнишь, песок просыпался сквозь узкое горло
Старых стекляшек в древесной оправе фигурной.
Рыжая нежная струйка солидно и гордо
Время делила на порции, в запертой урне.
Порция первая. Ты улыбаешься. Вечер
Бронзой заката затейливо вензель рисует.
Выбор за нами еще. Будет чет, или нечет –
Время покажет. Предательски сердце пасует.
Следом вторая. Ты хмуришь уставшие брови.
Карты раскинуты. Выпала страсть роковая.
Скрытым подтекстом – предчувствие пролитой крови.
В сердце предательством порция эта вторая.
Порция третья. Застыло дыхание свечек.
Выбора нет, просто кончилось время на это.
Тем же затейливым вензелем ставится нечет.
Тем же предательством бьет окончание света.
Незачем переворачивать больше стекляшку.
Сердце устало. Забилась часов серединка.
Я закрываю глаза и окно нараспашку.
Солнечный ветер, прими меня, мира песчинку.

* * *

Разложены пасьянсом облака
На речки серой скатерти. И носит
Охапками цветными листья осень
Откуда-то, бог весть, издалека,
Забрасывает ими города.
А те, сурово съежившись, застыли,
Как будто навсегда весну забыли,
И мир не улыбался никогда.
Мне по душе печали вечера.
Переполняюсь звонкой тишиною,
Бреду-живу осеннею страною
Через сегодня в топкое вчера.
И ухожу совсем по краю сна.
Куда? Ах, если б осень мне сказала
С какого одинокого причала
Мне приглашенье шлет моя весна.

* * *

Здесь прозрачные дни над рекой
Зависают как шарик воздушный.
И закат перед дождиком душный
Манит лирики вязкой строкой.
Здесь навеки сады в полусне
Привязали к вчерашнему детству.
И от грусти мне некуда деться,
Как под солнцем снегам по весне.
Мне бы накрепко здесь прирасти,
Прорасти бы корнями, всей болью.
Здесь я вскормлена тяжкою солью
Из натруженной щедрой горсти.
Этот мир весь до капли – родной.
Но однажды уйду я немея,
Потому, что вздохнуть не сумею,
Понимая – он просто не мой…

Тихвин

Здесь по северной стылой дороге
Только морось и мгла круглый год.
Вязнут елей промокшие ноги
В окоемах безбрежных болот.
Гарнизон был поставлен на сгибе
Говорливой коварной реки,
И незваным врагам на погибель,
И суровым годам вопреки.
На гербе золотая корона
По червленому полю щита.
И плывут бесконечные звоны,
Как по речке Вселенной лета.
Позабытый казалось бы всеми
В хороводе дымящих болот.
Здесь неспешной походкою время
Вдоль стены монастырской бредет.
Как слезинка печальный и тихий
У России на впалой щеке
Вечным стражем мой маленький Тихвин     
С Чудотворной иконой в руке.

Падение Владимира

                 «Душа моя повержена в прах, 
                 оживи меня по слову Твоему…»
 
Весна лихою вестью прилетела –
Идут татары на Владимир-град.
Уже пал Суздаль, и Москва сгорела,
На Сити княжьи витязи стоят.
Князь Юрий* собирает ополченье,
А очи застилает гнев и мрак,
Болит в груди от горького мученья –
Как там семья! Идет на город враг!
А враг уж тут, хохочет и глумится.
Княгиня над сынами слезы льет,
Не долетит за помощью и птица,
А город рухнет, он вот-вот падет!
На сердце скорбь, не гнев и не смятенье,
Хотя беда и смерть со всех сторон.
И льет с высокой звонницы Успенья
Протяжный плач поспешных похорон.
А рядом княжич вертится с лошадкой: 
– Ведь я же князь!? – сжимает кулачок
И из окошка им грозит украдкой.
Ты князь, мой птиц гораздый, мой внучок,
Единственный защитник наш, ей-богу!
Ты только под ногами не мешай. 
–  Я на коняжке к деду на подмогу, 
–  Тогда вперед, мой птенчик, поспешай…
Разбиты стены, и надежда пала.
Теперь нам только к Богу, и молясь,
В соборе к Божьей Матери припали
Детишки, бабы, малолетний князь.
Взбирались на хоры, шепча молитвы,
И Бога призывая, и мужей,
И верили – домчит сквозь грохот битвы
Последнее «прости» до их ушей.
Никто и не заметил в суматохе,
Что мальчик затащил коня с собой.
Ну, как же князю без коня, а крохе
Отчаянно сейчас хотелось в бой.
Внизу костер разложен, и татары,
Святых хлестали плеткой хохоча,
И отблесками алчного пожара
Запрыгали зрачки у палача.
И вдруг: «Не сметь!» И вниз летит лошадка
В расширенные черные зрачки.
На стареньких хорах перила шатки –
И следом князь, сжимая кулачки.
Он пал в огня распахнутое чрево,
Распугивая всех своих врагов.
Пречистая к нему спустилась Дева,
Чтоб проводить до светлых берегов.
Ведь Ангелу такого мира мало,
Для чистых душ вовеки смерти нет.
…А старая княгиня прошептала:
Лети, мой птиц гораздый, мы вослед…
 
 
*Юрий (Георгий) Всеволодович – великий князь владимиро – суздальский – 1188 – 1238 гг.
 

Валаам

Нескончаемой гладью озерный разостланный сон.
Острова каменистые стайками высятся мглисто
И отрадно горят нам в глаза куполами лучисто,
И ложится на головы долгий малиновый звон.
Крылья чаек развеют в лазурной святой тишине
Суету и тревогу, и мысли в осколки разбиты.
К возрожденному храму, святыни Смоленского скита,
Подхожу и немею, ладонь прижимаю к стене.
Вперемешку с молитвою-жалобой льется печаль.
А ответным накатом – тепло по души закоулкам…
Окропленное лето под куполом облачно-гулким.
Отдыхаем в траве, глядя в синюю чистую даль.
Где-то рубят дрова, сочным эхом разносится стук,
И корова мычит. Вот какие здесь звуки бывают!
И монах проходящий неспешно крестом осеняет:
«Православные, деточки, вы не боитесь гадюк?»

Октябрь

Шорох ломких листов,
А вчера было серо и мокро.
Но задумался дождь,
Непролитою каплей завис.
Раскатала ковры
Переливчатым заревом охра,
Приглашая пройтись
В золотистый земной парадиз.
По-особому тихо,
Короткая пауза вздоха.
Невесомый хрусталь
В горьком воздухе пьяного дня.
Заготовить бы впрок
Эти дни, ну хотя бы по крохам,
Чтоб зимою они
Веселили, бокалом звеня.
Менуэт октября
Нескончаемо льется, и все же
Ничего не попишешь –
Изменчиво это туше.
Диким уткам с моста
Крошит хлеб одинокий прохожий,
И притихшему городу
Это сейчас по душе.

* * *

Одиночество духом пернатым взлетает из рук,
Пересохшим колодцем ложится под сердце земли
И взирает пустыми глазницами ветхих старух,
До последнего ждущих из чрева морей корабли.
Почерневшие полки хранят седину паутин,
Позабытые стрелки часов все по кругу бегом.
И рисует судьба на ладонях эскизы картин,
Тех, которые некому будет смотреть перед сном.
Растворяется солнце в вечерней уставшей дали,
Превращается в снег тополиный слежавшийся пух
И ворочает море пустые давно корабли,
И глаза корабельные смотрят со дна на старух.

Страдивари

Свое богатство по горсти,
По зернышку и по песчинке,
Всю жизнь трудясь, ты нарастил
Как глыбу льда из тонкой льдинки.
А для чего, кому оно,
Какого ради блага, прока?
Талант, как скисшее вино,
Когда не передал урока
Ученикам. Пуста душа
На склоне лет, и эти руки,
Так много чуда соверша,
Жмут кулаки в бессильной муке.
Но кто увидит, кто поймет?
Да и поверит ли в бессилье,
Когда в руках твоих поет
Сладкоголосая Мессия.*
Когда прекрасное дитя
Как титул цезаря и лорда,
Сквозь мрак веков звездой летя,
Твое проносит имя гордо.
А ты, скрывая немощь рук
И обжигаясь горькой влагой,
Все пьешь густой тягучий звук,
Клонясь над скрипачом-бродягой.
 
 
*«Мессия» - скрипка, созданная Антонио Страдивари.

«А я надежду не удержала и, обжигаясь...»

               «Не будет ночи, не будет утра – ни тьмы, ни света –
                Меня не будет, меня не будет, меня не будет…» 
                                       
                                   Тимур Раджабов. 
  

А я надежду не удержала и, обжигаясь,
Глотаю росы последним утром, последним часом.
Короткой вспышкой в руке надежной у Волопаса
Дорог не вижу, уже не плачу, уже не каюсь.
 
Режим нелетный, нависли тучи, и небо мглисто.
И кто-то чертит рисунок пульса такой холодный.
Не перепутать бы – нитевидный и путеводный…
Но будет Вечность, и будет Слово, и будет Искра.

Декабрь

Осенней ночи хмарь покинет небо,
Расчистив фиолетовый экран,
Угаснет хвост пленительный Денеба,
И алый глаз зажжет Альдебаран.
Морозный воздух вверх дымы потянет,
Забудутся дожди унылых слез.
Мир в юном снеге, будто бы в сметане,
Далек еще зимы апофеоз.
Но год свои заканчивает сроки
На этой, на двенадцатой версте,
И городские зимние сороки
Разносят эту новость на хвосте.
Печали капля леденеет в холод.
Как в передснегопадной тишине,
Колотится живой сердечный молот.
А табор шумных лет уходит в не…

* * *

Я – отрешенность
С ложной отвагой.
Радуга плавится
В луже под нами.
Мысли, скомкать бы их
Старой бумагой,
Выбросить в урну
Смешным оригами.
Но не получится.
А уговаривать
Сердце бессмысленно,
Сердце не слушает.
Так отрешенность ли
Сети расставила
На суетливые
Гневные души?
Можно молиться.
Но что переменится
В прочно застрявшей
На кухне бессоннице.
Я – облетевшее
Зимнее деревце
Возле немой
И разрушенной звонницы.

Сердца града Петра

Ты Планида, печали планета,
Плакатный лоск шелка.
Вдоль стрелы парапета
Невы серебристый абрис.
Блещет Невский огнями,
Как зал новогоднею елкой.
Сотни губ выдыхают
Восторженно: «О, Paradis»…
 
С неба тянутся нити
Из вечной дрожащей капели,
Мостовая бугристая
Мир отражает ночной.
И мне кажется, что не булыжником
Город устелен –
Миллионы ушедших сердец
Бьются здесь под ногой.
 
А на Марсовом поле
Талантливый маленький Котя.
И неспетое сердце его
Обдувают ветра…
Все они, с первой жертвы,
Кто гать пролагал на болоте,
Возложили сердца
В грудь гранитную града Петра.
 
А нарядная публика
Мечет восторженно взгляды
На уставшего Ангела.
Но уже знает душа –
Лягут скоро и наши сердца
У Дворцовой ограды,
Под ногами прохожих
Гранитною жизнью дыша.

* * *

Нанизывать ночи на струны дождя для двоих
Пытаюсь по бусинке, бережно, чтоб не разбить.
Но ветер-проказник сметает с ладоней моих
Цветов фиолетово-звездных прозрачную нить.
И звонко рассыплется вдруг дождевая капель,
Разбавлена грезою радостно-слезных ночей,
Сорвется в безумных рыданиях виолончель,
С отчаянья, выбросив связку скрипичных ключей.
К чему теперь воздух, звенящий ненужностью фраз!
И ветер настойчиво, сердце мое холодя,
Весь мир разметал, убирая долой с моих глаз
Подобие жизни – евангелие от дождя.

* * *

Мне бы вырваться, попросту вылезти
Из тенет плесневелой обители,
Из навязчивой давящей мыльности.
Усмехаясь над вечным «обидели».
Мне бы руку нащупать горячую,
Без истерик, без охов, без жалости,
От обрыва – подальше. Я – зрячая,
Только свет не гасите, пожалуйста.
Дальше просто – взлететь и опомниться –
Что владеешь бесценными крыльями.
Не напрасно земная бессонница
Заставляла зубрить непосильное.
Не тащу за собою обиду я
До седьмых рубежей небожителей.
А во след кто-то рвется, завидуя,
Из тенет плесневелой обители.
И кидается в небо отчаянье,
И стучится морзянкой прерывисто.
Но невидимой носится чайка
Одинокая – Джонатан Ливингстон.

* * *

Фермопилы.
Смех прибоя,
Самый  лучший из даров.
По закатной кромке двое
Уходили вдаль миров.
Тени древние
Спартанцев
До сих пор стоят в строю.
Эти двое в первом танце
Начинают жизнь свою.
Тот же воздух,
То же море,
Только юный танец нов.
И над ними мир в дозоре
Жизнь –
Как лучший из даров.
Звуки мерные тимпана,
Как кинжалы о щиты,
Вторят вздохам океана
...то ли память, то ль мечты...

«А небо оказалось под ногами...»

                    «Вот облака проносятся над Зимним
                    И затекают в зиму облака» 

                                     Амирам Григоров. 
 
А небо оказалось под ногами,
И снег привычно близкий и живой.
У горизонта серыми стогами
Расставлен зимней вечности конвой.
Но, кажется, что миг вот-вот растает,
И этот день превозмогая вброд,
Тягучих облаков немая стая
Через меня на север утечет,
Как память утекает. И не скрою,
Сама себе кажусь еще живой.
Я думала, оно над головою,
А небо оказалось под ногой…