Архив публикаций за июнь 2007

− Выпили сегодня немало!

− Пассажиров нонче немного, однако.

Скорый поезд Москва − Хабаровск тащил, невзирая на то, свои полупустые вагоны сквозь мглистую тьму к заведомой цели, честно отрабатывая стальными колесами каждый стык проржавленных рельсов Байкало-Амурской магистрали.

Сёма Форин, проводник шестого, купейного вагона, вышел, качаясь, проветриться в нерабочий тамбур. Открыл своим хитрым ключом дверь, присел, обдуваемый свежим ночным ветерком, рыгнул, поежился, прислонился к косяку и уснул, посапывая.

Вывалился он из вагона на долгом лесистом перегоне, когда состав накренился, закладывая истошный, протяжный поворот, огибая продолговатое болотце.

Сёма скатился с откоса в высокий ольшаник, проложил небольшую просеку, разваливая кусты, и распластался навзничь, глядя на звезды, проснувшись теперь окончательно...

...Названия кафе я не помнил, но для неожиданных встреч, подобных этой, лучшего места не найти. С утра там будет еще пусто, я займу свое любимое место у окна, выходящего прямо на Новую Голландию, буду курить, пить коньяк или текилу с ломтиком лимона и солью, и разглядывать всякие диковины, которыми увешаны стены кафе. Или, ни о чем не думая, глазеть на улицу. Я всегда старался извлечь что-нибудь приятное из любого приключения.

Весь день я размышлял о предстоящей встрече. Черт меня дернул согласиться, мог бы найти тысячи уловок, чтобы отвертеться. В Питере куча фотографов, не в пример лучше меня, и все не прочь заработать. Почему этой телефонной Пеппи понадобился именно я? Не может же быть, что только из-за того, что где-то когда-то мы с ней встречались, и встречались наверняка мельком, иначе бы я запомнил обладательницу этого голоса. Но пока все, что у меня есть, это голос. Не густо.

Мне нужен хороший фотограф, работа обещает быть интересной, именно так она и сказала: обещает быть. Хороший фотограф – с этим можно было бы поспорить, но работа, которая обещает быть интересной, меня сразу подкупила...

...Однажды мы увидели в пустыне столб дыма, который двигался к нашему дому. Брат быстро пригнал в стойбище стадо, мы с отцом также вернулись с поля и стояли у загороди от диких зверей. Вскоре столб исчез, но сразу за ним показалось несколько десятков повозок, не менее трёх, приближающихся к нашему оазису. Отец смотрел на это и явно не знал, что делать. Я не видел никогда других людей и теперь понял, что и родители мои тоже видят их впервые. Как всякое новое, их приближение породило и страх, и любопытство. Людей было очень много, и мы не смогли бы ничего сделать, даже если бы эти чужаки решили нам навредить. Поэтому отец удалился в дом, оставив нас снаружи, и стал молиться, а когда вышел, спустя некоторое время, сказал:

– Возьмите ваши посохи, оденьте лучшие одежды, и идите за мной!

Мы в спешке собрались и пошли с отцом, который вышел навстречу этому обозу.

Благодаря пылевому столбу мы заметили чужаков издалека и встретились с ними как раз там, где жухлая трава с одной стороны переходит в сочные зелёные луга, а с другой – в раскалённый песок пустыни. Впряжёнными в повозки мулами правили смуглые бородатые мужчины в грязных одеждах и повязках от солнца на головах. Каждая телега была крыта либо сеном, либо шкурами животных.

Отец сказал нам ждать, а сам направился навстречу обозу, когда до него оставалось несколько сот метров. Мы стояли, прикрыв глаза ладонями от солнца, и следили за всем действием. Я понимал, что мы ничего не сможем сделать, если что-то случится, и сказал вслух:

– Вот Яхве следит за отцом с небес, и он не позволит случиться злу...

...Сейчас мне тридцать два. Т.е. последние лет десять свободны от детства, от повзросления. Можно сказать, что это годы как годы. Так что же происходит в эти годы как годы, ЧТО ЖЕ ВООБЩЕ ПРОИСХОДИТ? Старость ведь не сваливается вдруг, она приходит (в-ходит) медленно, всё время. Чтобы понять старость, надо понять старение…

А старение – это потеря. Только мне не кажется, что это потеря каких-то событий или потеря людей, которых больше не встречу. Себя двадцатилетнюю, вот кого я потеряла. Уж точно нигде не встречу, и никто не встретит. Не важно и я говорю сейчас не о том, лучше или хуже был тот человек, во что он там воплотился-превратился, получилось из него что-то или не получилось. Важно, что того человека больше нет. Его нигде нет, кроме памяти и фотографий. Думаю, что он умер. Жизнь продолжается – даже моя жизнь, – хотя я умерла. Это и есть старение. Такое вот медленное съёживание, закрывание, исчезновение, отстранение… Почему отстранение? Раньше я смотрела на листики на ветке и мне приходилось представлять, что их не будет – чтобы быть адекватной, чтобы не воспринимать их как какую-то слишком настоящую настоящесть, какое-то всегда. А теперь мне не надо этого представлять, теперь я это знаю: их не будет (осень, ветер, – да мало ли). Я знаю, что нет никакого всегда. Ведь даже я пропадаю. У меня полно этого опыта – по пропаданию. Я старею. Вижу листики, но не верю в них. Они как на экране, – отдалены, отстранены. Это не листики, это… чёртова иллюзия. Теперь мне приходится представлять другое, обратное – что они всё-таки есть, пусть не всегда, пусть недолго, пусть какое-то время. А это трудно. Ведь то, что есть только какое-то время, – я не уверена, что оно вообще есть…

...Каковы же резоны совершенства нашего героя, его «быть или не быть», про и контра? Итак:

– творец берёт то, что ему необходимо, но никогда лишнего, и ни у кого не спрашивает: разрешите?..

– строительство своего мира – вынужденный ответ на несовершенство существующего…

– искусство призывает жить вне реалий иллюзорного, но в реальной условности слова «возможно» – это его крест…

– ум живёт для себя, он заявляет об этом прямо, глупость живёт для «кого-то», для «чего-то» – так она, по крайней мере, наивно декларирует…

– трус отдаёт жизнь за «лучшее» один раз, а герой жертвует собой ежедневно – без этого он хандрит и желтеет…

– от изменения частей страдает композиция целого, поэтому чистота вымысла требует радикализма…

– целое меняют законченные творческие эгоисты, части – ремесленники, соответственно, слабаки…

– для гордыни менять части не имеет смысла, так как частями занимаются почти все…

– сегодня пример художника вне его, но перспектива развития безусловно приведёт точку соприкосновения внутрь…

– сильный меняет идеологию «эго», а слабый – вещественность сущего, второе можно рассматривать как безответственность…

– чем большую часть целого ты считаешь своей – тем ты совершеннее, имеющий претензию на всё – гений…

– подразумевать под собой всё и под всем – себя, делать нечто «для себя», не измышляя оставить себе хоть что-то – мудрость…

– художник намеренно оставляет «нечто» без присмотра, надеясь, что мир его присвоит, украдёт, опосредует…

– это самая великая иллюзия отца иллюзий, ценность которой – в искренности семяизвержения…

– хорошо или плохо нечто – оно может быть лучше, в том числе, и радикально, до полной непохожести на прототип…

– поэтому «менять всё» – вот крупный ответ эгоизма «делать» мелкому прагматизма «иметь хоть что-то»…

– для того чтобы не утонуть в частностях, есть смысл потратить жизнь на выработку методологии целого, например, в совокупности частностей – твоего «я»…

– если остальной мир не хочет видеть в себе потенцию лучшего, то пусть живёт в допустимости худшего – слепого, жалкого выживания…

– страдать оттого, что человек тотально слеп и подчинён не мысли, а действию, так же глупо, как сетовать на то, что собака лает по ночам…

– материал имеет право на слабость, ибо в силу он превращается только целенаправленным давлением рук творца на жажду результата…

– принять единственно верное решение художнику позволяет развитая действием способность к мгновенной интерпретации…

– чем больше фрагментов предоставлено на выбор, тем быстрее художник создаёт целое…

– однако, сказать себе: я знаю, что ничего не знаю, – имеет право человек действительно знающий и умеющий многое…

– знание того, что ты «ничего не знаешь», не может быть препятствием для осмысленного действия…

– чтобы на практике узнать «каков ты?» нужно попытаться поднять то, что ты поднять априорно не в состоянии…

– жить, руководствуясь боязнью провала так же глупо, как и просто желанием триумфа, потому что желание естественным образом унижает…

– значит, нужно обыкновенно знать и верить – не и желать! – что триумф фанатика детерминирован, то есть неизбежен…

– триумфа достоин тот, кто фатально выводит бесконечность добра из знания в себе ограниченного жизнью зла…

– и значит, несовершенство – это вооружающий импульс, а не деморализующий фактор – только вперёд и вверх!

Пойми, ты и все остальные, что если мир, по допущению атомных и прочих «массовопоражающих» мерзавцев, может рухнуть в долю секунды, то почему бы ему не стать прекрасным мгновенно, от вспышки сверхнового, ядерного по силе общечеловеческого ума?!..

...Ну, разве это не чудо, не шедевр примитивного возвышающего обмана! Разве это не костюмированная иллюстрация – буфф младенческого сознания, триумфа семидесяти, или скольких там ещё, кило плоти над эфемерными полутора серого мозгового вещества! Парадокс заключается в том, что физиология человека совершенна: взаимосвязи, молекулярный обмен, структура тканей, кости, печень, рецепторы, нервные окончания, кинематика, управление, реакции… На это природа ухлопала несколько десятков миллионов лет, а его сознанию, философии – в нашем теперешнем понимании – пяток с гаком тысяч лет, не более. Это если вести историю непосредственно цивилизации с первых памятников письменной культуры. Оттого и бесконечные заносы, перекосы, крайности животного, рудименты звериного, что сознание наше очень молодо, или даже непростительно – оскорбительно юно. Оттого и далеко, очень далеко пресловутое «обнуление», равновесие потенции и результата, о котором приятно думать на сон грядущий, удобно мостя подушку под эволюционно зелёную голову… Такие, наверное, мысли посетили Н под впечатлением от последних персонажей, нырнувших в записную книжку его памяти… Они своим существованием наглядно показывают разрыв между гениальной увертюрой физиологии и дрянной опереткой примитивного сознания. Но какие ещё опусы, скажите, может извлечь самодовольный неуч, колотя грязными пальцами по клавишам концертного рояля?! Физиологию здесь надо понимать буквально, как биомеханическое совершенство тела, а не метафору произвола низкого, подавления слабого, насилия во вне. Именно ей и призвана противостоять гипотетическая душа – то есть развитое, подвижное, гуманное сознание индивида, составляющее в сумме идею общества «будущего», либо гражданского, как угодно. Всегда вызывают улыбку попытки исчислить «коэффициент умственных способностей» неких исторических или эпизодических фигур. Это сродни нетленной «чёрной кошке в чёрной комнате». Вы посчитайте-ка лучше созидательное «кпд» личности, коэффициент использования сознания на благие дела – тогда и относительность чисел изменится. Достиг или не достиг человеческий мозг пика своего развития – вопрос, скорее, риторический, при его мизерной сегодняшней загрузке. Компьютер, способный творить чудеса прагматизма, – пока инструмент жалкой хронофагии, игры в серьёзность, очередной кредит прогресса, ибо человек по-прежнему стремится животно взять от жизни «большее», а не добиться большего в себе. Ты прав, художник. Но ты схватил наугад не самые худшие образцы человеческой породы – это так, жалкие насекомоядные, устилающие телами путь в будущее для свежих порций устилающих. Они плодятся, жрут, срут, орут, чтят «общечеловеческие ценности», попутно презирая или попирая право единицы быть похожим только на себя. Так во имя чего же мы все – умные, глупые, откровенно дурные, чёрно-белые, амбивалентные, цветные, талантливые и бездарные – живём? Не родился ещё гений чётко представляющий это и способный внятно, кратко, убедительно сформулировать метафизическую и практическую цель. Поэтому остаётся держаться старой, проверенной мысли, что человек живёт во имя надежды «стать человеком», «прожить по-человечески» в рамках одной жизни – одинаково – и в рамках тысячелетнего эволюционного процесса. Человеку, потерявшему реликтовый, инстинктивный разум, предстоит поднять на уровень великолепной, тонкой физиологии своё сознание, выправить диалектический перекос потенции и результата. Это можно назвать, в его случае, циклическим возвратом к тому же реликтовому, жизнетворному мышлению, но уже на более высоком сверхчувственном уровне – уровне ума...

...Теперь, перевернув страницы с пространной преамбулой, необходимо вернуться к классификации практических путей реализации иллюзий. Самый простой и доступный из них – творческие ремёсла в области материальной культуры. Чтобы слово «ремесло» не резало слух, обозначим им любой искусный, полезный труд, продукт которого предназначен для продажи. То есть ничего предосудительного, обидного, недостойного в этом почтенном и основательном времяпрепровождении – нет. Следует заметить, что реестр крохотных иллюзий в ремёслах материальной культуры, эдак скромно именуется «придумками» – хорошее слово – верно? Добиться оглушительной славы, совершенствуя предметный мир, затруднительно, но о проблеме «куска хлеба» забудешь всерьёз и надолго – более того – заработаешь на масло. Клепай себе красивые веши, изобретательно твори руками, проектируй дома, автомобили, одежду, предметы обихода, варгань рекламу, интерьеры, режь ложки, скульптурки, сувениры – короче, затейливо инкрустируй жизнь. Будь подвижным, себялюбивым, мозолистым, оставь детям достаток и плоды трудов своих умных рук – разве этого не довольно для завидной судьбы?.. Попутно, «людям свободных профессий» не возбраняется духовно расти, гомонить с друзьями «под водочку» о прекрасном, путешествовать, импровизировать в быту и смотреть чуть сверху на «чаяния простых людей». Иначе говоря, никто здесь тебе не помешает скромно дышать полной, бронзовой грудью.

Следом по возрастающей в нашей иерархии идут творческие ремёсла в области духовной культуры. С точки зрения безусловного успеха, здесь всё, впрочем, далеко не однозначно, так как «подле» тянет дымком идейной нагрузки и можно, не моргнув глазом, угореть. А можно при благоприятном ветре – стать «князем серебряным», идейным командиром неких тёмных масс, то есть комиссаром. Ставки в этой категории выше, ибо иллюзии сознания неизбежно провоцируют соревновательность, подразумевают шум, бабки, популярность. Тут тебе и «юпитеры» в глаз, и кричащая печень, и хроническая усталость от первенства, завистников много, нечистоплотные приёмы – словом, это криминогенная, психастеническая зона. Семь раз, получается, отмерь, прежде чем открыть туда дверь, но уж если отрезал – знай: огонь, вода и медные трубы у тебя в кармане. Провал здесь ведёт к «автокатастрофе» личности – чаще пьяной – к откату мироощущения в материальную безыдейность, либо ещё ниже до позиции «мухомора». Ну, а в случае успеха, оставишь в наследство павлиньи воспоминания о себе, авторские права, квартирку – музей, где твои бездарные потомки будут мумифицировать твою, возможно, память… О месте художника в обществе, его биологии, предназначении, взглядах на предмет, преимущественно и судят по калькам, щедро разбросанным ремесленниками в области духовной культуры.

И, наконец, первое место на импровизированном пьедестале почёта занимают «золотокамзольщики» – истинные невротики, создатели собственных миров, то есть художники в области духовной культуры. Это самые дерзкие, хронически непримиримые вольнодумцы, считающие ругательным в отношении себя слово «мастер». Ибо они – вечные студенты – голодные, плодовитые, жадные «дети нуля». Они строят свои миры – строят из всего барахла, накопленного обществом: из горелых спичек, кристальной раздумчивости, снежных лавин, доменных печей, холодильников любви и когтей ненависти, из сарказма, неистовости, из космической пыли сомнения. Безусловно, многие только строят, но не достраивают до конца: ломаются под прессом нормы, сгорают, не сдаваясь, умирают на взмахе крыла. Впрочем, и безумцев, добившихся «своего», здесь хватает. Вот где торжество подлинной иллюзии! Вот где ты воистину создатель! Вот где глория! Для тех, кто не знает: глория – это внутренний триумф свободной для созидания личности, то есть че-ло-ве-ка, а не чёрная икра в серебряном ведёрке, автографы поклонникам, охрана у двери, вопросы глазастой телеведущей и тот же пресловутый палисандровый гроб, обложенный государственными-и-их! наградами. Тезис о «бесполезности» искусства, заметим, декларировали как раз те, кто был наиболее полезен нравственной эволюции общества, то есть герои духа. Бесполезность – это их правда, их провокационное лукавство, хитрость приобщённых, отвлекающая статистических зевак от категорического императива, если хотите, истинных творцов: создания «своего» мира эстетического – тире – этического, то есть эталонного, совершенства.

Обществу, между прочим, для ощущения благостной сытости вполне достаточно усилий творческих ремесленников, но оно не в силах хоть что-то противопоставить произволу смутьянов, щекочущих лирой мечты его неподъёмное пузо. Конечно, трудно насильно навязать дрожащему на ледяном сквозняке выбора, только что оперившемуся творцу, – тот или иной жизненный путь. Повсюду есть невидимые препоны и лишь едва угадываемые победы, но и без доказательств ясно, что третий путь наиболее рискован, пугающ, энергозатратен. И в тоже время, крайне заманчив перспективой восхождения в себе – к себе, шансом нахождения своего персонифицированного места в барельефах на алтаре человеческого духа. Избрание этого направления противопоказано тому, кому м е н т а л ь н о ближе ремесло, размеренность, «уверенность в завтрашнем дне» – они, однажды пошелестев бумажками гонорара, практически навсегда лишают себя претензий на первенство. Но те, кто догадывается, что важна не игра в личность, а мучительный процесс создания из семидесяти кило потрохов собственно несгибаемой личности, могут смело смотреть на пьедестал – рано или поздно, они будут там – на самом верху. За остальных – здоровых, естественно! – можно только порадоваться: у них есть неоспоримый шанс стать достойными, уважаемыми партнёрами массы. Умеренно свободными, умеренно закрепощёнными – как кость ляжет…

А читателю – зрителю – слушателю – понимателю не худо бы знать, что художник, большой или маленький, способен создавать только сказки – иного не дано!.. Есть сказки фантастические, страшные, добрые, «про войну», «про любовь» и даже реалистические – последние только с виду похожи на правду, внутри которой всегда прикопана какая-нибудь иллюзия. Но парадокс сильного вымысла заключается как раз в том, что его, при таланте создателя, невозможно отделить от структуры личной мечты и фантазии воспринимателя. Поэтому, рано или поздно, общество начинает жить в соответствии с вымыслом – как говорится, делает сказку былью – разве не так? Значит, чем больше в иллюзиях, которыми сегодня живут люди, будет насилия, унижений, страдания, проявлений скотства – тем больше этой бодяги будет в реальной жизни завтра. Здесь есть над чем задуматься целому полчищу творческих пройдох, жуликов и мизантропов, питающихся, можно сказать, падалью основных, во многом гибельных инстинктов, подаренных нам щедрой на разносолы природой...

Нет особого смысла конкретизировать идею ревизии, потому что в каждой из кабинок довольно грамотных реформаторов – сейчас важнее, чтобы процесс самоочищения был, наконец, запущен. Иного не дано, так как человек не только захламил всё, чего когда-нибудь коснулся, но уже давно влез в недопустимые долги у потомков и социально – генетически запаршивел так, что хоть зови на помощь инопланетный разум! Стыдно. Счастлив тот, кто самостоятелен, кто в случае с дерьмом добивается регулярности, не надеясь на вдохновение момента, слепой случай или – что вообще ближе к клинике – лекарства. Профилактика – вот отличное слово! Ничуть не хуже предусмотрительность, и при столкновении с ними нужно верить, что они не скучны, а наоборот занимательны, умны и для приобретения счастливой улыбки необходимы. Но чтобы начать процесс очищения сознания, его компонентов мало эрудиции, воли, своевременной диагностики, интуиции или анализа – тут, кровь из носу, важно называть вещи своими именами:

– разве не дерьмо занудные учения о неких богах и силах якобы движущих нами?.. – куда движущих! – к очередным водоворотам крови, энтузиазму возрождения, континентальным сшибкам креста с полумесяцем, к рабской психологии, антропофагии – куда?

– разве не дерьмо представления о богатстве, как о высшей цели человеческой жизни?! достаток нужен – верно, свобода передвижения, баланс, умеренность… крайности портят фигуру, господа олигофрены, да и скучно жить на золоте – холод, одиночество, радикулит духа…

– разве не дерьмо затоваривание, в качестве метода удовлетворения потребностей?.. впрочем, поумнев, можно и сами потребности трезво пересмотреть, чтобы меньше плодить бесполезного, избыточного – того, чем давимся, что фактически берём взаймы у потомков…

– разве политика, власть – не дерьмо! разве они не равнодушны к нуждам маленького человека, как ты, я, мы? разве цель кучки оборзевших снобов – не барыш и возвышение любой ценой? разве метод кнутопряничного воспитания – тире, подавления – не дерьмо дерьма?

– разве ежесекундная – вдумайтесь! – угроза ядерного краха не дерьмо военизированных гидроцефалов от науки?.. или кто-то наивно полагает, что параноик с оружием гораздо безопаснее, чем без него?!

– разве наши кладбища – эти своеобразные свалки отживших «человеков», с их повсеместной и жалкой игрой ничтожеств в бессмертие, – не дерьмо? уж за последней-то чертой, неужели мы не равны перед плодородной почвой будущего, как навоз?

– разве современное, хищническое производство, где кроме плутовской прибыли и грабежа тех, кто поглупей или чище – иных задач нет, где конкурента и его бессмертную душу давят, как гниду, где недра не протяжённая по времени кладовая, а собственный карман… – разве весь этот комплекс нелепостей – не дерьмо?

– разве урбанистическая архитектура с приматом иллюзий «больше чем…», «самый высокий в…», «пока так», «мой дом, что хочу…» над реальным «как надо», ко всему подавляющая человека – винтика гигантоманией, наглостью, откровенной пошлостью одиночества, вместо стремления соединить в красивом личности – по результату не дерьмо?

– разве оболванивание продажным массовым «искусством» толпы – не дерьмо?.. разве не дерьмо те, кто служит в лепрозориях манипуляций?! кстати, чаще думайте, скунсы, о своей мерзкой, гнилой старости – ведь до смерти не отмоетесь и подохните слежавшимся дерьмом в квадрате, кубе, в пятой степени…

– разве вся система взглядов и оценок нашего современника и основы его общественного сознания с какими-то нациями, героями, военными конфликтами, статистикой, террористами, заветами, устоями, парламентскими заклинаниями, убогими теледебатами, гробницами библиотек собирающими по преимуществу книжных червей… вся эта модная индустрия раскрутки болванов с её спорными ценностями и… – язык опухнет перечислять! – не дерьмо?

– разве не… пора нажать на тормоза? – список дерьма «длиннючий» и надо дать возможность солидарному мнению дополнить самостоятельно.

Но промежуточный вывод, как будто, очевиден: много хлама в человеке и вокруг него. Казалось бы, и ладно, но нас – гадов день ото дня становится всё больше и больше! Глазом не успеешь моргнуть, как мы заполним собой остатки свободного пространства, а если к каждому ещё приплюсовать его обильное дерьмо – гнилое, липкое, вонючее… Страшная картина – мороз по коже, бр-р-р…

...Други – художники, не лезьте вы с фонариком в чужую постель! В свою, если уж невтерпёж, напустите народа, но чужая – табу. Хотите, сдайте, словно гранатовое зёрнышко пылающий на мишени груди, сосок своей подруги – жены – любовницы в аренду – пусть дураки обрадуются! Но подчеркните: я – имярек такой-то, кстати, покрыт волосами тут и там, храплю, ворочаюсь, потею, подпускаю душку ближе к утру и так далее… Вытащите вы палец изо рта или откуда ещё… Перестаньте искать в нём вдохновение! Если нет тайны творчества, то есть тайна двоих, и пусть каждый её постигает сам, без подставочек, наводок, провокаций. И ещё – не место «это» для настоящих творческих поединков...

После этой обескураживающей фразы Н, да и сам доктор, неожиданно на некоторое время задумались, молча наблюдая волнение природы за окном. Там всё явственнее шевелились покрытые зелёным велюром крутые холмы, переходящие у волнистого горизонта в холодные оттенками и даже какие-то невероятно прозрачные горы. Наверное, они такие оттого, что на девяносто девять процентов состоят из времени и только на один процент из пространства. В мире есть величины, которые невозможно половинить, судить некатегорично: метр без сантиметра – уже не метр, девяносто девять градусов – ещё не кипяток… Допустил бессмертие души – сделал шаг к смерти, задумался об успехе – протянул со стремянки вниз руку читателю, а это опасно. Компромиссы уместны в общении, но противопоказаны боевому духу. В окружающей нас тиражной массе девяносто девять процентов макулатуры, и только один процент стоящих книг. Но и среди них – один процент тех, что переживут своих создателей, так как они лишь часть литературного, общественного процесса, вспышки амбиций, обид, унижений… В творчестве заниматься тем, что не нравится – значит становиться подёнщиком, дельцом, разнорабочим. Муки творчества – синоним необходимости действия, принуждения извне, нищеты духа, чувства долга, обречённости держать марку «профи». Водить пером по бумаге, скажем от скуки, для забавы, или за эскудо – допустимо, но неэтично, потому что творчество – удел инвалидов, это их лекарство. Талантливы девяносто девять процентов людей, а феномен являет единица, хотя и в феномене лишь один процент таланта – остальное же непримиримость – непримиримость в борьбе за единицу…

...Природная красота развращает – она талант, делающий усилие бессмысленным, она превращает жизнь в беспроигрышную лотерею, где счастливчик скоро разоряется. Красота – мавзолей формы над останками содержания. Красота – дар и наказание – ей предначертана комедия монотонных положений в молодости и трагедия «внезапных» утрат в старости. К р а с о т а! Как деятелен бывает середнячок! Ни одной случайной запашинки, ни одного бесхозного прыщичка, ни одной неприглаженной морщинки или мыслишки… Чудо, как человек о себе старается! Ибо не ждёт от жизни ничего дармового и при усилии получает всё. Ведь он бьётся за счастье, а не получает его в награду, он делает себя ежедневно и, если достаточно умён, то с годами становится красив неповторимой гармонией мудрости. Красота же вызывает сочувствие, потому что делает человека одиноким и потому, что она – эталон, в который каждый норовит вложить свои заблуждения. У красоты нет законов, ибо она – случайность. Её пытаются рассматривать в лупу, но не находят ничего, кроме разочарования холода, то есть номинала экспоната. Её нельзя фактически любить, хотя допустимо страстно ценить. Обладание красивой безделушкой предполагает ежесекундное бдение – как бы кто не спёр! – истощающее сознание владельца. Сложение красоты со средним, даёт искомое, так как нормальный человек бежит крайностей – дворцов и лачуг, когда ему впору уютная, во всех отношениях, квартирка. Впрочем, в химерах ничтожество зачастую тянется к красоте, надеясь на автоматическое улучшение и себя, потому что не ведает за человеком, независимо от пола, иных достоинств. Красота, заботящаяся только о красоте, неизбежно становится глупой и смешной, но смеяться над ней грешно, как грешно смеяться над инвалидом детства. Да, ну случилось! Что ж поделаешь… Надо как-то жить – надо! Не уродовать же себя во имя счастья сознательно?! Хотя, посмотрите на художника с его целебной хворью… Когда-нибудь, все люди «всего земного шара» будут красивыми – не важно лицом ли – умом. Когда-нибудь… и очень не скоро...

Перед творцом, на все времена, стоит одна грандиозная задача: развивая в себе счастливый талант служения радости, не дать обществу опуститься до гибельного пессимизма. Убери его из жизни, и ты увидишь как она, лишившись скелета яркого, растечется бесформенной медузой по звериным инстинктам серого. Своим трудом художник творит истинное лицо мира, с усмешкой взирающее на уродливые гримасы персонажей учебников истории и проклятия массовки. Однако, в реальной жизни, как правило, он далек от сияющих вершин своих пророческих творений. И это значит, что не битва добра и зла – генеральный мотив бытия, а противостояние возможного в тебе существующей реальности. Но почему мечта о гармонии героически создается столь несовершенными бунтарями-одиночками, упрямо пасующими перед собой? Ответ на этот вопрос заключается в сотворении личного идеального, препятствующего деградации материи. Описанные ниже события обязательно произойдут! Или уже произошли… однажды в конце марта. В них нет вымысла, как нет и правды, потому что правда искусства – только в отсутствии лжи…

...Процитированные мысли героини, Татьяны Николаевны, этой «бизнес и совсем еще немного вумен», тоже размах: на нормальную ориентацию партнеров. Но рассказ повествует о половом извращении касательно того, что у Дмитрия Крылова политкорректно названо так: «стремление к полному контролю». И получаешь-таки моральный удар. Я, по крайней мере, про такое половое извращение еще не слыхивал и, может, его и не бывает, а оно выдумано, как и одухотворенная любовь первоклашек.

Надо ли было вводить меня в курс? Да так натуралистично.

(Тут я предлагаю брезгливым читателям рассказ «Татьянин день» Петра Белосветова не читать.)

Но я-то прочел (сработал автомат под названием «завязка»; хочется ж узнать развязку), что ж мне-то теперь делать? Выбросить из головы? Струсить? Тем более что я для себя так и не решил окончательно, существует ли антиискусство, то, что направлено не на совершенствование человечества, а наоборот. Тем более что у Белосветова явно просматриваются признаки художественности.

Ну например.

Дразнит...

Главным отличием сказок от событий, действительно имевших место, является, как известно, счастливый конец. Только в сказках добро торжествует, зло оказывается наказанным, а хорошие парни живут долго и счастливо. На самом деле всё было совсем не так…

К примеру, одно самых известных преданий старой Англии – легенда о Робин-Гуде – заканчивается счастливым возвращением доброго короля и свадьбой главных героев. На самом деле, вскоре после описываемых событий, благородный, но простодушный король Ричард отправился в очередной бесполезный поход во славу чужого бога, в котором и погиб. Корону унаследовал – ну-ка, попробуйте угадать с трёх раз – его брат Джон – умный, но злопамятный и жестокий правитель. Через некоторое время Робин Гуд был захвачен и убит, а леди Мелиан кончила жизнь в монастыре. Увы, жизнь не сказка.

А сейчас я расскажу тебе, мой внимательный читатель, подлинный конец другой сказки, не менее знаменитой. Сказки о голом короле...

...Мы ожидали трамвая, которого, как назло, не было и не было. Среди ожидающих обращали на себя внимание две женщины: одна молодая с годовалым мальчиком на руках, а вторая – значительно старше, видимо, бабушка малыша. Она, единственная из всех, проявляла нетерпенье и каждый раз бегала на угол – посмотреть, не показался ли из-за поворота головной вагон. Убедившись, что трамвая все еще нет, она стремительно бросалась обратно, с нежностью смотрела на ребенка и громко, так, что все слышали, вскрикивала:

– Уй, глазки мои!

Или:

– Уй, щечки мои! – и сочно целовала названный предмет.

И так далее. Очевидно, у нее была творческая натура, не терпящая повторений и трафарета, поскольку всякий раз она называла какую-то новую "деталь", будто инвентаризацию на складе проводила. Но вот, после очередного челночного броска на угол и обратно, старуха остановилась в растерянности: она исчерпала свои возможности, все было перечислено, повторяться было свыше ее сил, а уж молчать и подавно. И вдруг она заметила на щеках внука красные пятнышки диатеза.

– Уй, вавы мои! – взвизгнула бабушка, обрадованная своей находчивостью.

А тут трамвай подошел, и все кинулись на посадку. Мы оказались в разных вагонах, и я не знаю, как она выкручивалась дальше...

...There are many poetic versions of the ancient Russian literary masterpiece “Slovo o Polku Igoreve” (The Song of Igor’s Campaign) in the classical and modern Russian literature. But even the best of these interpretations are not devoid of certain flaws and drawbacks. Some authors tend to use the combination of old and a modern Russian words and expressions. Actually, their works can hardly be called interpretations. Modern Russian poets usually follow some kind of the present day literary tradition. The new versions of the ancient text often represent a mere stylization, which in fact brings about the distortion of the original text. Besides, the specific features of political, an ethnographical nature, and others aspects of the Ancient Russian State are entirely unknown for the large proportion of modern readers. As a result, new versions of “Slovo o Polku Igoreve” are very difficult to comprehend. There is no doubt, that the sense of modern versions does not correspond to the sense of the ancient text. And, finally, the numerous appendixes and comments to the new versions of the text do not contribute to its understanding by the readers particularly schoolchildren. Thus, the problem of complete literary adaptation of “Slovo o Polku Igoreve” to modern Russian has not been solved...

...Или там, жарким летним днем ты свешивалась из окна, вглядывалась вдаль, думала о чем-то неземном, чувствовала себя легкой и воздушной, как белые облака на безумно голубом небе, готовой улететь куда-нибудь высоко-высоко, потеряться там, где-то среди высоких крыш, достававших почти до самого неба... И вдруг так резко разбивала все эти свои глупые, безумные мечты, доставала из кармана сигарету, оглядывалась по сторонам и наконец-то уже затягивалась, чувствуя себя невестой, лишившейся девственности за два дня до свадьбы с шофером своего жениха. Докуривала, выбрасывала бычок на дорогу, но еще долго не закрывала окно, говорила себе, что больше никогда-никогда, и что это был последний раз. И ведь правда – больше никогда....

...Перед тем, как лечь, Вера выключила свет, и вместе с кромешной тьмой наступила парализующая тишина. Она окружила со всех сторон, сковала своими крепкими объятиями и превратила все Верино существо в напряженный слух. Теперь Вера слушала как сторожевой пес. Она различала мужской храп в квартире сверху, она слышала стук посуды в кухне Клавдии Петровны. Значит, там еще не спят. От этой мысли стало теплее на сердце. Но скоро стук утих, и чувство одиночества вернулось. Вере хотелось только одного – чтобы солнечный свет поскорее озарил стены ее квартиры и изгнал этот всепоглощающий страх. Она мечтала о наступлении утра, которое спасет ее от надвигающегося несчастья, но мысли непременно возвращались к человеку из лифта, и Вера, вспотевшая от ужаса, укрытая теплым одеялом, словно пытаясь спрятаться под ним от всего дурного, видела как безжалостные, грязные руки рвут на ней одежду, как отлетают от пальто пуговицы и катятся по полу лифта, как небритая щека трется о ее шею, а шершавые пальцы уже царапают кожу на бедрах, забравшись под одежду. Вера проваливалась в этот полусон и возвращалась в тишину непроглядной ночи, не понимая, что же на самом деле для нее страшнее – борьба или ее ожидание. Она чувствовала, как капельки пота катятся по спине, но не могла найти в себе смелости перевернуться или раскрыться, потому что любое движение принесет много шума, а тишина страшна именно своими звуками. Она страдала и сжимала под подушкой молоток, единственную надежду на спасение своей чести и жизни.

Когда затихли все соседи, к тишине добавились необъяснимые звуки...

...Я долго смотрел ей вслед. У меня было время. Потом открыл тугую больничную дверь.

Людей пугают адом. Рисуют раскалённые сковородки с брызжущим маслом и казаны с кипящей водой. Это неправильно. Ад – всего-навсего крашеная дверь психушки и тишина коридоров, изредка прерываемая шарканьем больничных тапочек и поскрипыванием каталки.

«...со скорбию будешь питаться от неё во все дни жизни твоей». (Первая Книга Моисеева, Бытие 3: 17).

Я всматривался в утро, стараясь запомнить каждую мелочь. Обшарпанные хрущевки с гроздьями кондиционеров под окнами и ушами спутниковых антенн на балконах. Мальву в палисадниках под окнами первого этажа. Соседскую чёрную кошку, осторожно переходящую дорогу.

Я хотел, чтобы это осталось со мной как можно дольше.

Я знал, что через неделю попрощаюсь с мамой и улечу туда, где не растёт мальва, не воняет гнилыми водорослями и нет знакомых с детства хрущeвoк. Улечу к морским пехотинцам в Кэмп-Пэндлтон, штат Калифорния. А ещё через пять месяцев – на Ближний Восток. Контракт и уведомление о выплате боевых мы все получили ещё перед отпуском...

...В двадцать лет мне, только что скинувшему военную форму, вышедшему на открытый жизненный простор, самоуверенному и наглому молодому человеку все индивидуумы, переступившие сорокалетний рубеж, казались дряхлыми стариками, уныло доживающими свой век в мире, лишенном широкомасштабных творческих перспектив и трогательных плотских радостей.

Сейчас я, конечно же, знаю, что человеку в моем возрасте, при всем его опыте, знании жизни и постаревшей роже, в душе все равно остается двадцать пять – и не больше! Сколько бы его ни ломали через колено обстоятельства и ни била по голове не самая трудная, кстати, для России – учитывая все чудовищные и кровавые катаклизмы нашего исторического прошлого – эпоха.

Но, несмотря на все вышесказанное, я иногда задаю себе – без лишнего пафоса, заметьте, и трагизма – один простой, но неизбежный для любого мыслящего человека вопрос:

Как – скажите мне на милость! – получилось, что Мухомор сыграл в ящик, не дожив до «возраста Христа», Галя стала к сорока годам законченной алкоголичкой, а я превратился в перманентного ханжу и ретрограда?

Нет ответа, тишина…