HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Paranoid

Презрение

Обсудить

Рассказ

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 25.06.2007
Иллюстрация. Автор: Jua


Сколько помню себя с детства, отец всегда имел измождённый вид. Дело было не в том, что каждый день, круглый год, он выходил утром из дома и шёл в поле, а жена его, моя мать, шла пасти овец; дело не в том, что на руках его были каменные мозоли от ручек сохи, а жена его, моя мать, пахла овцами и навозом. Было что-то в его морщинах и тяжёлом взгляде сакральное, что-то, что всё оправдывало, ставило на свои места, что-то, что знал он, знала его жена, моя мать, но чего не знал я и чего не знал мой младший брат. Я был первенцем в семье, и это накладывало на меня определённые обязательства, это же давало мне и определённые привилегии.

Спустя шесть лет после моего рождения отец стал брать меня в поле. Это была трудная работа, мужская работа, однако семье нужна была помощь; кроме того, я сразу и определённо почувствовал большую тягу к земле, спокойной и твёрдой, чем к беспокойному и шумному стаду. Откровенно говоря, мне было страшно и неприятно смотреть на бьющего в агонии барашка с перерезанным горлом, к которому, как к горному источнику, подставляли кувшин.

Так, я с детства не бродил по холмистым лугам, не сидел у холодного чистого ручья, ожидая, пока овцы напьются, не лежал, раскинув руки, на траве, глядя в небо. Всё это делал мой младший брат. Я царапал земляные платы тупой сохой, сгребал скошенный хлеб в скирды, вязал и носил снопы, а затем стучал по ним большим деревянным молотом, вымолачивая зерно. Из-за тяжёлой ли работы, или по особой благости перворожденного, но я рос крепким мальчиком, и уже к двадцати годам делал большую часть работы, во многом превосходя по силе отца. Даже буйволы, которых я впрягал в соху или телегу, и те слушались моей сильной руки. Брат мой, вследствие того, что был несколько моложе меня, был и слабее. Он много времени проводил с матерью: вместе они начали пасти овец, пока брат не подрос, а после она ещё долго носила ему в луга обед. Из-за его возраста, а может из-за его слабого здоровья, мать благоволила к нему несколько больше, чем ко мне. Это, однако, могло мне казаться. Я всё время проводил в поле, а когда возвращался вечером, брат всегда сидел у входа в дом и разговаривал с матерью, которая в это время либо стирала во дворе в долблёном корыте, либо мыла горшки и тарелки.

При заходящем уже солнце она накрывала на стол, пока мы с отцом мылись в воде, стоящей в кадке весь день на солнце и от этого приятно тёплой. Сгоревшие до мяса и крови плечи и руки нестерпимо жгли, и мы прикладывали друг другу к ожогам кашицу из лечебных трав.

Весёлый и непоседливый, мой младший брат сильно отличался от отца, да и от меня. Он был любимцем в семье, он любил петь, а мы любили его слушать. Он много смеялся и мог развеселить кого угодно. Отец же почти никогда не смеялся, но я никогда не видел, чтобы он и злился. Когда мы работали, он вставал рано утром, молча одевался, молча же завтракал, благословлял меня с братом и мать, и, бросив мне: «Пошли», – мы уходили. В поле мы всё больше тоже молчали. Работа была тяжёлой, и порой казалось, что не осталось сил даже просто поговорить. Отец обращался ко мне только когда просил подать кувшин, стоявший у ручья, либо когда я неровно вёл борозду или криво клал копну. Он никогда не кричал, но в то же время в нём была угроза. В его густых чёрных бровях, нависших над глазами, кудрявых буйных волосах и густой бороде. Достаточно было посмотреть на огромные, чёрные от работы руки, чтобы понять, что гнев его просто опасен. Но с ним мне никогда не было страшно, рычал ли где-то совсем рядом пустынный лев, или выла стая волков. С каменным покоем сжимал он в руке и серп, и копьё, и молот. Безмолвно проходил каждый рабочий день.

В дни, когда мы не работали, отец вставал поутру, брал корзину с плодами, заготовленную с вечера, иногда взваливал на плечо месячного ягнёнка, и они с матерью уходили на гору, поросшую невысоким кустарником. На ней никогда не пас овец мой младший брат, никогда мы с ним там не бегали и не играли, да и родители старались лишний раз не ходить в ту сторону. Да и добираться до неё было несколько часов.

Ближе к ночи они возвращались, причём отец был ещё мрачнее, чем обычно, и безмолвнее. Он не поднимал глаз от земли, гладил меня по голове, и, даже не глянув на мать, уходил в свои покои. Мать же была бледна, было видно, что два состояния этих вызваны разными эмоциями, породившимися внутри одним и тем же событием. Иногда после этого похода я видел, как мать, покрыв голову чёрным покрывалом и прикрыв лицо, плакала, сидя на камне у дома. Отец хмуро сидел в комнате и даже не пытался её утешить; более того, казалось мне, он говорил своим поведением, что слёзы её – это справедливое наказание за нечто, ею совершённое. Она плакала о чём-то, что было отнято у неё, и это было праведным наказанием, но от этого потеря не становилась легче, а даже горче, ибо вина усугубляет горе.

Сперва я, а затем и брат, спрашивали, отчего она плачет, но родители нам не говорили; просто молчал отец, прижимала и гладила по голове в ответ мать…

В обычные дни мы все собирались за столом под акацией, и наслаждались вечерней прохладой, мать приносила нам хлеб с сыром и мясом, овечье молоко, маслины и овощи из огорода; мы ели, отец рассказывал, что мы сегодня с ним делали, брат – что слышал рычание льва около стада; я же ел молча. Обычно я был слишком утомлён, чтобы что-либо говорить. После ужина родители снова уходили в сторону заходящего солнца, а возвращались, когда мы уже спали. И снова я просыпался по ночам от всхлипываний матери, видел большой силуэт отца, стоящего в лучах луны у окна. Он смотрел в небо.

Так проходили наши дни. И всё время я ощущал какую-то недоговоренность, тайну, великую и абсолютную. Я ощущал недостаток чего-то. Это что-то сделало бы мою жизнь полной, оно дало бы мне смысл. Я не задумывался о том, что вокруг нас нет нам подобных. Ни одного человека из чужой семьи я пока не видел. Я привык играть вначале один, а затем с братом, привык смотреть вдаль, и видеть только полоску, в которой сходились небо и земля.

В восемь лет, когда мы были с отцом в поле, он впервые произнёс при мне: «Пусть наш труд сегодня облегчит Яхве, пусть простит нам всё, что мы содеяли против его воли»! Всегда отец перед работой отходил на несколько десятков метров от меня, становился на колени лицом к солнцу, закрывал глаза и что-то бормотал. Теперь он это сделал вслух и при мне. Я молчал. Когда мы шли уже домой, отец спросил:

– Слышал ли ты, сын, имя сегодня?

– Слышал имя того, кого никогда не видел.

– Сохрани это имя в сердце и устах, и не говори до поры до времени о нём своему брату.

И я не говорил. Наверное, мне немного льстило, что я знал уже «мужскую» тайну, о которой мне нельзя было говорить с более молодыми. Но не это осознание затворило мои уста, а та бережность и священность, с которой в семье обращались к этому имени. Несмотря на свой возраст, я осознал, что это как раз то, с чем нельзя обращаться легкомысленно.

На следующий день, и во все предыдущие дни я перед работой становился на колени перед солнцем, и произносил одни и те же слова: «Пусть наш труд сегодня облегчит Яхве, пусть простит нам всё, что мы содеяли против его воли».

Я понял, что когда придёт время, я узнаю больше, но и сейчас уже меня грызло любопытство: кто этот человек, к которому мы обращаемся каждое утро?

Спросив у матери, что за люди живут вокруг, и почему мы никого никогда не видели, я получил ответ:

– Живут злые люди. Всякий, кто встретится, убьёт тебя. Только на великого Яхве ты можешь уповать.

Я впервые слышал это имя из уст матери, но теперь его произнесение сопровождалось страхом в глазах. Если отец говорил о нём спокойно, даже с любовью, то у его жены звук имени вызывал страх и слёзы.

Её ответ не ответил на мой вопрос, а только посеял новые.

Через год-два, когда я привык к тому, что существует некто, которого мы очень уважаем и часто просим о помощи, в один из дней, когда мы выходили в поле, и который наступал через шесть, отец взял меня за руку и мы, оставив спящим моего младшего брата, направились в сторону горы. Мать несла корзинку с фруктами и плодами земли, отец – ягнёнка, который блеял и жалобно бился, но был крепко связан, на нас были одеты чистые просторные одежды и мы были сами чисто вымыты. Огонь загорелся во мне. Я чувствовал, что скоро если не раскрою тайну, то причащусь к ней, и я желал этого очень сильно. Мы долго шли, сошли с лугов, густо поросших сочной травой, в которой от каждого нашего шага прыгали во все стороны кузнечики, и постепенно вышли на пустынную землю. Сначала трава пожухла и сделалась сухой, а затем и вовсе исчезла, и под ногами теперь крошилась сухая земля с чёрными трещинами. От неё несло сильным жаром, я ощущал его даже через сандалии, поднималась пыль, и мы закутали свои лица платками.

Помню, как сильно билось сердце, когда впервые подходили к горе. От неё тянуло прохладой и свежестью, как от разрезанного арбуза; я слышал шум воды и видел колючий терновник и акацию. Здесь в земле, скрашенной иногда торчащими из неё пучками сухой травы, была протоптана тропка, по которой мы и стали подниматься. Подъём был крут и отец сильно клонился вперёд, а под его могучими шагами земля осыпалась и крошилась. Несмотря на то, что он нёс на плечах ягнёнка, мы с матерью едва поспевали. С раннего утра мы шли без остановки, а уже близился полдень. Я устал, хотел есть, но отец крепко сжимал мою руку, и я молча шёл. Обернувшись, я глянул на мать: у неё были красные глаза и она украдкой смахивала слёзы.

Наш подъём длился около часа. Мы все были мокрыми от пота под палящим солнцем, покрыты сухой горькой пылью, когда, наконец, поднялись на плоскую площадку, находившуюся где-то на половине высоты горы, окружённую густыми колючими кустами так, что не было видно, что находится в центре. В терновых кустах, однако, был прорублен проход такой ширины, что по нему можно было пройти только одному человеку. Возле прохода отец положил на землю ягнёнка, стал на колени и, воздев к небу руки, громко и нараспев произнёс:

– Великий и милосердный Яхве! Позволь мне и сыну моему приблизиться к твоему святилищу, дабы возблагодарить тебя за прожитые в радости и скорби дни!..

Сказав это, отец, не дожидаясь ответа, встал, отряхнул колени от красной пыли и, взяв меня за руку, сделал шаг вперёд. Я пошёл за ним. Мать осталась позади, она стала на колени и стала иступлённо шептать что-то.

Мы же вышли на край площадки. Земля здесь была крепко утоптана и чиста – ни веточки, ни колючки. Посреди площадки стояло большое каменное сооружение, напоминавшее грубый стол, сложенный из каменных плит. Под горизонтальной плитой, в центре которой было выдолблено отверстие, было видно тёмное пепелище костра.

Отец дал мне корзину в руки, а на плечи взвалил ягнёнка, которого всё это время нёс сам, отчего я даже присел. Он же вынул из кустов несколько вязанок хвороста, приготовленных здесь некогда заранее, и стал раскладывать на пепелище новый костёр. Когда дым перестал выедать глаза, а огонь легко охватил иссушенный хворост, облизывая верхний камень, отец подозвал меня к себе. Я, уже изнемогающий под грузом, едва подошёл.

– Это, – отец указал на каменное сооружение, – алтарь, куда всемогущий Яхве спускается, где он говорит с нами, где поддерживает нас в наших горестях, делит с нами наши радости. Проклято всякое живое существо, оставленное великим Богом Яхве!

– Кто такой Бог? – спросил я, ощущая, что именно сейчас настало время вопросов, так долго меня занимавших.

– Бог – это тот, кто создал тебя и меня, кто создал эту землю, на которой мы живём, эти небеса, которым мы молимся. Он владеет прекрасным садом, он внушает в наши души покой и счастье.

– Он спускается сюда с неба?

– Он повсюду, он всё знает. Сюда он приходит с небес. Он знает о тебе, он знает будущее и прошлое, никто не знает того, что знает он. Самое сокровенное не сокрыто от его глаз. Он – судья, и нет его справедливее. Он грозен – уничтожит всё, что ему не покорится. Нас он оберегает от диких зверей и от болезней. Вот уже много лет мы с твоей матерью приходим сюда и говорим с ним.

Потом я понял, что отец сказал мне столько и таким языком, чтобы мне стало понятно. Я был ребёнком.

– Если Бог приносит счастье, то почему моя мать всегда плачет?

– Об этой потере ты позже узнаешь сам. Пока уясни себе, что лучше вообще не рождаться, чем быть покинутым великим Яхве! Самое страшное, что может случиться, это то, что он отвернёт от нас свой прекрасный лик.

И отец отвернулся от меня, снова воздев руки к небу.

– Великий и милосердный, Господь наш, всемогущий и всезнающий Яхве! Обрати свой взор на рабов твоих. Прими и направляй сына моего первородного. И он стал класть в пылающий огонь всё, что мы принесли с собой в корзине: тут были и маслины, и пригоршни ржи, и сам хлеб, были всевозможные фрукты. Огонь ещё сильнее разгорелся и повалил тугой ароматный дым, который стал подниматься столбом в небо. Тогда отец взвалил на алтарь ягнёнка, точный удар ножа, и из перерезанной вены хлынула кровь, тут же закипая на раскалённом камне. Когда агнец затих, отец положил и его на огонь. Воздух наполнился удушливым запахом палёной шерсти и плоти, а отец снова возопил:

– Прими, Господи, эту жертву во имя сына моего.

Я стоял тихо, чувствуя себя виновником таких пышных жертв.

Неожиданно сильно стал от костра валить дым. Огонь стал исчезать под тушей убитого ягнёнка, и отец, который всё это время стоял на коленях, дёрнул меня за одежду, и я пал одесную его. Мне стало страшно, но я, неожиданно для себя самого, зашептал: «Сильный и крепкий Яхве, прими меня в свои объятия, как ты принял до того отца моего и мать мою…»

В этот момент чад и дым, которые окутали почти всю поляну, сбились в плотный столб, и этот столб стал подниматься в небо. Резко полыхнул огонь, обдав нас жаром, стал пожирать наши дары. И тут я впервые услышал нашего Бога. Зазвучал голос:

– Да будет так!

Фраза прозвучала очень громко, заглушила и треск близкого огня, и шум далёких ручьёв, и пение птиц, но в то же время я совершенно не услышал эха и не почувствовал в звуке объёма, словно это было произнесено мне в самое ухо. Отец мой радостно воскликнул, пал ниц, а мою душу наполнили такие радость и свет, что я не стал сдерживать слёз, и они потекли по щекам. Всё вдруг стало очень близким и важным, я ощутил в душе бесконечную, неудержимую любовь ко всему: и к горячему песку под коленями, и к отцу, и к запаху горящего мяса. Но твёрже всего это чувство было направлено туда, вверх, куда уходил столбом дым, к такому сильному, любящему и всепрощающему Богу Яхве! Я испытал чувство, сходное с тем, которое испытывал в детстве, просыпаясь ночью от страшных странных снов и ощущая, как мать гладит и целует меня, когда ощущал её запах. Мне стало стыдно за свой глупый вопрос у самого жертвенника, и я понял, что Бог – не судья и не охранник. Он – само счастье.

Мы встали с колен, когда огонь сам собой погас. От моей усталости, вызванной долгим переходом, не осталось и следа, жар от солнца теперь уже не причинял неудобства, хотя был самый полдень и мы стояли на лобном месте. Мы вышли из круга терновых кустов, и отец ответил на безмолвный вопрос матери: «Да будет так!»

Я удивился: неужели она сама не слышала того громкого гласа!

Возвращение назад было совсем иным. Мне не хотелось ни пить, ни есть, мои ноги и тело стали словно бы воздушными. У отца в глазах я тоже видел некий лихорадочный блеск. Я не стал спрашивать, отчего мать не пошла с нами к алтарю, но понял, отчего она плачет, каждый раз идя с жертвенной горы – она была лишена услады общения с нашим Богом.

Уже пройдя полпути, я ощутил жгучее желание вернуться назад, к жертвеннику, и никогда больше не уходить, но мою руку снова крепко сжимал отец, а он точно знал, что и как нужно делать. И прямо с этого мгновения я стал ждать, когда пройдёт шесть дней и мы снова пойдём на нашу гору.

Когда впереди уже стал ясно виден наш дом и загон для овец подле него, мать обняла меня, отёрла лицо полой платья от копоти и пыли, и сказала:

– Всему своё время, сын. Ты был мал, и не знал имени великого Яхве. Ты вырос – и узнал его. Пусть и для твоего брата настанет его время.

Я понял и молчал.

С этого дня я стал вставать на рассвете с родителями, когда младший брат ещё спал, и мы шли от нашего дома на восток, в специально утоптанное и отгороженное место, где горячо приветствовали Яхве; уходил по вечерам на запад, где мы прощались с Богом перед сном.

Я ощущал, что сейчас в моей жизни начался самый значимый и счастливый момент. Я ждал, и не мог дождаться определённых дней или времён суток, когда мог хотя бы обратиться со словами к нашему господину. Я мог бы делать это, идя за сохой или обедая, но понимал, что не так просто всё происходит, что, как сказала мать, всему своё время.

Так прошло несколько лет. С каждым годом моя любовь к Богу, моё внутренне счастье становились всё больше и больше. Я уже не раз слыхал его голос, указывающий, что нам делать. Он говорил, когда начинать убирать урожай, когда не выгонять овец на пастбища, он всячески нам помогал, и в этом голосе я всегда слышал отеческую любовь, дивясь тому, откуда берутся все знания у обладателя этого голоса. И про себя я стал называть нашего Яхве отцом. Спускаясь после жертвоприношения с горы, я глядел на луга оазиса, в котором располагалось наше жилище, глядел на горящую пустыню, над которой колыхался воздух, хрустел песком на зубах и был благодарен Яхве за то, что он создал всё это, за то, что создал меня в этом мире.

Наступило время, когда моему брату исполнялось столько лет, сколько и мне, когда я впервые поднялся на гору. Впервые при нём, словно невзначай, прозвучало имя Яхве, впервые отец рассказал то, что когда-то рассказал мне. Это возбудило в брате интерес и он, конечно, стал расспрашивать меня, но я кое-как отмолчался, сказав лишь, что скоро он узнает всё. «И это знание – слаще и лучше всего в мире».

Но с удивлением я стал замечать, что он через несколько дней словно бы совсем позабыл об этом. В его глазах теперь ничего уже не было, когда отец, благословляя на дневную работу, произносил сакрально имя. Брат продолжал спокойно выгонять и загонять овец в стойло, носить воду из ручья, а я вечерами не мог заснуть и подолгу смотрел в звёздное небо, надеясь, что и сейчас услышу глас, вносящий в душу покой.

Потом отец сказал: «Завтра пойдём к алтарю вместе. Попрошу великого Яхве, что бы он благословил твоего брата, как когда-то тебя, и как я благословляю вас каждый день».

К каждому «дню-через-шесть» я готовился. Я уходил с корзиной в поле и отбирал самые тугие и налитые колосья, срывал самые большие и жирные маслины, брал с собой самые душистые травы. Я постоянно думал: «Вот я работал, не покладая рук, шесть дней, в поту и усталости. И всё, что я получил от земли, тобой сотворённой, всё самое жирное и крепкое, я приношу тебе. Пусть это станет изъявлением нашей любви, ибо без неё нам ничего не нужно!» Теперь же я ко всему этому присовокупил ещё и просьбу о том, чтобы великий Яхве принял моего брата, как некогда принял меня. «Никогда не просил благ для себя. Прошу сейчас; позволь ему изведать ту же сладость, что изведал я».

Вымывшись в ручье и одев чистые одежды, мы рано поутру вышли. Мать, как и обычно, несла корзину с тем, что я вчера собрал; отец нёс по такому случаю ягнёнка, а я вёл за руку брата. Видя его испуг и удивление перед жертвенником, видя, что действие, происходящее у горячих камней, вызывает в нём благоговение, я вспоминал себя и радовался за него. Всё прошло, как и со мной. Прозвучал голос: «Да будет так!», мы подождали, пока огонь погаснет, и пошли назад. Шли молча, каждый думал о своём; только мать иногда обнимала и целовала брата.

Теперь имя Яхве не было ни для кого тайной. Отец больше не обращался к нему про себя, но вслух. Мы много раз видели в пустыне пылевые или дымовые столбы – это был знак, являемый нашим богом, предупреждавшим нас таким образом о бурях, о переполнении ручьёв, либо о других бедах, что позволяло нам вовремя приготовиться и спокойно перенести лишения. Теперь уже вчетвером обращались и благодарили утром и вечером, каждый седьмой день приносили жертву на алтаре. Но я с удивлением видел, что все эти служения, все эти общения с силой, которая нам помогала и поддерживала, не вызывали у брата такого восторга и благоговения, как у меня. Всё свободное время я посвящал своему Яхве, готовил для него тучные жертвы, меня всегда мучили мысли о его месте в мире, о нашем месте в мире и о наших взаимоотношениях. В жизни брата ничего не поменялось. Он по-прежнему пас овец и пел свои песни, словно бы ничего и не было. Мне становилось горько за создателя, мне казалось это чёрной неблагодарностью и непочтением.

Однажды мы увидели в пустыне столб дыма, который двигался к нашему дому. Брат быстро пригнал в стойбище стадо, мы с отцом также вернулись с поля и стояли у загороди от диких зверей. Вскоре столб исчез, но сразу за ним показалось несколько десятков повозок, не менее трёх, приближающихся к нашему оазису. Отец смотрел на это и явно не знал, что делать. Я не видел никогда других людей и теперь понял, что и родители мои тоже видят их впервые. Как всякое новое, их приближение породило и страх, и любопытство. Людей было очень много, и мы не смогли бы ничего сделать, даже если бы эти чужаки решили нам навредить. Поэтому отец удалился в дом, оставив нас снаружи, и стал молиться, а когда вышел, спустя некоторое время, сказал:

– Возьмите ваши посохи, оденьте лучшие одежды, и идите за мной!

Мы в спешке собрались и пошли с отцом, который вышел навстречу этому обозу.

Благодаря пылевому столбу мы заметили чужаков издалека и встретились с ними как раз там, где жухлая трава с одной стороны переходит в сочные зелёные луга, а с другой – в раскалённый песок пустыни. Впряжёнными в повозки мулами правили смуглые бородатые мужчины в грязных одеждах и повязках от солнца на головах. Каждая телега была крыта либо сеном, либо шкурами животных.

Отец сказал нам ждать, а сам направился навстречу обозу, когда до него оставалось несколько сот метров. Мы стояли, прикрыв глаза ладонями от солнца, и следили за всем действием. Я понимал, что мы ничего не сможем сделать, если что-то случится, и сказал вслух:

– Вот Яхве следит за отцом с небес, и он не позволит случиться злу.

Солнце палило нещадно, но мы не ощущали жара. Обоз стал полукругом, подняв тучу пыли и песка, и мы видели, как из повозок выбежали навстречу отцу не только мужчины, но и маленькие фигурки детей, и укутанные в покрывала стройные женщины, что было хорошим знаком. Всё происходило слишком далеко, чтобы можно было услышать что-нибудь, но отец наш надолго там не задержался – вскоре он пошёл назад, весь обоз остался стоять.

– Это люди из северных земель, – рассказывал он нам, и я видел, что он волнуется, – они просят остановиться на наших лугах на несколько дней, и я счёл благоразумным позволить это. Если я откажу – они могут взять силой. Их вожак, видев вас, спросил, кто вы. Я сказал, что вы – мои сыновья. «Сколько лет твоим сыновьям?» – спросил он. «Двадцать старшему и пятнадцать меньшему,» – ответил я, видя, что он интересуется не из злого умысла. А он сказал, что они кочуют, но на обратном пути, через несколько лет, они могли бы привезти вам жён, и наши племена могли бы породниться. Их племя сильно и многочисленно, хорошо быть заодно с ними.

– Слава нашему Яхве, за то, что послал нам такого союзника, – ответил я. – А мы поступим так, как ты нам скажешь.

– Люди эти поклоняются огню и не знают всей благости Яхве, – сказал отец. – Но мы им расскажем и покажем.

Было странно и интересно смотреть на пришельцев. С поля, где мы с отцом работали, не было видно места их стоянки, но брат пас овец близко к ним и рассказывал вечерами, что они ходят за водой к нашему ручью, пасут своих мулов на наших лугах, а вечером жгут костры и поют свои песни. Он рассказывал о смуглых детях, подбегавших совсем близко, и о крепких мужчинах, бродящих меж повозок в длинных платьях. У них был столб, который они вкопали в землю посреди лагеря, и каждый вечер они по команде падали ниц перед ним.

Спустя неделю эти люди собрались и не спеша ушли на запад, оставив после себя лишь кострища и вытоптанную землю. Отцу они перед уходом подарили красивое ожерелье с изображением солнца на жёлтой пластинке – знак благодарности за представленные земли и знак заключения договора на счёт его детей, то есть нас. Чужаки ушли, а отец спрятал ожерелье подальше от глаз, сказав: «Это их бог выкован на ней, а нам не пристало иметь дело с противным нашему Богу. Пусть они поклоняются своему столбу, мы же будем помнить о Яхве, который дал нам всё и поддерживает нас в трудные минуты. Ибо нет ничего более ужасного, чем быть покинутым им, и лучше умереть от голода и жажды в пустыне, чем быть им оставленным».

Шло время. Миновал год, другой, затем и третий. Караван чужих людей больше не появлялся на наших просторах – то ли сгинули где, то ли заблудились, то ли решили остаться в другом месте. Я не очень горевал, а мой брат часто поглядывал в сторону западной пустыни, надеясь снова увидеть столб пыли. «Мне грустно чувствовать себя таким одиноким. Вокруг нас только звери песчаные, да птицы. Вот отец наш; вот его жена, наша мать. А кого мы с тобой возьмём в жёны? Скорпионов и гадов?»

После прошёл сильный дождь, побивший хлеб, и отец прихворал. Я стал ходить в поле один, поднимать рожь, и проводил там весь день, от рассвета, до заката – одному было очень тяжело – я не мог присесть даже на камень, чтобы перевести дух, у меня не было времени пообедать тем, что мне давала с собой в поле мать, но я думал о том, как работал отец, когда меня ещё не было и когда я был слишком мал. На третий день такой работы отец подозвал меня перед уходом в поле к постели.

– Вот брат твой ходит под Богом; утром и вечером он славит Яхве, а ты сидишь за столом угрюмый и тяжело ходишь к закату и восходу. Вот брат твой весь день с овцами, он поёт хвалебные песнопения, а ты хмур. Но я хвораю, а ты – сын мой первородный. И вот я говорю тебе: возьми брата своего и агнца из стад его, и идите на священное место. Принеси агнца в жертву и проси, что бы Яхве всемогущий исцелил меня.

Я молчал, лишь попросил благословения на работы.

Возвращался домой с поля, когда уже выли волки и стрекотали сверчки, поздно ночью – я собирал корзину своего приношения, тщательно выбирая не побитые и налитые колосья. Когда же я пришёл и направился к загону с овцами, брат сказал:

– Ты собрал от плодов земли дар Господу, а я сам соберу от первородных стада нашего и от тука их.

И он сам выбрал жертву и приготовил её к утру.

Наутро мы оставили отца дома и втроём направились к жертвеннику. Теперь я был главным и гордился этим, теперь я нёс на плече ягнёнка, но в то же время ощущал, что не я должен это делать, но отец. Я воззвал к Господу, и голос мой дрожал, я сам разложил костёр и стал складывать в него то, что вчера ночью собирал в поле, прося принять эту жертву и прося исцелить отца и простить его, если он чем-то пошёл против Яхве. Но ветер метался из стороны в сторону и то и дело грозил сорвать слабое пламя с хвороста и с моих приношений; всю поляну он окутал дымом, удушливым и выедающим глаза, и я огорчился, поняв, что что-то делаю не так.

Тогда мой брат взвалил ягнёнка на холодный камень алтаря, перебил ему жилу на шее жертвенным кинжалом, а потом, когда кровь полностью пролилась на жертвенник, бросил агнца в костёр на то, что там уже лежало. Тут же огонь взметнулся, стих ветер, и дым с запахом палёной шерсти устремился вверх. Колосья же и плоды земли нашей остались нетронуты. И я поник головой и огорчился. Я сказал брату:

– Попроси о выздоровлении отца нашего, если Господь презрел на дары твои и не презрел на мои.

И брат стал громко просить и стенать, а я услышал голос:

– Почему ты огорчился? И отчего поникло лице твое? Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? А если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечёт тебя к себе, но господствуй над ним.

Но я уже не был счастлив и весел, когда мы выходили из жертвенного круга. Видя моё огорчённое лицо, мать спросила:

– Что с тобой?

И брат ответил, видя, что я молчу:

– Господь презрел на мою жертву и не презрел на его.

Мы спустились к дому, и до конца дня брат веселился и играл, а я не мог поднять глаз своих от земли и с неохотой пошёл вечером на запад.

Наутро отец сказал, что ему лучше, но в поле он ещё работать не может, поэтому он пойдет пасти овец, а мы с братом – поднимать побитые хлеба.

И мы пошли в поле и работали там без отдыха допоздна. Я был привычен к земле и, хотя вытирал пот, катившийся по лицу, но голова моя была занята другим так, что я ничего не замечал вокруг, а брат мой быстро утомился и в сердцах воскликнул, видя, что я не обращаю на это внимания:

– Что ты мучишь меня?! Завидуешь тому, что Яхве ко мне благосклонен, а к тебе нет? Я пойду и скажу отцу, что ты меня здесь истязаешь!

Я остолбенел и не знал, что сказать, а брат бросил со злостью мотыгу и зашагал к дому. И мне впервые стало страшно из-за того, что отец может разгневаться. Ведь поверят тому, что скажет брат, ведь его словам внимает Яхве, ведь именно брат помогает выздороветь отцу. Именно его дары так приятны Господу, а я как-то сумел прогневить нашего Бога, служению которому учил меня отец, служению, которое должно стать для нас смыслом жизни. Здесь уже трудно было определить, в чём причина того, что произошло вчера у жертвенника, виновен ли я в том, что с детства был пахарем, а мой брат – скотоводом. Виновен ли кто, что мой Бог презрел на ягнёнка, а не на колосья…. Что-то защемило внутри от несправедливости, я оскалился и, подхватив с земли большой валун, с трудом поднял его над землёй и расшиб им голову брату сзади. Тот упал, словно ноги его преломились, и не издал ни звука. Я увидел, как правая его ладонь несколько раз загребла землю, и он затих.

Потемнело всё внутри. В душе зародилось новое некое чувство. На руках моих была кровь, и меня заколотило от страха и возбуждения. Никто не видел этого, но Яхве видел всё. Ему подвластно будущее и известно прошлое.

Я заплакал и, плача, стал прибрасывать тело моего брата сеном, не убрав даже орудия убийства, и я не знал, что делать дальше. Мысль перепрятать тело и сказать, что брата утащил лев, не пришла в голову. Я совсем не мог ни о чём думать и побрёл домой, опустив голову.

Когда я проходил мимо места, где мы все молились на закате, в голове зазвучал голос:

– Где брат твой?

Я же вспомнил о вчерашнем жертвоприношении и зло крикнул:

– Не знаю, разве я сторож брату своему?

– Что ты сделал? – прогремел голос. – Голос крови брата твоего вопиёт ко мне от земли. И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей. Когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле.

И я разрыдался и бросился бежать. Рыдания душили и не давали нормально дышать, и я вскоре остановился и пошёл шагом, шатаясь. А навстречу мне вышла мать, вытирая руки фартуком, и спросила:

– Каин, где брат твой Авель?

507 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 12:03 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Лучшие бк для ставок на спорт
Поддержите «Новую Литературу»!