Кентавры и кентаврессы

Стальная тайга

      Стальным людям стальной эпохи Ленина / Сталина,
      труженикам революций и войн
      посвящается.


Словно сквозь стекло оптического прицела,
Словно сквозь дырку,
Пробитую пулей во времени,
Сквозь пыль, туман,
Холода, тревоги да степной бурьян
Я вижу стальные рыла
Орудий, машин и людей,
Вижу, как они холодно блестят
Под лютым белым солнцем,
Неотличимые друг от друга,
Сделанные из литой стали
С пятиконечной звездой.
Война – их будни.
Они частями своего тела
Дополняют механизмы
Пушек, танков, броневиков,
Минометов
И противотанковых ружей.
Их лица удачно трансформировались в стволы,
И вместо слов
Они просто стреляют.
Штыки их
Кажутся сверху тайгой,
Огромной стальной тайгой,
Которая слегка колышется под ветром,
Дикая и непроходимая,
Вечная.
Они не думают
И не разговаривают –
Они целятся,
Они замахиваются,
Они готовятся.
Сейчас каждый из них займет
Свое привычное место,
И начнется
Очередной
Бой.

(август 1998)

Веселые человечки

Я гулял под весенним солнышком,
Жизнь была весела и беспечна.
Но вдруг под кустом я заметил
Веселеньких человечков.

Ростом с крупную крысу,
Они меня поджидали –
Семеро персонажей,
Знакомых по детским журналам.

Глазели, хитро улыбались
Герои любимых сказок,
Но недобрым огнем горели
Семь пар внимательных глазок.

Неспроста они все здесь собрались:
Незнайка в огромной шляпе,
Древесный шутник Буратино –
Дитя итальянского папы,

Рядом луком вонял Чипполино,
Самоделкин менял батарейки,
Холодный и угловатый,
Изготовленный из нержавейки.

Карандаш, сумасшедший художник,
Размышлял о грядущих картинах,
А рядом с Дюймовочкой терся
Загадочный тип Гурвинек.

Я хотел побеседовать с ними,
Но все семеро мрачно молчали,
Устремив на меня глазёнки,
Словно вкопанные торчали.

Мне совсем не понравилась эта
Бестолковая ахинея,
И, боясь повредиться рассудком,
Я пошел домой побыстрее.

Зашел в ванную, чтобы умыться...
Вдруг из старой резиновой грелки,
Мигая цветными лампочками,
Мне навстречу полез Самоделкин.

Я решил, что я крепко спятил
И хотел полежать в постели.
Но тут Карандаш объявился,
Стал показывать свои акварели.

Закричав, я метнулся на кухню
И почувствовал луковый запах:
На столе зависал Чипполино,
Дюймовочку ловко захапав.

В ужасе и отчаянии,
Я полез полечиться в аптечку.
Но и там меня поджидали
Веселые человечки.

Теперь я нервный и суетливый,
Как сука во время течки.
Ох, доведут меня до могилы
Веселые человечки.

(апрель 2000)

Партизан

Кроны сосен смиренно ждут снега.
Лес похож на покинутый дом –
Тишина...
Только ветер, искатель ночлега,
Рыщет в хаосе веток,
Плутает,
Поёт о своём.
Я сижу на пеньке под ольхою,
Заряжаю старинный мушкет,
Целюсь вдаль между мраморных сосен,
Партизан
Той войны,
С окончанья которой прошло много лет,
Той войны,
Что и не было вовсе.
Одряхлевший
В напрасной надежде на бой,
В ожидании вражеских залпов,
Я один.
Я не сдался,
Безвестный таёжный герой.
Дуло ловит фантомы во мгле голубой,
В чуть качнувшихся
Ёлочных лапах.
Стонет высохший ствол,
Скачет жаба в траве –
Всё мне чудится, вот они, рядом.
Сколько лет !...
Паранойя звенит в перепонках ушных,
Задыхаясь,
Как после удара под дых,
Прячусь в мох
От незримых отрядов.

Палец вписан в полуокружность курка,
И едва только смежены веки.
Это ночь.
Снова память блуждает по следу,
Снова этот же сон:
По домам возвращается мой гарнизон,
Унося за плечами
Победу.

* * *

День – это ещё один лишний фальстарт,
Ночь – это запасник музея.
Весна – запрокинутый в небо Икар,
Где осень спалит его перья.

Беда – это долгий звонок вникуда,
А счастье – чуть слышных три слова.
Свобода – стук сердца в гитарных ладах.
Сон – дымный чил-аут танцпола.

Надежда – последний в дому уголок,
Любовь – это пуля в полёте.
А смерть – это старый больной паренёк
В потёртом турецком пилоте.

* * *

Выйти из лифта
В последний этаж,
В створку окна
И в сырую погоду,
Выдохнуть тело
В субтильный пейзаж,
Сдохнуть от старости
В двадцать три года.

Кто потерялся
В далёком пути?
Кто спит, несомый
По лунному плёсу?
Кто потно преет,
Зажатый в горсти
Вязким суглинком
Полынных откосов?

Там не успеть,
Здесь уже не вернуть.
Гнуться и льнуть,
Чтобы стать гулливером,
Кануть монетой в болотную муть,
Прыгнуть,
Вслепую с разгона прогнуть
Рабицу стен
Одиночной вольеры.

* * *

Я никогда не бываю один:
Вокруг меня странные гости.
Их мантии, тоги и платья
Шуршат где-то рядом со мной.
Мы чинно бредём
По заснеженным старым погостам,
Летаем над Чуйской долиной
И бьёмся под Курской дугой.
Всегда я другой.
Вам чужой и по-прежнему лишний,
Шатаюсь по призрачно-тихим домам,
Надо мною клубится густой фимиам
И летят лепестки с грустных вишен,
Вальяжно ложась на пальто.
Моё имя – Никто,
Свет луны мне сочится под кожу,
Мои соки сосёт из земли подорожник
И, отжив, возвращает их вспять.
Зимним утром безвременье
Стелет кровать
Мне
В промёрзших асфальтовых дебрях,
Весь мой крик потонул
В проводах и деревьях,
Пал на белых листах –
Я молчу.
И они все молчат,
Лишь шуршат их камзолы и тоги
Вкруг меня.
Компаньоны мои...
Их бесчисленно много,
Словно капель
В сентябрьских дождях.

* * *

Бесконечный путь в никуда
В моих снах
Гудят провода
И вьюги
Скрипят петли дверей
И толпы серых зверей
Танцуют буги-вуги.

Неизбежность

Ангел
Сдающий крылья в химчистку
Репин
Рисующий гей-комиксы
Чикатило
Угощающий твоего ребёнка конфетами
Ли Харви Освальд
Продающий те самые гильзы
Из Далласа
Че Гевара
Моющий полы в "Мак-Дональдсе"
Ты
Покупающий всё это.

«Спрятался В шепот и плач...»

Спрятался
В шепот и плач
Окунулся
В безразличье
Больших расстояний
В светлый паводок
Серой ладьёй
На съеденье
Плыл
Немигающим взглядом
Застывшим
Видел
Солнце
Садится за спины прохожих
Ностальгия
Глупая / ранняя
Каплей тяжёлой холодной
Сползает за воротник
Лопнуло
Треснуло что-то по швам
Желтеют / пылятся
Вкладыши
Кассет
Что купил ещё школьником
Забываются аккорды
Старые
Седеют культовые глашатаи
20-летней давности
Как седеет Москва ноябрём
Звенят трамваи
В объятом подушкой виске
Дремлет
Грозное зарево
Вязкого медленного
Огня
Изнутри меня
Огромной неизданной книгой
Ненаписанных
Стихов.

«Однажды Я останусь цел...»

Однажды 
Я останусь цел
Под градом стрел
Своих соблазнов,
Под гнётом сумасбродств напрасных
И никому не нужных дел.
Я стану тем, кем быть хотел –
Отшельником в горах Алтая,
Где тишь сомкнётся вековая
Над головой, и боль мирская
Не будет больше мне в удел.
Я стану стеблем ковыля,
Дождём, что косо бьёт по крышам,
Я буду жить, никем не слышим,
Жить, ничего не говоря,
Внимая собственной душе
И гулу старых горных сосен,
Смотреть, как лист роняет осень,
Смотреть на белок и мышей.
Мне ничего не будет надо –
Я стану камнем, синим льдом,
Журчащим по весне ручьём
Однажды...

* * *

Пешком в лето
Там где-то
Ушёл / вернулся
Тьма света
Километры
Луны на блюдце.

Я знаю
Где стаю
Ручьём по марту
Как краем
Рвут стаи
Не нужно карты.

Нить кружев
Год стужи
Плелось / плутало
Утюжит
Гладь лужи
Под одеялом.

Лицом небу
Сам еду
Ведь мне немного
Сон вербы
Стать стеблем
Кропить дорогу.

Кто знает
Чья станет
Капель по марту
Как краем
Рвут стаи
Не нужно карты.

Посталкогольное

Поутру недоуменным был,
Как сломанный велосипед.
Разбил и вылил в сковородку
Глаза свои вместо куриных яиц,
Снял кожу, повесил её в коридоре
Взамен потерянного пиджака,
Пил кровь свою вместо воды
Из тщедушного и самодельного крана,
Вползал, ростом ниже себя,
И воздух зубами
Совсем несъедобный кусал,
Лишившись последнего лёгкого.
Бессильно дверьми грохотал,
Настырно вонял туалетом,
Каялся, стлался,
Опять просыпался
Возле станции метро "Рыбная",
На улице Зайца и Волка Космодемьянских.

Кроты

Под паркетом моим поселились кроты.
Пусть твердят мне, что пучит паркет от избытка воды,
Я-то знаю:
Это они,
Мохнорылые, напрочь слепые мечтатели,
Непреклонные энтузиасты-копатели
Роют в квартире ходы.

И когда я валяюсь один в захламлённом жилище,
Я внимаю их скрипу:
Кроты что-то ищут,
Воплощая слепые мечты.

Не травлю, не гоню их,
Пускай копошатся под боком –
Рядом с ними не так одиноко,
Пусть немы их разверстые рты.

* * *

Они приходили вчера, звонили
Долго.
Женщина – видимо, дочь, председатель правления
И участковый.
Дверь онемела, и только соседи
Пеняли на запах.
Слесарь явился, сломали, а после искали
Телефон морга.

Он уже очень давно не стучал палочкой
В тихой аллее.
И телефонную трубку покрыли недели
Пылью.
Годы забвенья и памяти в саване жёлтых
Советских обоев.
Никто и не вспомнил бы, но тело
Бессовестно тлеет.

Молния на мешке сверкнула холодным
Визгом.
Ветер в окно. " – Здесь вот, внизу
Подпишите..."
Валокордин и очки, одеяло,
Газета,
Паспорт, удостоверение, медали,
Письма...

Парочка крепких вынесла из квартиры
Ровно,
Привычно груз былых молодых
Пятилеток,
Голода, страха, ранения в
44-ом,
Груз стольких лет, распластавшихся здесь,
Безмолвных.

15.02.04.

В кастрюле

Заглянул в алюминиевую кастрюлю
С водой,
Помешал ложкой там –
Круги
      волнения
            рябь...
Преломляются шероховатости дна
В строгих умеренных волнах.
Температура нещадно растёт.
Гибнут микроорганизмы.
Растворяется соль.
Вот-вот закипит вещество,
Отправляя в будущее
Дерзкие пузыри.
Чисто,
          светло,
                    горячо...
Вот он какой –
Новый
          великий
                    мир.

* * *

Белым по белому,
Чёрным по чёрному
Лижет зима.
Рытыми ранами,
Свежими сколами
Тьма-полынья.

Сиплыми трелями
Между панелями
Чья-то ничья.
Латаны латы
Мокрым халатом
Шёпот врача.

Глухо под ватою,
Вакуум, атомы
Стынут вовне.
Щурится оторопь,
Скользкая оттепель,
Где же ты, где?

Эти

Будут ворчать голуби.
В пасть тротуара вода
Канет, и новые скорые
Рельсами на юга.

Скрипнут на дачах доски,
Пальцы покрутят кран.
Девочка на трёхколёсном
Прыснет в небесный экран.

Свяжет глаза светом.
Стены теплы, как мать.
Мне одному, по секрету,
Этих не будет хватать.

Этих никто не спросит
В газете под сквозняком.
Кто смыл make up без спроса?
Кто же ушёл босиком?

Кто виноват и труден
И проиграл в лото?
Этих никто не забудет.
Их и не помнил никто.

(январь 2004)

Марианская впадина

Мне снится
Марианская впадина –
Глубоководная вдумчивость,
Рыбы слепые, странные,
С фонариками на лбу.
Просыпаюсь – и снова,
Вот она:
Меж светло-бетонных высоток
Плыву,
И 11 тысяч лет
До поверхности,
В толщах солёной густой
Неизвестности
Барахтаюсь наяву.
Кутает темень,
Фонарика в темени
Нет у меня,
Как у рыб-Франкенштейнов,
Аборигенов глубин.
Тишь берегут
Крылья кожистых скатов.

Как глубоко я себя запрятал!
Трудно будет найти.

* * *

Каждый день
Мой
Каждый божий день
Вылупляюсь на свет
Неодет
Из икринки как
Сколь-
      -зким мальком
На незнаком-
      -ом мне языке
Слышу: "Привет!"
Я младенческим языком
Тормошу материнскую грудь
В поисках чуда
И белая ртуть
С избытком
И трудно
Всю проглотить
Разверзаясь по шву
Плавно входит густая
Природа
Концентрат
Рода
Стаи
Закодированный в тепло
Холод прошлых наград и утрат
      Расплывается
Тсссс...
Не буди!
Время крутит свои бигуди
И уже колыбель не вмещает
То
Что
Было, поди
Непокой из глазниц прорастает
Вопросами в воздух соря
Почему не один?
Кто будет до?
Кто был после?
Кто бы я?
Да и я
Ли? Кем
Сколочены эти подмостки
Точно
Так?
И зачем?
Где та форточка
Чтоб улетать
В недосказанность сонного острова?
Есть ли он?

Всё неправда.
Ворочаюсь снова мальком
Новая оболочка
Преградой
Куда более мощным рывком
Сквозь отжившую липкость
Питательных сред
Новый день
И как будто опять неодет...

До конца никогда не удастся родиться.

Куколь

Я – скорбный куколь
На костылях.
Где мой хозяин?
В каких краях?

Мой торс тряпичен.
Лицо серо.
Нога полено.
Душа ведро.

Я – куколь. Ветошь
Моя дурна.
Где мои клички?
Где имена?

Украли мыши
Мой кринолин.
И жизнь – заплатой.
Я весь один.

Но помню, путан,
Коряв и стар,
Я клавиш-пальцев
Хозяйских жар.