Dominus

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за декабрь 2022:

 

На чтение потребуется 5 часов 30 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Помню, что я практически всю ночь не спал после этого диалога и меня одолевали мысли о его страдании. Наутро же какая-то непреодолимая сила побудила меня срочно поехать к Медее. Ребенок у неё всё ещё спал, она была тоже довольно-таки сонная. Мне захотелось склонить её к минету, она уже была готова, пусть совершенно негодуя из-за происходящего, но я всё-таки не смог. Я надел штаны обратно и сел поодаль неё, держась за голову. Мне стало противно, что я мог сейчас унизить таким легким способом, а она даже и не сопротивляется, полностью мне отдаваясь. Мне было противно, что я могу это сделать, а Сергей страдает.

– Что случилось, маньяк?

– Жизнь. Жизнь случилась. Везде жизнь случается.

– Не понимаю тебя. Что с тобой случилось?

– Он тебе писал, так?

– Ну да. Давно. А что?

– А почему не ответила? Женщина! Ох, женщина! Всё-то ты решаешь! Я тебя осуждаю, в курсе? В курсе, как я тебя осуждаю?! Я знаю, почему ты не ответила. Потому что ты – всего-навсего тельце. Тельце, решающее, чьи гены ей нужно в себя принять; но сегодня столь это извратилось, оставив лишь одну инстанцию в голове от такого распорядка, что никто, ни одна чертова женщина всё-таки не примет до конца чьи-то гены и будет навсегда с ними... О, нет! Нет, нет! Женщина сегодня решает, но не до конца. Женщина сегодня решает только в удовольствие для себя. У женщины остался рудимент от полового отбора, но вот только как рудимент. Но я не хочу обвинять женщину, ведь, чёрт подери, и мужчина тут сделает в разврате миллион шагов. Кого винить? Ох, жизнь!

– Что ты несёшь!? – отстранившись от меня, проскрежетала она.

– Жизнь везде! Жизнь, слышишь?

– Да что ты несёшь-то!?

– А меня? Меня-то за что ты полюбила? За что? Ты не меня ведь любить хотела. Не меня вовсе. Катя, слышишь? Не меня. Ведь человеку без разницы, кого любить. Я не особенный, так? А будь я особенный, то что? А тогда ещё хуже. Вон, как Ницше сказал: любить одного это слишком обесценивает всех.

– Я тебя люблю. А сейчас ты с ума сходишь. Пожалуйста, хватит. Ляг и отдохни, тебе к психологу-то не нужно? Почему ты мне такое говоришь?

Я встал и стал прохаживаться по комнате, начиная постепенно приходить в себя. Изначально мне хотелось всё по аргументам ей изложить – в том числе и про презервативы, которые есть сокрушительный довод, означающий первичность просто желания, уже впоследствии обратившегося в желание быть со мной. Мне пришлось лечь к ней на кровать. Перед этим, разумеется, извинившись за сказанное. Ко мне она не притрагивалась. Видимо, было от меня тошно.

Перечитывать написанный эпизод не собираюсь, господа. Больно уж тоже тошно. Извините за то, что описал его столь поверхностно, столь нескладно. Может, я ляпнул что-нибудь лишнее. Но, надеюсь, всё-таки нет.

Вспоминаю теперь отчётливо и спокойно: чутка поспав, я подозвал её к себе и крепко обнял. Потом мне пришлось ей объяснить вкратце, что же это было. Итак, мы сидели друг поодаль друга и я набирался смелости ей исповедоваться:

– В общем. Прости снова за психоз. Может, и вправду нужен мне психолог. Ну это пока отставим. Так вот. Послушай меня, – я взглянул на неё, – у меня какая-то боль. Прям внутри. Вечная боль от чего-то неидеального, беспокойного, хаотичного, мерзкого. Я постоянно думаю о прошлом и постоянно это прошлое на меня давит.

– Я тебя понимаю. На меня тоже давит прошлое.

Мне стало вновь досаднее, когда она напомнила о своём прошлом. Но я продолжил:

– И я просто хочу чего-то спокойного. Идеального. Брак простой. Семью простую. Понимаешь?

– Ты из-за этого бесился?

– Нет, конечно. Просто кое-что нахлынуло, за что ведь извиняюсь. Так вот, слушай дальше. У меня постоянно какая-то острая боль, как я и сказал, боль от какого-то... Не знаю, как объяснить. Вот представь, тебя унизили. И вот у тебя такая агония, ведь ты понимаешь, что унизили за дело. И представь, унизил тебя не какой-то другой человек, а само бытие тебя унизило. Сам мир унизил. Я хочу сбежать от всего этого мира куда-нибудь. В любовь. В семью.

– Так... Есть ведь я... Видишь же? Может, ты уже дошёл до такого? Вот, ты уже достиг семьи, разве нет? Есть ребёнок, есть я... Мы поженимся, всё у нас будет замечательно, как ты и хочешь. Зачем злиться сразу, если всё в порядке?

Я подумал: «Ребёнок не мой, я не буду счастлив воспитывать не своего ребёнка», но мне столь сложно было ей сказать правду, но и ложь, что мне пришлось ограничиться единственно кивком. И продолжить о немного другом, тем самым вновь цементируя свою боль, вытесняя её куда-то вглубь. Мне не хотелось её унижать своими запросами.

– Ещё я постоянно думаю о прошлом. Никак не могу от этого избавиться.

– Но прошлого нет. Пойми, есть настоящее. А прошлого нигде всё-таки нет. Я, может, действительно много философствую, но ведь... Нет прошлого нигде. Оно определило, так сказать, наше настоящее, а при этом всё-таки пропало. Где же прошлое тогда?

– В голове. И у тебя, и у меня.

– Это так, всего-то в голове.

– Но и вообще всё в голове. Вся жизнь человеческая в голове. Поэтому прошлое в голове – существует как бы и объективно... – я потупил взгляд, выдохнул и продолжил: – У меня такое чувство, что я умер где-то в семнадцать. И я до сих пор мальчишка, не принимающий этот мир. Но ведь мальчишка быстренько смиряется со всеми видами страданий, находит для себя что-то интересное, живёт скромненько, довольствуясь малым, или хотя бы своё недовольство направлять в наркотики. А я не могу так. А я не мог всю жизнь так. Всю жизнь я метался из угла в угол. Я многим людям, знаешь, навредил. И даже не прямо, а только как-то для самого себя навредил им. Они даже и не понимали, что я могу им навредить, а при этом вредил. Знаешь, иногда меня охватывает такой гнев. На весь этот мир гнев. Гнев мальчишки-максималиста. Гнев Калигулы у Камю. Но я всего-навсего хочу чего-то идеального. Помнишь, я тебе говорил про звёзды? Вот, что я хочу. Я хочу звёзды, а они далеки. И я не всегда сам понимаю, что значат эти звёзды.

– Любовь, так? Ну я же говорю, вот я... Всё точно будет отлично, я тебе обещаю. Поверь мне просто, ладно? Поверил?

– Поверил. – Не поверил, но продолжил говорить: – И ты поверь, что я тебе помогу с долгом. – Наверное, тоже не поверила. Она была права насчёт любви, но ошиблась из-за отсутствия уточнений: любовь-то нужна, но какая? Ох, господа: безапелляционная, беспримесная. Но никак не та, что подразумевает некое прошлое, что-то отчуждённое, что-то конфликтующее из-за самого устройства человека и мира. Такой любви нет. Поэтому-то это звёзды. Признаюсь ещё в одном: я хотел быть ею воспет, как идеал, но самоочевидно, что до меня идеалом был, например, этот Евгений, пусть этот идеал уже и аннулирован... Но он-то и повлиял на неё, а не я. О, Евгений! Наверное, ты и для меня был демон.

Внутри меня была ещё мысль – мысль про Сергея; но про неё я так и не сказал ей тогда, ведь не хотелось портить утихомирившееся моё состояние, да и её тоже. Хотел я сказать лишь одно, преглупое: «У него то самое противное страдание, о котором ты сказала. Так почему же ты не хочешь ему помочь?» Разумеется, она не должна ему помогать только оттого, что он соответствует именно её же идеи, – в конце концов, она человек, а человек – это эгоистично и лицемерно, но делать с этим нечего, кроме как принять эту правду. В общем, я лгал и себе, и ей. Все мы лжём друг другу и бесимся из-за этого. Но ведь не лгать – это прерогатива, воля, право людей твердолобых, защищённых самою жизнью и соглашающихся с самою жизнью. Овца, дай ты ей разум, каждодневно будет строить всевозможные конструкты, морали, табу, скрижали, религии, укоризненные для волка, сама понимая, что лишь лжёт себе, – и правда для неё мучительнее волчьих клыков, ведь клыки пронзают лишь одну шкуру, а правда страшит всех овец, заставляя сокрушаться из-за самого мира, распределившего их вот так. Волк же, подступающий к овце и обнажающий свои изнывающие по крови клыки, – с той самой настоящей правдой, с односложной правдой, хранящейся не на скрижалях, а в самой реальности; правдой совершенно простой, не требующей излишних пышных слов (но изредка ими балующаяся); правдой, что не создаёт, а лишь отображает ход вещей, – в отличие от овечьих догматов, что есть чистейшее изобретение, каким бы оно ни было сладким и манящим к себе все добрые сердца. Волк тоже может начать лгать себе: он начнёт лгать в тот момент, когда станет моралистом. Вот что-то вроде этого было и у меня: мораль затупила мои клыки; мораль проникла столь глубоко, что заставила стыдиться своих клыков, пусть даже тупых, но ведь свидетельствующих о принадлежности к хищникам. Скажу кое-что ещё: бунтарь против мира – это всегда лжец, фарисей, плут. Но какой плут?.. Плут, намеревающийся сдружить волка и овцу, жертву и хищника, палача и с минуты на минуту гильотинированного. «Лучше» на его стороне, но ему лишь не хватает аргументов. Поэтому он терпит поражение – бытие выиграет, правда, мучительная правда торжествует, как и волк, растерзавший овцу. Ох, стали бы мы все лжецами! Но спустя неделю волки начнут страдать от голода.

Вспоминается, как спустя некоторое время, может, через пару недель, мы обедали у неё дома; она что-то приготовила, и это могло бы быть и милым, и замечательным, но, в конце концов, приготовила она на авось, без особого желания, не смотрела на меня, пробующего приготовленное ею, с тревожным желанием, чтобы еда мне понравилось: нет, такого не было; был лишь обед без обрамления чувств, так часто показываемых в кино, и это несколько заставляло досадовать. Мы чересчур умиротворённо ели и только лязг и скрежет вилок, ударяющихся о дно тарелки, пронзая пересоленное мясо, – приводили в чувства и вызволяли из прострации.

– Скоро надо будет её в школу отдавать, – сказала она, с трудом дожевав резину, ею же и приготовленную.

– Отдай.

– А перед этим очень много купить всякой всячины.

– Купи.

– А ещё, наверное, стоит с ней начать говорить об отношениях между людьми. Меня в школе унижали, до сих пор дергаюсь, не хочу, чтобы с ней также было.

– Это да.

– Вот. Кстати, я думаю, что ты уже можешь ко мне переехать. Это ненормально немного, что ты просто приходишь, ночуешь, но потом всё равно уходишь чуть ли не на неделю.

– Или ты ко мне. – Но на самом деле мне было нежелательно её приглашать к себе, ведь, скажу по-правде, не считал её достойной появляться там.

– Я буду обузой тебе. Лучше уж ты. Тогда ты будешь обузой. И намного лучше, когда обуза кто-то другой, а не ты, я так думаю.

– Так и я не хочу быть обузой.

– Ну это я шучу просто, понимаешь? На самом деле не будешь обузой. Вовсе нет. Не думай так даже, хорошо? Вот.

И вновь восторжествовала какофония вилок, причмокивания, чавканья и проч., не особо-то и приятного ушам. Долго всё это не продлилось, ведь вдруг в нашу усыпляющую какофонию вторгся звук иной – в комнате её дочери раздался какой-то глухой стук. Пытливая Медея тотчас же отправилась туда и... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в декабре 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: