Нарисуй мне похмелье

 

 

 

Другой мой друг – Вадик имел очень большой талант к вырезыванию всяких штучек из дерева, но родители хотели сделать из него баяниста. Все детство, пока мы воровали вишню, Вадик терзал баян…

Баян – инструмент несерьёзный, приспособленный для пьянки и пионерской работы, но он умудрился закончить по нему консерваторию. После консерватории играл в танцевальном ансамбле. В ансамбле, прежде чем пройтись под музыку, долго репетировали под «раз-два-три». Это такая система. Но часы зарплаты шли, поэтому баянист должен был приходить.

Вадик садился на стул, «одевал баян», клал на него бархотку, на бархотку лицо и тут же засыпал. Балетмейстер под «раз-два-три», как водится, честил всех коровами и быками …

Вадик его не слышал, он спал. Он уставал. Он очень много работал на всяких пилорамах и вырезывал редкости для пограничников. Пограничники развешивали их по стенам «для колориту» и начальства, а Вадик приносил жене деньги, которая проигрывала их на виолончели. Еще у него были дети – сумасшедший и талантливый на всякие каверзы сын и хозяйственная дочь отличница. Дочь была маленькая, но когда играла на большом пианино, оно подпрыгивало от её сильных хозяйственных пальцев. Вадик не любил приходить домой рано.

Вадик любил дружбу больше, чем деньги, и когда он отрезал пилорамой свой первый палец, то решил собрать бригаду из друзей, вне зависимости от их плотницкой квалификации, и процветать только за счет дружбы и полного взаимного доверия…

Сняли задешево сарай у какой-то молчаливой уборщицы и стали делать на заказ «всё»…

Кроме Вадика, Сашки и меня, там были ещё два вадиковых брата. Один доцент, другой художник. Художник искал заказы, рисовал чего и как нам пилить, а профессор ронял дрели с лесов и называл всех, кто работал в высшем образовании, ссученными (почему-то?) кошками. Он был не просто плохой работник, а очень плохой, потому что боялся выходить на улицу, чтобы его студенты не заметили, что он черной работой снискивает хлеб насущный. Поэтому дрова всегда таскали мы с Сашкой.

Рядом с сараем, где работали Вадик, Сашка, я и ронял дрели Доцент, был еще один сарай, где с утра до глубокой ночи токовали токаря.

Впрочем, они, по-моему, были не только токаря, а по всем железякам сразу. Мы их звали «танкисты». Я честно сказать и не знаю, чем слесарь отличается от токаря, и не стесняюсь в этом признаться. Есть пробелы в моем жизненном образовании…

– Ничего, – говорили «танкисты», – любую царапину души замажем автолом, и вырастет ещё одна нога!

– Зачем мне третья нога? – спрашиваю.

А они:

– У нас есть знакомый одноногий чувак, он за полцены второй башмак гонит. У него бизнес такой. Грех упустить…

Кстати, у меня тоже бизнес был. Это ещё до Вадика. Но быстро кончился…

Мы с одним спортсменом «на севера» ездили «китаем» торговать. Спортсмен меня зазвал.

– Ты, – говорит, – пойми: евреи говорят – любой самый плохой бизнес лучше самой хорошей работы.

– Ты же говорю спортсмен, а не еврей.

– А это говорит, – говорит – не мешает, если не выпячивать… Поехали, братан… Вдвоем легче от бандитов отбиваться…

Согласился я. Надо было семью спасать. Тяжелое было финансовое положение.

Пошли на оптовый китайский рынок. Он шуб накупил, костюмов всяких.

– Июль-месяц – говорит – у них зима на носу…

Я накупил трусов, шортов и «адидасов», что подешевле. У меня оборотного капитала было мало…

Зашли в поезд. Выпили по первой. Стали бандитов ждать… Тронулись, выпили по второй… В общем, не дождались мы бандитов. Заснули…

Проснулись, выпили по первой – стали бандитов ждать…

Так незаметно пролетели три дня. Бандитов мы так и не дождались. Видно на выходной попали…

Приехали в город Мегион. Мегион – это маленький такой город, где на одного нефтяника три торговца с десятью мешками, не считая магазинов…

Жара 100 градусов. Я продал все свои трусы за день с тройным оборотом. Осталось два «адидаса», с рожденья рваных…

Спортсмен с шубами скучает.

Подойдут, спросят:

– Откуда шубы?

– Из Польши – отвечает Спортсмен заготовку.

– А из какого города?..

Смотрю Спортсмен пятнами пошел…

– Дак… Из этого… – говорит им в след – …из Лодзи!

Я чуть не лопнул со смеху:

– Ну почему из Лодзи-то? Это же портовый город. Там рыбу ловят. Вот если бы ты кильку в томате привёз…

– Да сам знаю…не думал, что так глубоко копнут…растерялся…

– Зе кэпитал оф зе Полиш из Варшава!

– Пошел ты!

И точно пошёл, но не я, а на меня. И не Спортсмен, а настоящий чукч. Справа и слева от него две «чукотки» – пьян пьяна пьянее. Насторожился я. А чукч спрашивает:

– Брат ты мне или не брат?..

Да злобно так.

– Брат, – говорю, – только – «2»…

– Скажи, где тут водку самую дорогую продают?.. Я с вахты! Гуляю!

– Как же, – говорю, – ты гуляешь и без «адидасу»?

– Не понял?.. – говорит.

– Ты пока на вахте был – самое главное пропустил. Теперь, все «крутые» должны ходить только в «адидасе»…

– Достанешь для меня один?

– Не вопрос! Ты пока за водкой мотанешься, я найду у «пацанов».

– Дело…

Пока чукч за водкой мотался, я «адидас» упаковал пострашнее – дырами вовнутрь, чтобы не разворачивать, потому что он 56-го размера, а чукча, хоть и злой, но очень маленький…

Через пять минут:

– Есть? – спрашивает чукч, волоча на себе уже не только двух «чукоток», но и две сетки с бутылками «Смирнов».

– Десять тысяч!

– Не вопрос!..

Остался у меня один костюм. Такой же рваный и большой. (Как они «с новья» сразу рваные?!.. Ну, Китай!..)

– Спортсмен, – говорю – тебе все равно здесь до зимы жить. Поторгуй до кучи и моим костюмом «Адидас», а я пока смотаюсь за второй партией трусов…

– Щас! – говорит – через полчаса тебя чукчи бить придут за тот костюм. Вот ты их дождись, а потом уезжай…

– Да чё ты боишься?.. Ты же спортсмен…

– Так я по бегу на пять тысяч… А их там, наверное, не сосчитать в тайге…

Вот сволочь!..

Сволочь-то он сволочь, но догадливый, как Лодзь…

Точно. Через полчаса (издалека вижу) толпа прёт. Впереди «мой». Весь в «адидасе» запутанный, как в саване… Спортсмен потихоньку стал свои шубы от меня отодвигать…

«Здравствуй племя молодое неженатое!» – думаю, – «куда первая «пачка» полетит?»…

Подходят.

– Здорово, – говорит, – брат, по второму разу, коли так! Знаешь, зачем пришёл?

– Догадываюсь, – говорю.

– Так вот! Не ты один у меня брат! А есть ещё родной!… Что ж ты думаешь – я, как падла, буду в «адидасе», а брат в унтах?!. Давай еще один костюм!..

– Как знал, – говорю, – для тебя припас, только этот за пятнадцать. Последний. Поставщики суки напрягают!..

– Дело! Вот тебе пятнадцать!.. Откуда возишь?

– Из Лодзи, – говорю…

– Дело…

Вечерним поездом я рванул назад. За час набрал на всё трусов, шортов и назад. Через неделю просыпаюсь в Мегионе, а там зима… К «гармонисту» очередь с дракой. Постоял я денёк. Плюнул. Собрал мешки и поехал в Америку…

Что сумел раздать – раздал по дороге. Остальное донашиваю сам…

Жена говорит:

– Не расстраивайся. Носи сам. На всю жизнь хватит.

Вот и ношу. Осталось сорок трусов до конца жизни… Короткая она у нас – жизнь эта… Может реже менять?..

Да… Но все это раньше было – в другой жизни…

Вернемся, однако, к «танкистам». Они, кстати, тоже все были с ног до головы в «адидасе», только грязные. Они были настоящие рабочие. Пропитанные черным машинным маслом. Отмыть их, наверное, уже было невозможно ничем и никогда. Правда, мы не видели их уходящими домой или приходящими из дома, а только на производстве. Они начинали работу раньше нас и заканчивали позже. Мы думали – вот у них же и жены есть, и дети, и тоже все керосином пахнут.

Мне было их жалко. Запах всякого дегтя въелся не только в их кожу и мышцы, а в самую что ни на есть гендерную железу, и у них, наверное, малые рождались уже с запахом автола. По крайней мере, мне так казалось. Они, даже пьяные, пахли не водкой, а какой-то жуткой отработкой.

Мы считали их ниже себя. Я не в том смысле, что мы какие-то интеллигенты (стыдно сказать) – наколотимся гвоздей до рези в паху, сядем под плакучую иву и «мандельштамим» под длинную сигаретку. Нет!

Но нас, хотя бы, можно было отмыть!

Вадик мог спрятать руку, где мало пальцев, в карман, в другую взять бокал с красным вином, которое скроет вечную мозоль величиной во всю ладонь, согнуть локоть и колено, с фасоном взглянуть на мир глазами усталыми от гламура и сказать:

– Матросы, я играл на выборном баяне 1-го Московского баянного завода имени Крупского обе симфонии Чайковского: 1-ю и 9-ю! На экзамене в консерватории я пукал в две с половиной октавы и сорвал связки…

– Мужчина, сыграйте нам что-нибудь сейчас! Просим! Просим!..

– Девушка, не прислоняйтесь попусту. Десять лет назад я поменял баян на Запорожец, а Запорожец на пилораму, которая отняла у меня палец, а вместе с ним надежду на «всегда»!

Я думаю, что Вадик все эти обмены сделал напрасно. Не подумавши. Конечно, баян не приносил много денег, но хотя бы не откусывал пальцы…

– Девушка, – добивал собеседницу интеллектом Вадим, – Я должен себя беречь. В особенности.

Он всегда говорил витиевато.

Девушка опускала глаза на паховую область импозантного мужчины и задумчиво спрашивала:

– А что такое Запорожец?

– Ты так спрашиваешь, будто знаешь, что такое баян и пилорама?

– Противный, дурак! Дай отхлебнуть красного вина, а то уйду!

– На хоть всё, только не уходи – от тебя хорошо пахнет…

Запах великое дело. В одеколоны и духи постоянно что-то такое подмешивают, что будит спящие мечты о горизонте. Это большое искусство – делать запахи. Я бы пошел, но уже поздно. Как говорит один знакомый сифилитик, который начал нюхать табак: «Только научишься пользоваться носом с пользой для организма – он от этого организма отлетает…»

Однажды к нам пришел наниматься каратист. Так он себя отрекомендовал.

– Не пью, – говорит, – и каратист с черным поясом…

– А чё не подпоясываешься? – спросил Сашка. Он ничего не понимал в современной жизни.

– Этот пояс – отличительный знак. Его одевают только тогда, когда идут в бой.

– Покажешь потом?

– Я много могу показать, – сказал каратист и обеими ногами похромал к метле. Позже выяснилось, что это был единственный знакомый ему предмет в нашей деревянной мастерской. Он заметал им мусор под станки, чтобы мусора не было видно.

– Может, спросить чего он так прикольно хромает – на две ноги? – предложил Сашка.

– Не надо, – сказал Доцент, – это какая-нибудь страшная история про то, как ему на ноги упал чёрный пояс… Вот сука – теперь работай за него, убогого…

– За двоих, – сказали мы с Сашкой, глядя на Доцента.

– Чего, еще кого-то приведете? – настораживался Доцент.

Мы переглядывались с Сашкой и отворачивались к «каратисту».

Каратист, используя при ходьбе только пятки, ныкал в угол метлу.

– Вы ненароком не заденьте его бревном, – крикнул Вадик с бархотки, – а то упадет и не встанет, и к пилораме не подпускайте… а так – пусть живет…

У каратиста было три занятия:

1. Затыкать мусор под станки, из которых его потом вытаскивал Доцент, у которого тоже появилось свое дело.

2. Рассказывать про страшные подвиги во время службы под землёй и офигенную секретность того, что он нам рассказывал.

3. Третье и любимое его занятие было – пахнуть жутким «парижским» одеколоном, который он покупал на свальном рынке возле Грязной речки.

Одеколон перебивал запах «танкистов» и они с ним задружили. Каратист «танкистов» не чуял, как скунц, потому что пах сильнее них. После пяти минут его нахождения рядом, даже столетняя бочка отработанного масла начинала издавать запах Парижа урумчинского разлива.

От этого одеколона нам было просто противно, а у Доцента перехватывало дыхание, и кислород не поступал в легкие. Он пил таблетки.

Вдоволь наигравшись метлой, каратист-скунц кричал: «Обед!», потому что был вечным дежурным. Весь обед, из чего бы он не состоял, пах «парижем»…

Доцент не ел, а вместо этого стал учиться курить. Причем сигареты брал у каратиста и курил одну за другой. Без затяга. Как ребенок. Каратисту было жалко, но он не подавал виду. Я думаю – доцент так мстил. У каратиста были дорогие сигареты с фильтром, которыми его сожительница торговала на том же свальном рынке…

– Ну, хорош!.. – говорил Вадик, – идите домой, не мешайте, я сегодня в ночь останусь. Всё равно дома нечего делать. Кто со мной? – и вытаскивал бархотку…

– Я, – говорил каратист и шел к танкистам рассказывать про секретные объекты, и давать запах.

Запах, шедший от каратиста-скунца, «танкистам» нравился. Он оживлял их скучную и однообразную мазутную жизнь, и напоминал деревенские танцы молодости, когда они дрались собачьими цепями шобла на шоблу.

«Парижский запах» возносил танкистов над сараем и переносил в неизведанные дали подвигов каратиста. Казалось, что именно им, а не герою каратисту, говорил главный генерал стратегических войск всего Советского Союза:

– Вот черти, черниговцы! Каратисты неуловимые! Какое говно вам не давай – на выходе первоклассная водородная бомба!

Эх, – говорил самый невыдержанный «танкист», – грёбнуть бы сейчас, хотя бы по Финляндии…

В конце концов соседи «каратиста» переманили. Ушел он, впрочем, с небольшим скандалом.

Как-то он отпросился за тещей в морг.

– Быстро, – говорит, – похороню – одна нога здесь, другая там и приду.

– Ты ей черный пояс на лоб привяжи, – сказал доцент.

– Зачем?

– Чтобы отличать. Они там в морге все одинаковые.

– Да нет. У меня одноногая, не перепутаешь…

– Это её нога будет здесь, когда тебя не будет? – спросил непонятливый Сашка.

Вернулся каратист быстро. Весь черный, как пояс.

– Все-таки гады перепутали! Жива зараза, – выдохнул он с горечью, и первый раз рассказал что-то похожее на правду:

«Я живу с ней всю жизнь и всю жизнь она тук-тук-перетук и всю жизнь болеет. Скорая знает наш адрес по моему голосу.

– Жди, – говорят, – каратист, с минуты на минуту через час будем…

Мы спускаем её с третьего этажа на носилках, и я молюсь, что не с пятого. У неё одна нога весит больше, чем мои две. В больнице она прощается с нами, и со всеми целуется:

– Если доживу, принесите завтра курочку отварную с базара. А вообще ничего не надо и даже не ходите. Оставьте все меня. Берегите детей!

Утром приношу курочку, она уже плачет:

– Не могу я от этого врача, сынок! Он грубый. И потом за «места» хватает, а у меня болит в других «местах»…

– Я пойду, поговорю, а Вы отдыхайте, мама.

– Скажи уж лучше помирайте…

Иду к врачу договариваюсь о всяких капельницах, шмательницах, процедурах, «местах», и все это продолжается каждый день по 2 раза в течение недели.

– Ну, как Вы мама?

– Все хуже и хуже. Они мне льют воду вместо лекарств. Так все больные говорят.

– Ну, Вы потерпите – уже немного осталось.

– Сто раз меня уже похоронил? Дождался, аж рожа лоснится? Хоть последние дни прояви уважение. Сходи к (она перечисляет своих подружек) и в церкву. В церкве скажи, чтоб одну за здравие… Эту сразу поставь, а одну за упокой – эту домой принеси и перед лампадой положи…

– Вы меня неправильно поняли мама…обычно на две недели…

– Мама? Была бы мама – так бы не сказал!

– Вам хоть немного лучше?

– Нет, только хуже…

Потом все хуже и хуже, и хуже… и наконец:

– Вези домой – хочу умереть в своей постели.

Везу умирать. Утречком доставил и мигом на работу, надо же и показаться…

Вечером прихожу – борщ варит и из окна на пацанов орет:

– Попади только, гадина, футболом в окно – догоню, и костыль об тебя сломаю!..»

Вадик поднял голову с бархотки и спросил:

– У тебя черный пояс с собой?

– Нет. В шкафу.

– Ну, тогда так пойдем.

– Куда?

– К «танкистам», – и добавил, – с вещами.

Через десять минут Вадик вернулся, помазал кулак зелёнкой, положил голову на бархотку и заснул.

Мы повернулись к доценту, тот пояснил:

– У него тоже теща и тоже одноногая. И «ест» его также. Наверное, обиделся.

– Вот еще на всяких козлов обижаться, – пробурчал Вадик с бархотки, – просто оно мне надо – две одноногих тёщи в придачу к этой вони?.. Ну, вы идите, я сегодня в ночь останусь, надо кое-чего доделать.

На улице пахло осенью.

– Скоро уйду я от вас, – сказал доцент, – пора в университет. Там что-то зашевелились.

– Тебе, наверное, профессора дадут, – не скрывая радости, сказал Сашка.

– Да. Диссертация у меня давно лежит. Надо заняться. Думаю, через год дадут. А нет, я их всех передушу там.

– Ты умный и усидчивый, – сказали мы.

– А вы – дураки. Чтобы стать профессором в нашей стране – ума не надо. Надо вылизать или порвать сто задниц. Причем, так называемый, ум может только помешать, как лизать, так и рвать… Лично я предпочитаю рвать… Это, конечно, сложнее…

Он вообще интересный человек. Он английский выучил, как телефонную книгу – по словарю. Без посредников…