Ноктюрны

З. С. (А).

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 1 час | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

– Расскажи мне о себе.

– Я уже рассказывал, ты всё знаешь.

– Нет, ну это ты свою биографию рассказывал, всякие там свои случаи из серии ЖЗЛ. Ты мне расскажи, что у тебя внутри. Мысли, ощущения, движения и процессы.

– Да что интересного, всё ж зависит от количества и качества съеденного и выпитого. Как печень и кишечник справляются, так там и внутри, такие и процессы.

– Прекрати, ты можешь хоть иногда серьёзно разговаривать? Шут и паяц.

– Ошибаетесь, мэм, я – тролль.

– А человеком не пробовал быть?

– Ох, звезда моя, сначала сложно, потом больно. Это ведь как в дешёвом детективе: «Каждое слово может быть использовано против вас». Попробуй, выложи свое нутро хоть кому-то, так обязательно всё извратят, переврут и на нём же оттопчутся, а виноват в этом будешь ты сам. Вот как-то так все и живём – изображаем веселье.

– А мне ты, значит, тоже не веришь. Я тоже непременно всё перевру и оттопчусь обязательно.

– Зайчик, уже ведь объяснял, сейчас я в той стадии взросления, что никому не верю. Особенно себе. Ты сама подумай, вот три, даже два месяца назад ты могла предположить, что такое возможно? Ты, да я, да мы с тобой? А что будет ещё через три месяца? А через три года, а через тридцать лет?

– Вот ведь умеешь ты от ответа увиливать, себе и другим извилины заморачивать.

Она направляет машину к обочине, останавливается. Пододвигается к пассажирскому сиденью, прижимается под его руку, к груди. С минуту они сидят, обнявшись, молча. Затем она страстно целует его в губы, чуть отстраняется и скидывает, обезоруживает, раздевает, растворяет всех его паяцев и троллей, все его защиты и уловки. Она смотрит ему ровно в глаза, уже беззащитные, чистые, настоящие. Её неиссякаемо светящаяся из карих зениц безграничная, чистая любовь, берущая своё начало в бесконечности Вселенной, заполняет его. Всего, без остатка. Его глаза отвечают ей теми же ослепительно-яркими искрами любви и бесконечности. Они сливаются в этом затяжном взгляде в единое, неразрывное целое.

– Расскажи мне о себе, – всё так же, не отрываясь от его глаз, просит она.

– С этого и надо было начинать. Слушай, имеющий уши да услышит, и это не клише и не метафора. Мой мозг достаточно примитивно настроен. Я воспринимаю земной мир и себя в нём, в основном, через звуки. Постараюсь рассказать тебе о себе. Просто слушай, ничего не говори, попробуй услышать меня настоящего. Пока, давай, включим кондишн и закроем окна, чтобы не отвлекаться, сейчас поедем к Лиману. Слушай.

Я уже рассказывал тебе, что свои первые два с половиной года провёл в роддоме. Такой был маленький приморский городок с крошечным родильным отделением. В одной из коморок этого домика несколько лет обитал я. Конечно, ничего точно не помню, но по крупицам косвенных доказательств, основанных на воспоминаниях своего поведения в уже осознанном детстве, по поведению и привычкам сегодняшнего дня я составил примерную картину тех первых своих лет. Я был один. Может, ещё кто-то из горемычных младенцев и появлялся в этом чулане, но ненадолго. Штатной единицы для ухода, тем более воспитания сироток, в махоньком роддоме, разумеется, не было. Мне доставалось от мира лишь несколько кормёжек и сменок пелёнок-штанишек в день. Всё остальное время я был заперт и предоставлен сам себе, а весь мой мир состоял из пяти-десяти квадратов одной и той же комнаты. Где почти не было общения, игрушек, событий. Всё крайне скудно. Зато там, за стенами моего загончика, шумел мир. Большой и многоголосый, я его слышал, насколько он был яркий и пёстрый, я не видел, но слышал. И природой заложенная в ребёнке тяга к развитию приучила меня слушать. Ведь в основном, на девяносто процентов времени, именно звуки связывали меня с миром.

И сейчас, уже давно перешагнув временной экватор жизни, я продолжаю получать и перерабатывать информацию в основном из звуков. Они меня возбуждают и успокаивают, заинтересовывают и объясняют. Звуки музыки и тишины, ветра и воды, голоса людей и животных, автомобилей и механизмов. Я их слышу чуть лучше, чем большинство людей. Поехали к Лиману, я расскажу тебе о себе. Слушай, не перебивая. Только я поведу, пересядем.

Они вышли из машины, поменялись местами. Он вставил в магнитолу флешку с подобранной им самим музыкой. Поехали далеко за город.

Музыка. Что-то, многое, она уже слышала, и не раз. Что-то для неё было открытием. Вечный ребёнок Моцарт и угрюмый гений Рахманинов, интимно-тёплые композиции Шопена и заоблачный титан Бах. Меркьюри и Магомаев, «Вальс цветов» Чайковского и «Гроза» Вивальди. Паваротти и темнокожие подопечные Фабиана, «Битлз» и Руссос, оркестр Ласта и «Арсенал» Козлова. Такие разные жанры, исполнители и композиции, но их всех объединяло одно – неповторимо-яркие таланты и их запоминающиеся шедевры.

Она сидела рядом с ним, закрыв глаза, слушая музыку, стараясь слушать как он, услышать его самого. Его настоящего. Она вспомнила, как он рассказывал, что когда-то, годков так в тридцать, томясь в духовных поисках себя, пробыл полгода в православном монастыре. Примерил, так сказать. Нет, не его. Первую неделю очень хотел мясной пищи, смирился, укротив своё тело. Потом, ещё с месяц, тогда молодой, цветущий мужик, в самом соку, хотел женщину, но и это превозмог, сублимировав и перенаправив все плотские импульсы в физический труд и молитву. А вот без музыки не смог. Буквально оголодал, усох и завял без музыки, без классики и рока, без диско и джаза. И вернулся в мир.

Они давно выехали из города. Он просит её сесть ровно и держаться за его руку, лежащую на рычаге переключения скоростей. На дисплее магнитолы светится: «Ж.-М. Жарр. Эквинокс (Равноденствие) ч. 4». Впереди хорошая, ровная как стрела и пустая дорога. Среди лугов и полей с десяток километров неширокой, хорошо просматриваемой трассы с качественным покрытием. Здесь никто не ходит, мало кто ездит, а потому не бывает постов и камер наблюдения. Он постепенно разгоняет машину, набирает, накачивает обороты двигателя. И ровно со второй минуты, когда неистовый француз взрывает изнутри свою электронную мелодию… Он врубает вдруг колонки штатной магнитолы на максимум и переводит скопившуюся мощь двигателя в скорость. «Газ в пол», за считанные секунды «кладёт спидометр», и машина, всё ещё продолжая ускоряться, уже перевалив за максимально обозначаемые двести км в час, теперь не едет, а почти низко летит, грозя вовсе потерять сцепление с дорожным полотном и оторваться от бренной земли… Её рука отчаянно вцепилась в его руку. Она оглушена, ошеломлена звуком и скоростью. А он, крепко сжав левой рукой руль и неотрывно, напряжённо смотря только вперёд, на дорогу, тянет их сцепленные руки к лобовому стеклу, «вперед, полетели». И три минуты они несутся в этом бешеном, вызванном и управляемом им шторме звука и скорости. «Он так слышит», – мелькнуло у неё в голове. Ни машина, ни дорога совсем не предназначены для таких скоростей, всё держится на максимуме его водительского мастерства, на пределе… Ей безумно страшно, и захватывающе, неодолимо интересно. «Такой он настоящий».

Дорога вдали уходит на поворот, музыкальный трек заканчивается, скорость и звук постепенно скидываются, мельчают и сходят почти на нет. Он съезжает с дороги, сворачивает по едва различимой тропке в лесок. Немного вглубь, меж деревьев и кустов, в густой траве, шелестящей по днищу машины. Маленькая лесная полянка, залитая палящим июльским солнцем. Останавливаются, привал. После запредельных децибел и выброса мощной порции адреналина возникшие тишина и спокойствие оглушают, расслабляют, размягчают тело и мысли. Слушай дальше.

Он достаёт из багажника сумку с надувным матрацем, через адаптер подключает его к прикуривателю машины – надувает. Сверху дежурные покрывало и простынка. Постель-самобранку чуть в сторону, в тенёк могучего древнего дуба, главы и хозяина всей выжигаемой полуденным солнцем полянки. Они обнажаются, он ласкает её тело, разгоняя и разжигая в ней неуёмную страсть. Затем он подходит к машине, опять включает музыку, возвращается. Соединение тел под клайдермановскую трёхминутную версию «Брака по любви» Сонневиля. Мужские движения ведущего такт в такт совпадают с тактами музыки. И спустя три минуты, ровно по нотам, он подводит свою женщину к победному стону блаженства. Она, конечно, сейчас уже ничего не слышит и не чувствует, кроме его тела, движений, и видит только его счастливые глаза.

Истома и нега достигают каждой, даже самой отдалённой клеточки её тела. Тишина, лишь слабый ветерок едва колышет верхние веточки векового дуба, уже так многое видевшего и слышавшего на этой полянке, у своего подножья.

Спустя пару минут он садится перед ней, лежащей и нагой, и, глядя в её глаза, начинает читать. Нет, не читать, не играть или декламировать, он проживает, всеми фибрами души, обнажая её до предела, начинает дышать произносимыми словами. Говорит тихо, почти шёпотом, лишь едва обозначая свой мягкий баритон. Слушай, женщина. Никогда, ни до, ни после, она не слышала этих всем известных строк по-настоящему. Их затаскали, опошлили, сценой и популярностью извратили до неузнаваемости, сделали из столь интимных слов икону и витрину. Всё не так! Сколь ни богат и могуч русский язык, но никогда, ни до, ни после, больше никому не удалось Так выразить свою любовь, боль от разлуки и надежду на возвращение. Слушай, женщина, ведь это молитва к тебе.

– Жди меня, и я вернусь.

Пауза. Он сжимает губы, крепясь. Он весь там, в разлуке, он направляется в ад, он должен, потому что мужчина.

– Только очень жди.

И каждая строчка даётся ему с трудом, с паузами. И она слышит его, настоящего: теперь это не тот хладнокровный экстремал, что мчался сюда лишь полчаса назад; не тот врун, болтун и хохотун, которого все знают на работе; не тот зануда-философ, что умничает в своей, весьма спорной, писанине на редкого любителя; не тот, уже облезлый, порядком подбитый молью и годами мачо-ветеран, что был лишь пять минут назад. Она слышит пастельно-нежного, легкоранимого плаксу-меланхолика, который едва сдерживается, чтобы не разрыдаться перед ней.

Каждая строчка даётся с трудом, как через очередной барьер, с паузами и затяжками, вырываясь из самой глубины искренне любящего, а потому чистого сердца. Вобравшего в себя, в свой генетический, потомственный код всю боль и мольбу той огромной некогда страны, на возвращение десятков, многих десятков миллионов, прошедших тот ад, и не дошедших, не вернувшихся…

Она, уже не сдерживаясь, плачет, а он с трудом продолжает:

– Ожиданием своим.

Пауза. Он жмурится. Маленькие слезинки выкатывается и из его глаз.

– Ты спасла меня.

Она не выдерживает и прижимает, укладывает его к себе. Последние слова он произносит, душимый объятиями, сквозь её поцелуи.

– Как никто другой.

Где, ну где это всё может умещаться в одном человеке? Слушай дальше.

Он оставляет её, выходит из-под заботливых крыльев-ветвей зелёного исполина на обжигающий жар солнцепёка. Задирает голову к нещадно палящему июльскому светилу, смотрит на него через микроскопическую щелочку почти сомкнутых ресниц.

– Отче наш, Иже еси на небесех!

Вот так, нагой и беззащитный, только что раскрывшийся во всех смыслах перед земной женщиной… Но напрасно искать в нём сейчас хоть тень кощунства и ереси. Он действительно в этот момент честен, чист и невинен перед Ним, как младенец перед любящими родителями. Ведь не зря тексты главных молитв написаны на «ты», доверительно-родственным тоном безусловной любви. В этой нагой чистоте и полной открытости нет пошлости и непристойности. Это ветхозаветный Адам из Эдема. Завершив молитву, он подзывает к себе свою, плоть от плоти свою, Еву. Берет её за руку и читает дочери татарского народа «Аят Престола». Неверный, кяфир, это с крестиком-то на груди, необрезанный, стоя, голый! Цыц, догматики и мракобесы, он сейчас Адам и ведёт свою Еву по Эдему к Нему, просто другой тропинкой. Они сейчас в чистой Любви, в Его саду, в Его теле. Здесь нет добра и зла и нет грехов, в которых вы погрязли, хотя вы, возможно, и соблюдаете рьяно все религиозные каноны, но не имеете в сердцах своих любви.

– Повторяй за мной: «Мы хотим быть вместе».

– Мы хотим быть вместе!

Вдруг где-то рядом застучал дятел. Следом застрекотала сорока, она села прямо на машину. Торопливо отчитав свою скороговорку, лесной почтальон полетел дальше, дел невпроворот, новостей полно.

– Вот видишь, уже эсэмэска с ответом пришла. «Всё будет», пишут.

А вскоре они, сидя в задраенной и постепенно охлаждаемой машине, перекусывают, кормя друг друга с руки. Столько всего за сегодня! Подожди, ещё один штрих. Теперь, окна машины пока откроем, слушай ещё, слушай и ты, владыка-дуб, и ты, поляна.

«Гимн Европы»! Великое творение двух гениев-немцев, Бетховена и Караяна. Ода «К радости», а как же ещё можно прожить этот день! В радости и благодарности. В любви. Обратно ехали спокойно, но добрались быстрее, машину вела она, под музыку Таривердиева, музыку спокойного семейного счастья.

– Ну вот я и рассказал тебе немного о себе. Я так слышу.

– Спасибо, родной. Я тоже услышала.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: