Король двух гетто. Беседа с Александром Тарасовым со вступительной статьёй о нём

На чтение потребуется 3 часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Новое обсуждение

 

 

 

Лачин: Вы как-то заметили, что самая большая опасность для прогресса – мещанское мышление. Я помню, сколь простодушно и самозабвенно советские люди отдавались маленьким радостям западной цивилизации – рассматриванию привезённых из-за границы глянцевых модных журналов, ношению модной одежды, просмотру блокбастеров. Они же оказались совершенно беспомощны перед бандой хищных дельцов, совершенно безнаказанно превративших их в нищих, расхитивших всё народное достояние… В чём суть мещанства нового образца? Почему люди в России, Украине, Белоруссии, Узбекистане, Азербайджане, Армении, Грузии покорно терпят – а когда восстают, протест принимает неприличные формы «оранжевых революций»?

 

Александр Тарасов: Вообще-то, я высказывался куда резче. Я говорил, что либо обыватель сожрёт подлинную, высокую культуру (и соответствующий ей вариант цивилизации – тот, который только и может превратиться в социалистическое, коммунистическое общество), либо мы как представители этой культур-цивилизации уничтожим обывателя. Собственно, в случае с СССР так и произошло. Мещанин (= мелкий буржуа, во всяком случае, психологически) убил (разрушил) Советский Союз – чтобы иметь возможность его разворовывать («прихватизировать»). Результатом этого стала очевидная всем (кроме совсем тупых или, как вариант, совсем молодых и необразованных) катастрофическая деградация – экономическая, культурная, моральная – на постсоветском пространстве, примитивизация жизни и нравов, возрождение явлений, характерных для Средневековья (в случае Азербайджана это, например, такие типично феодальные явления, как повсеместная продажа должностей; практика преподносить подарки начальнику на все праздники; существование в Баку де-факто Запретного города, то есть квартала, где живёт элита, куда «простолюдины» не допускаются; отдача практически всей экономики «в кормление» четырём кланам). Собственно, даже сами обыватели от этого страдают. Но, обратите внимание, не сопротивляются этому и часто с удовольствием во всём этом участвуют. Потому что эта примитивизация соответствует их низкому умственному и культурному уровню (более сложная высокая культура их раздражала) и потому что они в процессе разворовывания СССР прибарахлились (в России, например, от них откупились массовой приватизацией квартир и земельных участков и разделом на мелкие частные фрагменты бывшей государственной собственности – я, скажем, встречал людей, ставших совладельцами, а затем, сожрав своих «коллег», и единственными владельцами бензоколонок, прогулочных катеров, кафе, небольших магазинов).

Конечно, битву с мещанством проиграли ещё большевики (и другие честные революционеры и истинные интеллигенты, пошедшие за ними). Борьба с мещанством по-настоящему велась только в первое десятилетие после Октябрьской революции – и половина этого времени пришлась на Гражданскую войну (то есть на абсолютно неблагоприятный для такой борьбы период). Да и позже более срочные дела (восстановление народного хозяйства, культурная революция, прорыв внешнеэкономической блокады и т. д. и т. п.) отодвигали задачу борьбы с мещанством на второй план. Но всё же мы знаем, что в 20-е годы, несмотря на крайний дефицит кадров (их, собственно, и изначально-то было мало: в феврале 1917 года большевиков было около 40 тысяч плюс в лучшем случае столько же сознательных союзников – других подлинных революционеров и интеллигентов; а надо иметь в виду ещё и массовые потери в Гражданскую) и чудовищную отсталость Российской империи (особенно её «национальных окраин» – в том же Азербайджане, например, вполне обычная в нормальной ситуации деятельность Джалила Мамедкулизаде или Наримана Нариманова становилась выдающимся событием и производила по сути шоковое впечатление, а ведь Азербайджан не был самым отсталым регионом), советская власть начала интенсивное наступление на обывателя. Вспомните все смелые революционные эксперименты 20-х годов в области образования и воспитания (при том, что до нового образования и воспитания надо было спасти миллионы беспризорных детей), культуры и искусства, организации нового быта, создания новой морали (нерелигиозной и предусматривающей, в частности, равенство полов), широкого общего и идеологического просвещения. Просто поразительно, что при таком недостатке кадров и средств, в столь неблагоприятной ситуации, не имея опыта и предшественников, в условиях войны, блокады и активного сопротивления всего старого (а затем – в условиях нэпа, прямо препятствовавшего таким экспериментам, поскольку нэп – это пусть и ограниченный, но капитализм) в 20-е удалось сделать так много. Вспомните расцвет культуры и искусства, выдающиеся достижения в области социальной философии и конкретных наук (основы, например, марксистской психологии были заложены именно тогда), создание новой педагогики (после сталинизма в массовом сознании остался, увы, один Макаренко, да и то как автор «Педагогической поэмы» и «Флагов на башнях», а вовсе не как автор педагогических работ или хотя бы «Марша тридцатого года»), массовый приход во все области науки молодых и невероятно талантливых кадров из всех классов и слоёв, появление целого поколения – тех, кого потом стали называть «комсомольцами 20-х годов».

Термидорианский переворот остановил этот процесс (хотя и не смог его отменить и уничтожить). Достижения культурной революции (такие, как всеобщая грамотность, создание массовой высшей и средней профессиональной школы, новый уровень науки, более высокий средний уровень культуры и т. п.) в значительной степени сохранились, но культура и искусство чем дальше, тем всё больше подвергались унификации и упрощению – чтобы соответствовать мещанским вкусам и мещанскому уровню; были свернуты революционные преобразования в области быта и морали (отказ от домов-коммун и других новых форм организации быта; узаконение брака, запрет абортов и т. п.; восстановление дореволюционных, буржуазных форм проведения досуга, заведомо аполитичных; развитие марксизма сменилось насаждением квазирелигиозной идеологии, в которой на роль «живого бога» (бога-сына) был определён Сталин (= Иисус Христос), на роль бога-отца – Ленин, а Марксу с Энгельсом и вовсе отводилась эфемерная роль «святого духа». Подлинные социалисты – революционеры и интеллигенты – в массе своей были репрессированы. Точно так же под репрессии подпала бóльшая часть комсомольцев 20-х годов (которые, как правило, были приверженцами или как минимум симпатизантами Троцкого и вообще «левой оппозиции»).

В произошедшем не было ничего случайного. Революционеры понесли огромные потери в ходе Гражданской войны. К правящей партии, как обычно, примазалось множество приспособленцев (о естественности этого процесса ещё Ленин предупреждал). После смерти Ленина, начиная с «ленинского призыва» в партию, изменился её социальный состав. Существуют специальные исследования, которые показывают, что в 20-е – начале 30-х годов партия превратилась из пролетарско-интеллигентской в крестьянско-чиновничью (а значит, партийные чистки как способ защиты от чуждых – в том числе мещанских – элементов помочь уже не могли: можно вычистить меньшинство, но не большинство). Настоящие революционеры-интеллигенты полагали, что опасность для революции исходит из-за рубежа и от представителей бывших правящих классов, но не ждали угрозы из рядов собственной партии. О том, что Термидор – естественный этап любой (а не одной только буржуазной) революции при индустриальном способе производства, они, естественно, не подозревали (подробнее об этих этапах см. мою статью «Национальный революционный процесс: внутренние закономерности и этапы»). Пока настоящие революционеры и настоящие интеллигенты занимались фундаментальной перестройкой общества и государства, выступали первопроходцами при решении до того небывалых задач, примазавшиеся к партии мещане (или те, кто после победы быстро переродился) решали свои мелкие, убогие частные задачи, типичные для мещан – подсиживали, интриговали, обустраивали собственный быт, строили карьеру. Прекрасный портрет такого партийного мещанина дал выдающийся украинский писатель-большевик Микола Хвылёвый в своей повести «Иван Иванович» (русский перевод: журнал «Новый мир», 1989, №9; http://saint-juste.narod.ru/ivan.html). Сталин, которого Троцкий точно охарактеризовал (кажется, впрочем, цитируя Бухарина) как «блестящую посредственность», выстроил из таких людей вертикаль партийного аппарата. «Белый террор» 30-х годов – сталинский террор – ликвидировал саму возможность угрозы Термидору слева. Собственно, ради этого террор и был развязан.

Постепенно победившее мещанство (= мелкая буржуазия) насадило привычные ей формы быта (например, легализованное пьянство, спорт как шоу) и культуры (советская эстрада, де-факто скопированная с западной; кино как развлечение – «Мосфильм» как советский Голливуд; скопированные с буржуазных танцы и моды и т. п.), установило не нэпманское, а советское имущественное расслоение (привилегии – пусть по нынешним представлениям и смешные – номенклатуры; демонстративное «материальное поощрение» – например, личные автомобили стахановцам, знаменитым артистам и т. п.). Позже это дошло до копирования дореволюционной системы одежды школьников и военнослужащих, чиновников и т. п.; восстановления статуса церкви и прочих подобных примеров.

Однако царство полностью мещанской культуры в СССР построить не удалось – потому что сталинский режим был вынужден (из соображений легитимизации в первую очередь) постоянно апеллировать к чуждой себе идеологии – марксизму (а следовательно, несмотря на всё сталинистское извращение марксизма, о чём я говорил выше, все-таки постоянно на марксизм оглядываться) и вынужден был считаться с подлинной, высокой культурой и признавать её примат (и по указанным выше идеологическим причинам, и по причинам чисто прагматическим: находясь во враждебном окружении, режим нуждался во всесторонне образованных, талантливых людях, подлинных интеллигентах – Великая Отечественная это очень хорошо показала). То есть советский обыватель чувствовал себя в целом неуютно – он испытывал определённый гнёт высокой европейской культуры, утверждённой в качестве доминанты, и гнёт марксистской идеологии (пусть и оскоплённой, но совершенно – даже в таком виде – ему враждебной). Я подробно разбирал эту тему в манифесте «Долой продажную буржуазно-мещанскую культуру посредственностей, да здравствует революционная культура тружеников и творцов!» (журнал «Альтернативы», 1999, №3; http://saint-juste.narod.ru/manifest.htm). Более того, формально мещанство осуждалось и – во всяком случае, при Сталине и Хрущёве – с ним даже «боролись» (в кавычках, потому что это была борьба не с сутью, а с отдельными чисто внешними – и совершенно маргинальными – проявлениями быта, вроде герани на окнах и клеток с канарейками, что само по себе могло быть никак не связано с мещанством, а объяснялось вполне невинной любовью к цветам и певчим птицам).

В конце концов, в СССР было создано общество, в котором антагонистические классы, типичные для обычных классовых обществ, исчезли. Классовые различия оказались вытеснены преимущественно в область надстройки, то есть все граждане стали наёмными работниками на службе государства, и разница заключалась лишь в том, работали ли они непосредственно в городском производстве («рабочий класс»), в сельском хозяйстве («колхозное крестьянство») или в непроизводственном (в том числе управленческом) секторе («служащие»). Подробнее я об этом рассказывал в «Суперэтатизме и социализме» и в «Постскриптуме из 1994-го» (http://saint-juste.narod.ru/ps94rus.htm). Психологически же все эти три «класса» были виртуальной мелкой буржуазией (я подробнее писал об этом в «Мировой революции-2» и в статье «Написанное болью» в журнале «Свободная мысль-XXI», 2003, №№9, 10; http://saint-juste.narod.ru/bershin.htm), сначала ориентированной на стабильность и благосостояние (типичные буржуазные ценности), затем еще и на потребление. Именно поэтому во всех современных опросах так много симпатий отдают Сталину (стабильность и типичная для мелкой буржуазии тоска по « твёрдой руке») и Брежневу (стабильность и потребление). Вполне логично, что со временем эта ориентация расширилась до желания стать частными собственниками. Это стало очевидно (и приобрело массовый характер) уже в 70-е годы. Вспомните, как и почему в Азербайджане стал первым секретарём Гейдар Алиев. По тем же причинам и с той же целью спустя три года первым секретарём ЦК в Грузии стал Эдуард Шеварднадзе. Подосновой же процессов «буржуазного перерождения» (как назвали бы это в 20-е годы) было сохранение в СССР товарно-денежных отношений.

Так что это были не просто «маленькие радости западной цивилизации», как вы выразились. Это было прямое проявление мещанского сознания. Это было естественное поведение виртуальных мелких буржуа, которые не хотели творить и бороться, а хотели потреблять. И с крахом СССР они оказались обобраны вовсе не «бандой хищных дельцов», явившихся откуда-то извне, а частью их самих: такими же, как они, просто наиболее хищными, наиболее беспринципными, наиболее наглыми, бессовестными, алчными. Все эти люди были и в СССР, просто зачастую они не могли развернуться в полную силу – одни из-за своего полностью криминального сознания (или бытия), другие в силу интеллектуального убожества, третьи из-за воинствующего аморализма или асоциальности. В годы сталинского «Большого террора» как раз такие успешно росли по карьерной лестнице – в первую очередь в карательных органах. С тех же пор многие из них успешно существовали и делали карьеру в идеологических структурах (включая культурно-пропагандистские и образовательные) и в советских общественных и гуманитарных науках. А вот в других областях, пока надо было противостоять капиталистическому миру и решать задачи повышенной сложности (создание ракетно-ядерного щита, освоение космоса, создание автономной сверхмощной энергетической системы и т. п.), вся эта мещанская публика расцвести не могла. И лишь когда СССР был разрушен и такие задачи исчезли, а постсоветские республики (включая и Россию, и Азербайджан) деградировали до уровня «третьего мира», эта серость расцвела пышным цветом везде, так как она оказалась вполне адекватна уровню новых – мелких, примитивных, провинциальных – задач. Отсюда – торжество всяких шарлатанов (вроде Петрика), «магов», «ясновидящих» и «экстрасенсов», псевдоученых наподобие Фоменко и Чудинова, «религиозного образования», постмодернистской «философии» и прочего примитива. И совсем не случайно, что советские рептильные «деятели культуры» (собственно, масскульта, конечно) – пусть и «раскрученные» и «статусные» – так идеально вписались в капитализм (я об этом подробно писал в статье «О “священных коровах”, “всероссийских иконах” и вечно пьяных “гарантах демократии”» в журнале «Альтернативы», 2000, №4; 2001, №№1, 3: http://saint-juste.narod.ru/kosukhinu.htm). Как не случайно и то, что преподавательское сообщество – и школьное, и вузовское – так же легко и быстро «перестроилось», продалось старым новым хозяевам и занялось разнузданной антикоммунистической, правой (неолиберальной или даже прямо фашистской), религиозной пропагандой (я об этом подробно писал во второй статье цикла «Молодежь как объект классового эксперимента» в журнале «Свободная мысль-XXI», 1999, №11, 2000, №1; http://saint-juste.narod.ru/lu-gun.htm).

Да, конечно, больше всего пострадали самые честные, самые добрые, самые лучшие, самые талантливые люди, подлинные интеллигенты, увлечённые своим делом, думавшие об общественном благе и чуждые потребительству (в том числе и те, кто искренне верил официальной советской идеологии, наивно верил – в частности, и потому, что они не были специалистами в области общественных наук, – что это была марксистская идеология). Они оказались совершенно не приспособлены к жизни в капиталистическом аду «третьего мира». Многие из них не выдержали перемен, отчаялись, сошли с ума, спились, умерли от инфарктов-инсультов, а то и покончили с собой (как Юлия Друнина, например). Но даже они не были готовы к борьбе, к самопожертвованию, к лишениям, к репрессиям, то есть даже в них было слишком много если не прямо мещанского, то компромиссного по отношению к мещанству. Потому что они всю свою жизнь мирно, без борьбы жили и работали рядом с обывателями – в одних коллективах, в одних кабинетах, в одних классах и аудиториях. Потому что у них не было революционного опыта, опыта прямого и бескомпромиссного политического противостояния – единственного, что могло дать силу в новых, постсоветских условиях. Потому что они не вели борьбу слева с советской контрреволюционной Системой и, следовательно, не были готовы к её краху и к продолжению борьбы с постсоветской контрреволюционной Системой.

Нет никакого «мещанства нового образца», о котором вы спрашиваете. Мещанство осталось таким же, каким было и раньше, – это по-прежнему люди, не умеющие и не желающие думать самостоятельно; посредственности с ограниченным кругозором и мелкими, убогими, частными потребностями и запросами (в том числе культурными); люди, не способные и/или не желающие думать на общие, глобальные, серьёзные темы, изучать их, подходить к ним научно; люди, заботящиеся лишь о своих мелких, частных, корыстных выгодах, а не об интересах всего общества и прогрессе человечества; люди, не способные на подвиг, на самопожертвование; люди, погрязшие в подлых интригах, не способные подняться над сиюминутной текучкой; конформисты, наконец. Их бог (несмотря на то, что они после краха Советского Союза вдруг все стали «верующими») – это потребление (и, как инструмент, позволяющий потреблять, деньги). Всё это было уже в СССР, ничего нового. Вспомните 70–80-е годы, когда именно потребление, приобретательство, накопительство стало для подавляющего большинства смыслом существования (включая и «модные» варианты «духовного» потребления, связанные с книгами, театром и т. п.). Да, конечно, за 20 с лишним лет, как не стало Советского Союза, уже выросли поколения, которые либо почти не помнят жизни в СССР, либо совсем её не помнят, а представления об этой жизни черпают в лучшем случае из рассказов родителей, а в худшем – из разнузданной лживой антикоммунистической пропаганды. Но это вовсе не «новое мещанство», просто эти поколения – более примитивные, они хуже образованы, менее культурны, более наркотизированы, более шовинизированы, более жестоки и циничны. И это не только потому, что постсоветские страны деградировали, варваризовались, но и потому, что капитализм выявляет в людях (в тех же обывателях) самые худшие их качества. Советский обыватель ещё и из-за того казался таким «мирным», что у него не было нужды – в условиях советского социального государства – культивировать в себе жестокость, алчность, агрессивность.

О том, почему обобранное, ограбленное, систематически лишаемое неолиберальной властью остатков советского социального государства население терпит и не поднимается на революционную борьбу, я подробно писал в статье «О “безмолвствующем народе” и “социальном взрыве”, которого всё нет и нет» (в журнале ««Россия XXI», 1996, №5–6; http://saint-juste.narod.ru/tutchev.htm). К этой статье я хочу вас адресовать. Добавлю к этому то, что уже говорил в статьях «Мировая революция-2», «Разрушить капитализм изнутри» и «“Второе издание капитализма” в России».

Революционное поведение трудящихся не определяется одним только обнищанием, резким ухудшением условий существования. Для революционной борьбы необходим революционный субъект, например, революционный класс, который должен стать «классом для себя», то есть осознать (пусть даже в общих чертах) свои классовые особенности и свои особые классовые интересы. Поскольку никакой класс не выступает в полном составе как политический боец, этот ставший «классом для себя» класс должен выделить, создать специальные политические отряды, которые и выступали бы выразителями его интересов на политической арене и непосредственно вели политическую борьбу. Но на постсоветском пространстве ещё не завершился процесс классообразования. И, как всегда бывает в истории, последними формируются (и тем более осознают себя) именно угнетённые классы. Кроме того, политический опыт – в том числе революционный – не может возникнуть «вдруг», сформироваться мгновенно. Это именно опыт, опыт накапливается, это – традиция. У нас на постсоветском пространстве такого опыта, такой традиции нет (революционная традиция вообще была полностью прервана сталинизмом). А есть совершенно противоположный, контрреволюционный опыт, контрреволюционная традиция. В частности, если говорить о контрреволюционной традиции массовых действий, массовых мобилизаций, у нас есть контрреволюционная традиция 1989–1991 годов, частично воспроизведенная гайдаровской реакционной толпой в октябре 1993 года. Эта же традиция была воспроизведена, разумеется, на украинских Майданах, на Болотной, во время антикоммунистических беспорядков в Кишинёве, в ходе «революции роз» в Грузии. Я участвовал в написании известного манифеста «Скепсиса» «Не наступать на грабли!» (http://scepsis.net/library/id_3108.html) – и по результатам вижу, в чём заключалась ошибка редакции «Скепсиса»: «скептики» обращались к мещанской толпе, ошибочно принимая её за своих добросовестно заблуждавшихся союзников. А это (не считая зевак) была именно контрреволюционная мещанская толпа. Поэтому неудивительно, что она не только не услышала призывов «Скепсиса», но даже не поняла того, что было написано. В частности, я добился, чтобы в манифест были вписаны слова о необходимости создавать ячейки сопротивления по месту работы, учёбы и жительства. Эти слова были полностью проигнорированы: обыватель вовсе не горел желанием бороться со своим непосредственным начальством (тем более, что политическая деятельность на производстве и в учебных заведениях прямо запрещена российскими законами, а для отказа от буржуазного закона у мелкого буржуа кишка тонка). «Не наступать на грабли!» писался в момент, когда «белоленточное» движение только зарождалось и его классовое лицо было неочевидно; очень скоро стало ясно, что «Скепсис» обращался, увы, к своим классовым врагам (я подробно разбирал эту тему в статье «…посильнее «Фауста» Гёте!»: http://saint-juste.narod.ru/bolotnoe.html).

Для изменения ситуации нужно, чтобы с политической арены в целом ушло советское поколение – насквозь конформистское и привыкшее не к революционной борьбе, а к государственному патернализму, и поколения «перестройки» и «постперестройки», тотально отравленные неолиберальной, антикоммунистической и шовинистической пропагандой ещё в подростковые годы и в ранней юности (именно эти последние поколения и заявили о себе на Болотной, на обоих Майданах, в Кишиневе и т. п.). Я подробно разбирал этот вопрос в «Мировой революции-2».

Надо иметь в виду, что у нас ещё и потому нет традиции революционной борьбы, что в позднесоветский период отсутствовала борьба классов. Поскольку классы в суперэтатистском обществе существовали номинально, как я уже говорил выше, поскольку всё трудящееся население при суперэтатизме было по сути одним классом – классом наёмных работников на службе государства, – мы и не имеем примеров, чтобы какой-то один класс при суперэтатизме вёл борьбу с целью отстранения от власти другого класса. Разумеется, соблазнительно провозгласить, например, польскую «Солидарность» или рабочих Новочеркасска в 1962 году примерами борьбы рабочего класса за своё освобождение от гнёта «класса номенклатуры». Но если мы посмотрим на эти события внимательно, непредвзято и с позиций классового анализа, мы увидим, что даже в этих случаях (о таких примерах, как венгерские события 1956 года, я уж и не говорю) мы сталкиваемся со стихийным протестом рядовых потребителей против ухудшения потребления и с проявлением групповых интересов, с требованием частичного улучшения своего положения (в первую очередь потребления), а в крайнем случае – с требованием частичных реформ буржуазно-демократического образца, реформ в духе «общества потребления», которые в принципе могла осуществить и сама Система и которые точно не несли в себе ничего «революционного» и «пролетарского». Типичными примерами таких реформированных вариантов суперэтатизма могут быть названы «югославский социализм» и «Пражская весна» (в первом случае мы имеем вынужденно реформированный вариант суперэтатизма, во втором – добровольно).

Более того, те, кто пропагандировал и пропагандирует идею «номенклатуры как нового эксплуататорского класса» как раз напрямую выражают интересы нового класса эксплуататоров. Я не имею в виду, разумеется, Джиласа и Восленского – в те времена это были лишь политологические концепции, пусть и ошибочные. Но когда в «перестройку» идея номенклатуры как нового эксплуататорского класса приобрела массовый характер и стала очень популярной, она именно потому так активно внедрялась в сознание населения, что за этой пропагандой стояла часть номенклатуры, которая уже видела себя в постсоветском капитализме в качестве нового эксплуататорского класса – бюрократ-буржуазии. И эта часть номенклатуры была жизненно заинтересована в том, чтобы отвлечь внимание населения от начинавшейся приватизации (то есть расхищения государственной собственности) и натравить это население на несуществующий «эксплуататорский класс», выпячивая вопрос о «привилегиях». Напоминаю, что именно на «борьбе с привилегиями» построил свою пропагандистскую кампанию Ельцин, которого теперь практически вся Россия дружно проклинает (ан поздно: всё, что от него требовалось – я говорю о разворовывании огромного национального достояния и насаждении неолиберализма и клерикализма, – уже сделано, а после драки кулаками не машут). И не случайно «разоблачителями» номенклатуры как «эксплуататорского класса» стали или сами представители этой номенклатуры (начиная с Ельцина), или обслуга номенклатуры – все эти профессора «марксизма-ленинизма» и прочие продажные интеллектуалы.

Говоря иначе, мещанское население СССР было наказано за своё мещанство: оно хотело стать мелкой буржуазией – оно в значительной степени (кто не погиб и не был совсем разорён) ею стало. Но оказалось, что это куда менее приятно, чем думали советские мещане. Поскольку сознательными (или даже полусознательными) революционными бойцами мещане быть не способны, им остаётся теперь только проклинать «вождей», вздыхать о прошлом или об упущенных возможностях (вариант: об «украденной антитоталитарной революции») и тосковать – воспользуюсь точным образом Александра Непомнящего – о « тёплых гнёздышках», о «картонных солнышках», о «крыжовнике-смородине преданной Родины».

При этом «оранжевые революции», которые вы назвали «неприличными», – это как раз вполне адекватное поведение обывателя, мелкого буржуа. Это – типичные бунты потребителей, это коллективные действия мелкой буржуазии, которая обижена на судьбу – потому что реальность разошлась с её, мелкой буржуазии (мещан), планами и надеждами. Обыватели надеялись, что в постсоветских обществах они, превратившись из виртуальных мелких буржуа в реальных, станут привилегированным классом. А оказалось, что привилегированным – и правящим – классом в этих обществах стала бюрократ-буржуазия (что такое бюрократ-буржуазия, я разъясняю в статье «Суперэтатизм и социализм» и в книге «Провокация. – Постскриптум из 1994-го»), а ниже ступенью расположился другой привилегированный (и эксплуататорский, но зависимый от бюрократ-буржуазии – во всяком случае, в России и в Азербайджане) класс – крупная буржуазия. А мелкая буржуазия оказалась гораздо ниже, и привилегии её настолько малы (особенно если сравнивать с двумя «верхними» классами), а положение настолько неустойчиво (как и предупреждал марксизм), что долго существовать в такой ситуации ей, мелкой буржуазии, психологически кажется просто невыносимым (не забудем, что стабильность – это одна из важнейших ценностей для любого буржуа). Собственно, все эти «оранжевые революции» на постсоветском пространстве – это попытки мелкой буржуазии выбить (или выторговать) для себя более привилегированное, чем есть, положение. Разумеется, успех здесь может быть только временный и случайный – тем более, что все эти «оранжевые революции» вовсе не направлены на уничтожение бюрократ-буржуазии и крупной буржуазии как классов и не направлены даже на то, чтобы отстранить их от власти, поскольку это при капитализме в принципе невозможно. Сказанное касается, конечно, и «белоленточного» движения в России. То есть, повторяю: мелкобуржуазное население в постсоветских странах ведёт себя именно так, как и должна себя вести мелкая буржуазия. Поражает лишь, что такое большое число людей в наших странах, людей, именующих себя «левыми», не понимает таких простых вещей и с радостью выступает в роли «пушечного мяса» в этих буржуазных – то есть антикоммунистических – «революциях». Впрочем, на поверку выясняется, что эти «левые» – либо шуты-маргиналы (часто даже дураки или сумасшедшие), либо насквозь буржуазные проходимцы, стремящиеся создать себе репутацию «левых, преследуемых антидемократическим режимом», чтобы потом с этой репутацией «слинять на Запад» и благополучно устроиться там в постмодернистской академическо-артистической тусовке (см. об этом статьи Александра Подмогильного «Наши “левые” в деградирующем Ростове»: http://saint-juste.narod.ru/Left_Rostov.htm; Агнессы Домбровской «О чем мечтают академические “левые”?»: http://saint-juste.narod.ru/dream.html и Романа Водченко «Оптимисты в болоте»: http://saint-juste.narod.ru/Optimisty.html).

Для успешной революционной борьбы нужна, помимо прочего, работоспособная, современная революционная теория. Без такой теории любое стихийное возмущение угнетённых не может вылиться ни во что, кроме неуправляемых бунтов и погромов, заведомо обречённых на поражение (как это было в Губе и в Исмаиллы), или, в лучшем случае, в замену одного грабительского клана у власти другим (как это произошло в результате двух подряд «тюльпановых революций» в Киргизии). А такой теории у нас пока нет. Мы находимся в самом начале её создания. Я подробно говорил об этом в статьях «Суперэтатизм и социализм» и «Мало читать Маркса. Его надо ещё ПОНИМАТЬ» (http://saint-juste.narod.ru/shapinov.htm) и в интервью «Сакральная функция революционного субъекта» (http://saint-juste.narod.ru/sakraln.htm) и «Левые в России находятся на докружковой стадии» (журнал «Левая политика», 2007, №2; http://saint-juste.narod.ru/left07.htm).

Почему потребительство оказалось столь соблазнительным для такой массы людей? Потому что это – внешние подпорки, костыли для умственно, эстетически, этически неразвитых особей, которые в современном мире – мире, очень далеко ушедшем вперёд в культурно-технологическом отношении от рубежа буржуазных революций – если и не понимают, то подсознательно ощущают (пусть это и вытесненное ощущение) свою ущербность, неполноту, несостоятельность. То есть потребление и накопление замещают в их случае внутреннее содержание, человеческую сущность (самость). Обыватель – не личность (он не развился по тем или иным причинам до уровня личности), он не живёт и не творит. Потребление (в том числе развлечения) и накопление заменили ему жизнь и творчество. Он думает, что он владеет вещами, а на самом деле вещи владеют им.

Буржуазная культура потому оказалась отброшенной на уровень масскульта, что статусные «интеллигенты» (то есть интеллектуалы), которые и должны были создавать продукты культуры, сами оказались всего лишь банальными неразвитыми обывателями, то есть мелкими торговцами, занятыми продажей и перепродажей самих себя. Я подробно писал об этом в «манифесте» «Долой продажную буржуазно-мещанскую культуру посредственностей, да здравствует революционная культура тружеников и творцов!» и в статье «Десятилетие позора» (в журнале «Свободная мысль-XXI», 1999, №7; http://saint-juste.narod.ru/10let.htm, эта статья также переведена на азербайджанский: http://solfront.org/archives/6244). За этим, конечно, стоит сознательная культурная политика империализма: настоящее искусство (даже буржуазное, каким было искусство Бальзака или Стендаля) для правящих классов современного капитализма опасно. Но в то же время современные средства массовой коммуникации и технические средства тиражирования продуктов искусства позволили сформировать вкусы и взгляды «потребителя» этих продуктов. Поскольку этот процесс длится давно, соответствующая масскульту аудитория давно сформирована и требует именно такого «искусства» – потребительского, несерьёзного, развлекательного, потакающего её примитивным прихотям и интересам, её самодовольству и убеждающего её в том, что именно её вкусы и её образ жизни и есть «идеал». В «Десятилетии позора» я назвал эту мещанскую аудиторию и обслуживающую её арт-тусовку «нерушимым блоком филистера и богемы» и «единым неразделимым кислотно-галерейно-подиумно-TV-шоу-секс-туристским-садо-мазохистским клубом».

Как я уже говорил, в СССР сформировалось общество победившего обывателя, обыватель – неважно, беднее или богаче – составлял основную массу населения, но испытывал неудобство из-за «давления» высокой культуры и остатков марксистской идеологии, которые он так и не смог в советский период ликвидировать. Поэтому вполне естественно, что его идеалом был Запад, а на Западе его интересовала исключительно жизнь «среднего класса», он ассоциировал себя с этим «средним классом» и хотел быть мелким (средним) собственником, каким, по его мнению, было большинство этого «среднего класса». По этой же причине он верил в то, что на Западе существует «мещанский рай» – «Цивилизация Среднего Класса», в чём его активно убеждали платные западные интеллектуалы-пропагандисты. Они смогли убедить в этом большинство в своих странах (и только недавний глобальный экономический кризис заставил значительную часть западного населения понять, что это – ложь, что «Цивилизация Среднего Класса» – это лишь временный эпизод в истории Запада, связанный с массовым экономическим подкупом жителей «первого мира» в условиях противостояния с Восточным блоком, что делалось на доходы от эксплуатации «третьего мира»). О «Цивилизации Среднего Класса» я подробно писал в «манифесте» «Долой продажную буржуазно-мещанскую культуру посредственностей, да здравствует революционная культура тружеников и творцов!». Если западный обыватель своим пропагандистам поверил, то нашему было поверить ещё легче: он, во-первых, не жил при капитализме, на Западе (а туристам везде хорошо!), а во-вторых, если в СССР такой «мещанский рай» (пусть с некоторыми изъянами) был построен, почему бы не поверить, что этот «рай» (но уже без изъянов) может быть построен при капитализме. Я эти мечты о «мещанском рае» высмеял в пародии на пародию на фэнтези «Брайдер и Чад-о-Вич». Многие верят в «Цивилизацию Среднего Класса» до сих пор и считают, что проблемы постсоветских стран вызваны именно тем, что это – «неправильные страны», в которых построен «неправильный капитализм». Тем более что западные платные интеллектуалы-пропагандисты продолжают активно навязывать всем миф о полной победе «среднего класса» – и уже распространяют её на весь мир. Например, о том, что весь мир состоит из одной мелкой буржуазии, и других классов больше нет, нагло врал якобы левый Джорджо Агамбен (см. об этом подробнее в моей статье «Декларации без доказательств» в альманахе «Мулета»: «Мулета. Вехи вех. Сборник статей о русской интеллигенции». Paris–М., 1999; http://saint-juste.narod.ru/agamben.htm).

В «манифесте» «Долой продажную буржуазно-мещанскую культуру посредственностей, да здравствует революционная культура тружеников и творцов!» в начале 90-х я писал, что наш постсоветский обыватель даст сто очков вперёд западному в области хамства, зависти, низости и подлости. И если он в советский период казался лучше западного, то только потому, что «мещанский рай» по причинам, о которых я говорил выше, был не достроен и, следовательно, нашего обывателя искусственно цивилизовывало давление извне. Как только это давление окончательно исчезло, мы все смогли убедиться, что всё так и есть. Не случайно постсоветский обыватель, мелкий и средний буржуа заслужил такую позорную репутацию (своим поведением в публичных местах) на Западе. Мы потому и наблюдаем такую чудовищную деградацию на постсоветском пространстве, что для обывателя главное – заграбастать побольше и тут же начать потреблять, отгородившись забором, а снаружи – хоть трава не расти. Это прекрасно предсказали ещё братья Стругацкие, когда описывали поведение «модели, полностью удовлетворённой».

Но это – не самое худшее, что нас может ждать. Обыватель, мелкий буржуа – это массовая база фашизма. Как я уже писал в статье «Капитализм ведёт к фашизму – долой капитализм!» (http://saint-juste.narod.ru/meinhof701.htm, этот текст также переведён на азербайджанский: http://www.screen.ru/Tarasov/Meinhof-azerb.htm), перефразируя Ленина, фашист – это озверевший от ужасов капитализма обыватель. Поскольку для стран «третьего мира» (даже сидящих на «нефтяной игле») ужасы капитализма неустранимы, постсоветский обыватель медленно, но верно дрейфует в сторону фашизма (в том числе государственного фашизма, так как обыватель тоскует не просто по «твёрдой руке», но по государственной «твёрдой руке», которая может обеспечить ему безопасность, а буржуа всегда готов обменять свободу на безопасность). Так что ничего случайного или удивительного в успехах ультраправых в Прибалтике, Польше, Венгрии, Румынии, бывшей ГДР, Хорватии, Украине или Молдавии нет. То есть, возвращаясь к концу вашего вопроса, сегодня, в отличие от большевиков, с учётом опыта прошедших лет, мы можем смело утверждать, что революционер и обыватель, революционная мораль и мещанская мораль несовместимы и сосуществовать не могут, это антагонисты, и одна из сторон обязана будет уничтожить другую.