Маленькие печальные рассказы

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за апрель 2023:

 

На чтение потребуется 45 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Согрешил я, что сделал Тебе,

сторожащему человека?

Зачем меня поставил мишенью Себе?

Я стал сам себе в тягость.

 

(Иов 7:20).

 

Трое пришли к лежащему человеку. Сидели, дышали, молчали. Не выдержали – заговорили. Поняли: больше молчать невозможно. Он лежит, дышит, не отвечает. А они слишком долго молчали – и говорят, будоражат словами, лежащего убеждают. Он не выдержал, пожалел и ответил. Всё правильно вы говорите, но только не обо мне. Я вас понимаю, а вы меня нет.

 

Теперь сквозь встревоженную движением неспешного ветра лежалую пыль понимаешь отчётливо то, что раньше было понять невозможно: живому мёртвого, хоть он дышит и говорит, не понять. Мёртвый живой видит то, что видеть не хочет, слышит то, чего слышать он не желает. Между ним и миром – стена, непостижно растущая, из ничего возникающая. У одних мёртвых живых она из бетона, из кирпича – у других. Есть и: камень на камне, плотно пригнаны, приникли, и – на века. Стена не видима для просто живых: уткнутся, ранятся и отпрянут. Что проку в стене для просто живых? А для мёртвых живых – спасение. Верят, что защитную стену, от мира живых спасение Бог посылает. Так выпало, так на роду было написано до рождения, что, умерев, он будет вместе с живыми воздухом тем же дышать, задыхаясь. За что ему это? Вначале спрашивал, потом перестал, к боли привык, со страданием свыкся. А когда он заметил не стену даже, а вроде полоски: то ли пыль так прибилась, то ли что-то ещё, стало чуть легче. На миг вдруг показалось: воздуха стало меньше. Показалось, и под ноги глянул: полоска. С тех пор стал ходить медленней, под ноги глядя. Потом додумался, как боль свою измерять. По полоске, а та росла, поднималась, и вот – превратилась в нечто, на стену ещё не похожее. Расти он ей помочь не умел. Зато ростом стены восторгался, хоть никак в толк не мог взять, то ли стена его боль уменьшает, то ли, напротив, от восторга стена поднимается. Когда она с ним ростом сравнялась, почувствовал: легче. Но мелькнуло – погасло. Не фонарь, не свеча, но спичка, стал жечь – отбросил. Все его выше, за стеною мелькая, стену, а вместе с ней и его самого к земле пригибали. Норовили, вытянув шею, поднявшись на цыпочки, поверх стены глянуть, того вовсе не ведая, что своим колким взглядом его обжигали. А было, сам на всё пялился, цеплялся за всё. Есть такие кусты: за одежду хватают. Щенка бездомного подобрал, так тот любил играючи хватать за лодыжки. Потом обиделся и исчез. Пошёл гулять. Не вернулся. Он поначалу и не заметил. Продолжал по привычке воду ему подливать, подкладывать корм. Когда спохватился, увидел: огромная лужа, в ней плавает блюдечко. На месте миски – гора на всю щенячью, не слишком долгую жизнь. Всё у собак, как у людей. Хочешь есть-пить – нечего. Не хочешь – зажрись и упейся. Так же, как люди, боятся увидеть у ног разверстую бездну. Боятся, но, любопытные, ходят по краю: есть, мол, в бою упоение. Глупы, неразумны, трусливы. Так он думал о них, о живых, о собаках и людях, а стена росла, строилась, воздвигалась. За ней дышали волнистые плисецкие руки. Вздымая с пылью не слишком больную, утихшую, сладкую боль, заикался кларнет. В истеричном веселье верещали глумливые флейты. Нет, флейта глумливой быть не может никак. Верещали глумливые дудки. В гниющих кишках кишели, ощетинившись, чужие кошмары. Профессор гудел: «В юности человека влечёт инстинкт физического сохранения рода, в старости – духовного». Студент на ушко розовощёко шептал: «Меня уже штырит». Хоть и росла стена с одной стороны, но казалось – со всех. Укрылся стеной, как одеялом от больного яркого света, от звуков скрежещущих и скрипящих, от вони рыбной из кухни, от холодного заросшего тенью угла. Лежишь себе простуженный Котик Летаев из белоснежной с разлапистой ёлкой зимы, с колкими зубцами стены, а рядом с тобой детский крошечный лакированный стульчик. На него никогда не садишься, зато, как славно, поднявшись, со стульчика слегка подтянуться и, перевесив себя через оконный проём, превозмогая материю, вниз головой на щербатый чёрный асфальт. И помнить, всё время помнить в полёте, а, долетев, забыть: окно ведь открыть – это жилы себе отворить. Бабочка вспыхнула, на ветру задрожала и в оплывший кокон вернулась: душистый щекочущий свет и сиреневый дух маттиол в предвечернем предсмертном дурмане. Идут, семенят, ползут, взрослые, а как дети, держатся друг за друга, чтоб не упасть, на плечи один другому руки они положили. Только стоит кому-то из них поскользнуться-споткнуться, тотчас отскакивают как от прокажённого. Идут они вместе. Падают порознь. И увидели, вроде поняли, что глупо так семенить, глупо и совсем неудобно, увидели, как тот, упав, не поднялся, но снова друг в друга вцепились и ковыляют. Когда стена поднялась, и ничего за ней не было видно, от мира живых осталось одно: завывание. Жуткое слово. Произносишь – гудит, уши к земле пригибая, то ли шакалья любовь за стеною вот-вот разразится, то ли обезумевший ветер свиток несёт, докрутит – и времени больше не будет. На всём белом свете не будет. И белого света не будет. Когда ветер свиток докрутит. А пока, ненадолго – ветер, ветер на всём белом свете. Но ветер не только ветер, а может, и вовсе не ветер, ветер – дух неприкаянный, вначале витавший, затем потерявшийся. Раньше и он думал так, как они, что мёртвым не больно, что мёртвые сраму не имут, всё такое глупое, детское. Сам заглядывал поверх стен. Живые всегда любопытны. Кто с кем, что почём. Что там происходит? Норовят изловчиться и заглянуть, удовлетворить похотливое любопытство. Он понял, как от них уберечься. Надо к стене вплотную прижаться, в стену врасти, и не увидят. Конечно, вжавшись, стоять очень не просто. Ноги болят, спина затекает, зато изнутри – покой и смирение, тихо, ни запахов мерзких, ни взглядов. А стена всё растет, словно мучительный удушливый текст с пергаментной плотностью слов, клинописной неистребимостью сочиняется, затягивая и погребая. Глянешь по-над стеной, а там то ли жёлтое куцее холодное солнце, то ли луна слегка потеплела. Лунное солнце? Звёздные облака? Затем и эти вопросы исчезли, пропали. Дымом взошли, в воде растворились? Вездесущая сушь. Тёплое шелестенье. Листья желтеют, из эллипса яичного вылупляясь. Ластятся и слетают. Не на землю, но – в небо, где сквозь звёздные облака проложена дорога цвета сапфира.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в апреле 2023 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: