Словарь неологизмов из романа А. Белого "Москва"

На чтение потребуется один час | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Писателей можно оценивать по разным критериям. Говоря о словотворчестве, трудно найти равновеликого Андрею Белому^[1] – не в русской литературе, а мировой. Только Велимир Хлебников^[2] сопоставим ему, несколько приближён к нему Джойс^[3], называть остальных нет особого смысла.

Сокровищница его неологизмов неведома почти никому. Глуп читатель, глуп и писатель. Встречая неологизм, слово недавно придуманное, любят спрашивать: «а есть такое слово?». Вопрос глупый, изобличающий человека недалёкого. Словарный запас постоянно пополняется, хотя многим кажется, что существует некий неизменный запас слов, упавший с неба или изобретённый зараз при царе Горохе. Каждое слово – бывший неологизм, переставший быть таковым от частого употребления. «Чертёж», «рудник» и «созвездие» придуманы Ломоносовым, «влюблённость» и «девушка» – Карамзиным (раньше были «девицы»), «стушеваться» – Достоевским, в «Двойнике». «Я могу показаться необычным; необычность – не оторванность; необычное сегодня может завтра войти в обиход, как не только понятное, но и как удобное для использования» (Белый, из предисловия к «Маскам»).

Почему неологизмы Белого остаются неологизмами, не став не только «удобными для использования», но и «понятными»? Потому что в тридцатых годах победили «простые» (выражение Яны Кандовой, к которой ниже мы и перейдём). Любители Сервантеса, Чехова, Бунина, Шолохова, Ильфа и Петрова, Фадеева, Твардовского, Симонова, Солженицына, «Мастера и Маргариты», «Доктора Живаго» и прочих следующих путём Абая^[4], пишущих для «простых», не «заумных», чтоб голова не болела, чтоб прозрачно было, простенько. Мол, пишите искренне и Пушкина с Низами^[5] уважайте, а остальное приложится («простые» – всегда пушкинисты). Такие авторы и критики заняли командные посты в Союзе писателей с момента его основания в тридцать четвёртом году, в коем – символично – скончался Белый. Пожалуй, советская литература кончилась не в тридцать первом, как думал Олеша^[6], а в тридцать четвёртом. Открытия автора «Петербурга» и «Москвы» остались на обочине, победила серая масса пишущих «не мудрствуя лукаво».

(Точно так же на вооружение взяли Репина с Шишкиным и Айвазовским, даже тупого Брюллова, а не Врубеля, «Мир искусства»^[7] и «Бубновый валет»^[8]).

Сталинско-ждановская команда сменила ленинско-луначарскую (ленинский режим Белый принял восторженно). Ждановы корнают литературу и поныне (при этом большинство из них – антикоммунисты). Как-то я участвовал в литконкурсе. Цитирую по памяти, почти дословно, отзыв члена жюри: «язык рассказа слишком сложный и витиеватый для художественной (!! – Л.) литературы». То есть писать нужно простенько. Чтоб у него, ждановца, голова не болела.

Повторим, к марксизму-ленинизму это не относится. Та же Кандова, как и Белый, из ленинской команды. Наступление на культуру армады «простых» началось с воцарением семинариста, православного. А у православия, как и всего христианства, всего средиземноморского монотеизма (иудаизма, христианства, ислама), один лозунг – «блаженны нищие духом». Не смей проявлять «гордыню» (страшное обвинение в устах монотеиста, «нищего духом»!). Помню дамочку-литератора, сказавшую, прочтя фрагмент моего романа: «Нет, знаешь, у тебя там всякая игра слов… Автор выезжает с шашкой на белом коне…». «А как, – спрашиваю, – должен выезжать автор? На ослике с понурой головой? Потому что у тебя нет белого коня с шашкой?». Молчит, насупилась.

«Я свинья, и ты свинья, все мы братья-свиньи» – девиз монотеиста, девиз стада, «простых», в частности, девяноста процентов православно-исламской интеллигенции. Армады асеевых и демьянов бедных, прошедших мимо ослепительного гения – прозы, поэпрозы и поэзии. «Необычность – не оторванность…». Простые сделали её оторванной, «оторвали» от культурной жизни. 

Белый – из мастеров элитарных, чья слава двойственна, не знаемых или знаемых понаслышке каждым вторым интеллигентом, а для обывателя это и вовсе китайская грамота. Таковы и Пруст, Тракль^[9], Хлебников, драмы Анненского и Цветаевой, Гуннар Экелёф^[10], Клод Симон^[11], Славко Яневский^[12], Эль Греко^[13] (очень интересно сравнить его именно с Белым), Врубель, Х. К. Ороско^[14], Гуго Вольф^[15], Шёнберг^[16], Хиндемит^[17]. Даже попадая в классики, они остаются элитарными, не тиражируются вроде Рафаэля, Рубенса, Моцарта и Пушкина. Много званых, говорите? Мало избранных.  

Набоков лучшими произведениями XX века называл «Петербург» Белого, «Улисса» Джойса, «В поисках утраченного времени» Пруста и «Превращение» Кафки. Между тем «Москва» Белого масштабнее «Петербурга» по объёму и теме и значительно сложнее по стилю. Называть «Петербург», умалчивая «Москву», откровенно нелепо – но Набоков принципиально замалчивал всё написанное в Союзе, кроме самых одиозных антисоветчиков. Во-вторых, «Превращение» – небольшое сочинение, называя его, нужно упомянуть многие малые шедевры. А речь идёт о произведениях наиболее масштабных. Будь Набоков немного честнее, вместо «Превращения» назвал бы «Москву». Белый как романист – это Джойс и Пруст, взятые вместе.

«Его смотрели как спектакль, – писала о Белом Марина Цветаева в «Пленном духе», – сразу после занавеса бросая его одного…» (курсив Цветаевой). Сразу после смерти его бросили одного, дали занавес, предали забвению в закоулках библиотек, что говорит о скудоумии, нашем с вами, общем.

«…бушующие костры на бледном, измождённом лице…», – описывал внешность Белого Илья Эренбург. Бушующими кострами и поныне остаются «Петербург» и «Москва» (хотя «Москва» – это уже пожар) на бледном, измождённом фоне последующей словесности – что сталинистов, что шестидесятников.  

То обстоятельство, что автор лучших – сложнейших и наиболее новаторских – русских романов XX века остаётся малоизвестным, для Яны Кандовой было личной болью, учитывая степень её любви к Белому. И она успела внести лепту в исправление этой несправедливости. Многое делала и устно. До сих пор почти никто не знает, что «лесенка» Маяковского – открытие Белого, не только поэта и прозаика, но и крупного стиховеда. Белый так не писал, но теоретически вычислил возможность этого, и точно вычислил, кому это предложить. Многие (из авторов «Новой Литературы» – А.  Хакимов) узнали об этом от Кандовой.

С Белым Кандову роднили две черты: аристократизм и демократизм. Аристократизм эстетики, вкуса, и демократизм политический. Любовь к простому народу в социальном смысле слова, уважение к трудящимся, и – ненависть к «простым» в сфере культуры. Обдумывая это, вспоминая наши беседы, думаю – ведь это и есть ленинизм. Ставить во главу угла интересы трудящихся и обездоленных, но не подгонять культуру под вкусы большинства, а развивать это большинство. Ибо, как повторял Ленин, хороший писатель не следует за читателем, а ведёт его за собой.

Луначарский, Блок, Хлебников, Белый, Волошин, Брюсов, Бабель^[18], Маяковский, Олеша, В. Чекрыгин^[19], Петров-Водкин, Юон^[20], Филонов, Татлин, Лентулов, Шостакович, Мейерхольд были ленинской когортой интеллигенции, почти вчистую сметённой православно-исламской массой тридцатых. Сейчас её новые ростки давят уже вдвоём: ждановцы и неолибералы (либерасты), уже не репрессиями, а организованным отуплением. В Белого Кандова влюбилась сразу и бесповоротно, как наследница этой когорты.

Кандова первой замыслила словарь неологизмов Белого. Только через несколько лет в российской печати появились сведения о группе филологов, занявшихся неологизмами «Петербурга». Кандова занялась «Москвой», что намного сложнее – из-за вдвое большего объёма сочинения и намного чаще встречающихся неологизмов. Судьба помешала ей завершить начатый труд, труд огромный, ибо способность Белого к обогащению русского языка была потрясающей. Со сделанным можно теперь ознакомиться на страницах «Новой Литературы». Ознакомиться для знания русского языка, ибо целый пласт его, созданный одним (!) человеком, мало кому известен. А чтобы хорошо писать, надобно хорошо знать язык, на котором сочиняешь.

«Москва» (1923–1932) – трёхчастный роман-эпос, каждая часть – «Московский чудак», «Москва под ударом» и «Маски» – полноценный роман. Сочинение с полудетективным сюжетом, но крайне сложное по лексике, синтаксису и пунктуации. В словаре Кандовой – неологизмы «Московского чудака» и самого начала «Москвы под ударом», составляющих около тридцати процентов романа. Да, это лишь менее трети «Москвы» (к тому же в последующем тексте неологизмы учащаются), ибо неология^[21] Белого – океан, в который осмелится погрузиться не каждый пловец. Хорошим пловцам в волнах литературы – рекомендуется.