Между Южным и Северным полюсами

 

Купить в журнале за май 2019 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 1 час 20 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

18+

 

 

 

Антон Адамович Рунетский чувствовал тошноту, трясясь в стареньком автобусе.

«Стоило ли брать вычурный журналистский псевдоним, чтобы тебя посылали в эти места, забытые богом, муниципальными властями, да и самими местными жителями? Вот Ренат Шмат, несмотря на всю брутальную нелепость своего псевдонима, укатил в Амстердам, освещать выставку инновационных технологий, хотя именно тут, в этой глуши, ему самое место. Во всем виноват главный редактор: видите ли, по его мнению, А. А. Рунетский освещает события чересчур пафосно и, вообще, склонен больше к писательству, чем к журналистике.

Ведь досталась кому-то же новость про взрыв на вокзале и подвиг доблестной полиции: рейтинг обеспечен, даже если статью напишет глупая курица, случайно закончившая журналистский факультет.

Автобус неожиданно дернулся и встал в мартовской слякоти.

– Мужики, вылазь давай! А то дальше не поедем! – зычно крикнул водитель, хлопнув по кнопке открывания дверей.

«Надо было придумать статью, а никуда не ехать. Шеф-редактор попросит аудио запись с диктофона, но ведь придуманный текст может зачитать кто угодно». – Антон Адамович улыбнулся, вспомнив фестиваль пива в Баварии: он так напился этого самого пива накануне, что с удивлением обнаружил поутру в своей постели симпатичную турчанку; на фестиваль Рунетский так и не попал, но лихо написал статью, воспользовавшись прошлогодним репортажем, который мельком посмотрел в интернете.

Журналист вместе с другими пассажирами принялся толкать плюющийся грязью автобус, которая летела из-под колес, оставляя на одежде многочисленные пятна.

«Я знаю, Антон, ты любишь присочинить и создать, э-э-м, художественный образ, – главный редактор с хитрым прищуром так и встает перед глазами, – как раз для тебя есть работа: недавно были обнаружены свежие, так сказать, мощи. Ты слышал когда-нибудь о святом Ихтисии? Нет? Это потому что ты часто витаешь в своих мыслях, а представитель нашей профессии должен быть человеком наблюдательным. Популярность этого деятеля вовсю набирает обороты. По неподтвержденным источникам, – главный редактор переходит на шепот и приближает свое лоснящееся лицо к уху собеседника, – останки Ихтисия исцелили заместителя мэра, а он – человек достойный и весьма православный. Сечешь? Нужно бросить пастве кусок мяса, да пожирнее, чтобы наше издательство и дальше процветало и не стало вдруг объектом пристальной христианской любви».

Автобус, наконец-то, поехал, разбрызгивая дорожную жижу.

– Все мужики, залазьте быстрее, – выкрикнул водитель, на ходу открыв дверь.

Остановился он метров через пятьдесят, чтобы подождать бегущих по грязи помощников.

«Что-то хочется уже сбежать отсюда, – размышлял Антон Адамович, – надо нарыть хоть самый минимум, и сразу обратно – в город, где сидя в теплой гостинице, со стаканом хорошего бурбона, он нарастит мяса на этот выкопанный в грязи скелет».

Рядом с журналистом сидел сухопарый дед, который иногда кидал на своего соседа озорные взгляды, очевидно, из желания потрепать языком.

– Погоду обещают на той неделе теплую, аж плюс двадцать пять, – не выдержал старик, легонько толкнув Антона Адамовича локтем в бок.

– Ага, здорово, – ответил журналист.

От деда крепко пахло чесноком и копченой колбасой.

– А то зима то нынче снежная была, оттого и слякоть сейчас.

– Это точно, – безразлично протянул Антон Адамович.

– Я-то вот в город ездил за лекарством для печени. Раньше вот травами лечился, а теперь доктор говорит, мол, не действуют травы – лекарство нужно. Называется… забыл, на «а», кажется. – Старик водрузил на колени самодельную холщовую мошну и стал там рыться, видимо, чтоб прочитать название лекарственной упаковки.

«Вот попал, так попал. Эти пенсионеры думают, что если они прожили больше лет, чем остальные, то кому-то небезразлична их жизнь. Если бы жизнь человека длилась тысячу лет, то, как минимум, девятьсот пятьдесят пролетели бы в скучных и бессмысленных занятиях. Да и ни одному человеку, включая врачей, не интересно, кто и как убил свою печень».

– Аллохол! – попутчик торжественно достал упаковку с желтоватыми таблетками.

– Прекрасный выбор, – Антон Адамович не удержался от саркастических ноток.

– А вы к нам по какому делу? К родственникам едете? – не унимался старик.

«Вот ведь пристал как банный лист. Повышенное любопытство деревенских жителей полностью противоположно городскому безразличию. Но он, Антон Адамович, продукт сферы обслуживания, носитель прагматичного отношения к предметам и явлениям и обладатель здорового эгоизма, должен относиться по-другому к этому вынужденному путешествию. Колумб и Миклухо-Маклай не роптали и, наверняка, получали удовольствие от общения с аборигенами, иногда развлекаясь мошенничеством и грабежом. Все, что в данной ситуации необходимо, это представить себя антропологом и этнографом, открывающим новую расу или неизвестную по сей день культуру».

– По работе.

– А кем вы работаете, уважаемый?

– Журналист.

– Ого, не припомню, чтоб в нашу провинцию приезжали журналисты. Был один аферист, все иконами да мощами интересовался, но ловкий, шельма, оказался, так и не поймали. Хотя, что это я о всякой ерунде? Позвольте спросить, для какой газеты трудитесь?

– «Гражданин», – зачем-то соврал Антон Адамович.

– Не знаю такой, – расстроился дед, – а про что писать будете? У нас же тут скука – ничего не происходит: разве что курица потеряется, да корова у кого падет. Молодежь, бывает, шумит: самогона напьются и начинают кричать и в драку лезть. Но это в каждой деревне происходит. Как у вас там говорится: эксклюзива нет. – Попутчик хрипло засмеялся.

«Хм, а когда житель этой дыры становится святым, не эксклюзив?» – размышлял Рунетский. – Пожалуй, не стоит это обсуждать со словоохотливым соседом, а то он до конца дороги не отстанет».

– Просто нужен очерк о том, как живет среднестатистическая деревня, так сказать – независимый взгляд, – как можно равнодушнее сказал Антон Адамович.

– Да как? Живем потихоньку, по-простому: огородами в основном кормимся, да скотину держим. Денег-то тут особо не водится, мне вот кроме пенсии ни копейки не достается. Развлечения у мужиков незамысловатые: охота да рыбалка, ежели не пьют. Есть еще местный хор: песни поют задушевные и частушки – обхохочешься. Если до выходных останетесь, можете увидеть, так сказать, воочию.

– До выходных не получается остаться, дела, к сожалению, ждут. А в город часто жители выезжают?

– В город-то? Нет. Продать чего по мелочи, да за лекарствами вот. Ну или там помрет кто, к нотариусу, бывает, ездят.

– Понятно, – заключил Рунетский.

– Народ у нас живет небогато, но в мире и согласии; землю и природу почитает и выезжает кто без насущной надобности редко. Вот разве что.., – старик замолчал.

– Разве что?

– Трудно объяснить будет. Я человек простой и малограмотный. Теплицу заложить, урожай собрать да на тракторе шестьдесят пять выжать, – то по мне. И поболтать, чего уж греха таить, не промах; но, как говорится, тонкие материи выражать – нутро не то.

– А вы попробуйте, я лояльный слушатель, – заинтересовался Антон Адамович.

– Ну-у-у, вот как объяснить? Вы в Бога верите?

– Пытался, книги читал и в храмы ходил – не получается.

– Атеист, – хихикнул старик, – а во что верите?

– В то, что логично и можно объяснить либо почувствовать. Наука и философия – для разума, искусство – для чувств.

– Оно,конечно, верно. А вот если вдруг доведется увидеть то, что ни наукой, ни – как его – искусством, ни этой вашей философией, не опишешь?

– Это что, например?

– Откуда мне знать? Я для примера спросил. Вот раз – и увидишь нечто такое, что ни в какие, как говорится, рамки восприятия не помещается?

– Тогда, наверное, я получил бы эксклюзивный репортаж, – усмехнулся Антон Адамович.

– Но как рассказать о том, чего не понимаешь?

– Для этого есть профессиональные приемы, – улыбнулся журналист, – контекст, угол обзора и всякое такое, – Рунетский сделал покачивающийся жест ладонью, показывая, как все непросто в его профессии.

– Ну вот, скажем, явился бы к тебе Бог или другое сверхъестественное существо и рассказал тебе что-нибудь этакое, что перевернет все твои представления и даже не с ног на голову поставит, а прямо головой в колодец! Какие приемчики тогда применять? – ехидничал дед.

«Да что за местный Иммануил Кант отправился за аллохолом?» – удивился про себя Антон Адамович.

– Теоретически тут следует описывать происходящее так, как ты это видишь, без эмоциональных реакций и личного отношения к предметам и явлениям.

– А если ты попадешь в ад, где души сгорают, как частицы пороха, брошенные в костер? – произнес старик серьезно и, как показалось журналисту, со зловещими нотками.

– А за что, скажите мне, я туда должен попасть?

– Ни один человек не виноват настолько, чтобы там оказаться, какие бы поступки он ни совершил, – старик задумчиво посмотрел в окно и продолжил. – Помнится, работал я комбайнером. Сто пятьдесят рублей и бутылку горилки в смену. Погоды стояли великолепные. Но что в этот прекрасный день жатвы происходит с колосьями? Адская машина без суда и следствия пожинает сотни жизней в секунду, и я, обычный комбайнер с папироской, являюсь для этого прекрасного поля всадником апокалипсиса, воплощением зла. А если бы колос знал, что он, как и его собратья, будет перемолот, и прах их будет смешан, залит водой и помещен в печь, чтобы стать пищей для организмов, отличающихся от него настолько, что это даже невозможно осознать? А? Какой репортаж можно сделать про уборку урожая?

– Это был бы репортаж про континент монстров, где любой покупатель хот-дога внушает неописуемый ужас. Но, к счастью, колосья не делают репортажей.

– Возможно, некий иной разум, гораздо более развитый, тоже усомнится, что вы журналист?

– Возможно, – улыбнулся Рунетский, – в подобной интерпретации вопрос добра и зла становится нерешаемым с точки зрения журналистики.

– Так зачем вы тут на самом деле? – бывший комбайнер испытующе глянул на Антона Адамовича.

– А вашей интуиции можно позавидовать, – улыбнулся журналист, – На самом деле я тут по одному курьезному случаю: дело в том, что сейчас в народе набирает популярность поклонение мощам святых, а в вашем поселении жил любопытный экземпляр.

– Святой? У нас? – местный житель удивленно вскинул брови.

– Да-да, понимаю Ваше удивление. Но сейчас, когда в обществе возникла волна интереса к мистическому и потустороннему, мощи малоизвестных праведников, как катализатор чудес, пользуются, эм-м-м, особой популярностью.

– Это ж, как, простите, так получается?

– Ну, скажем, Николай Чудотворец или Матрона Московская имеют гигантское число просителей, подобно тому, как если бы на целый город приходился один врач. На прием пациента считанные секунды. Что у вас произошло? Рассказывайте о своих проблемах. Так, следующий! Проходи, не задерживайся. И вдруг приезжает новый доктор, более молодой и, вполне возможно, более талантливый. Долгое время провел он в размышлениях, спрятанный подальше от людских глаз, и теперь готов совершенствоваться в исцелении душ и тел, – Антон Адамович саркастически усмехнулся.

– А кто ж у нас такой святой?

– Старец Ихтисий. Знаете о таком?

– Всю жизнь тут прожил, ничего подобного не слышал.

– Его настоящее имя, – журналист поднял глаза, – да как же, вылетело из головы… Ганк!

Сосед пристально взглянул в глаза Антону Адамовичу так, что тому стало не по себе.

– Что, простите, вы сказали?

– Ну как же. Александр Пантелеевич Ганк, известный как старец Ихтисий – ключевая фигура на олимпе возрождающейся духовности.

Старик сжал губы и замолчал.

– Простите мой тон, возможно, этот человек был дорог для Вас?

– Можно сказать и так.

Антон Адамович подумал, что не стоит поднимать щекотливую тему, и уставился в окно.

– А что вы собираетесь написать про Ганка? – попутчик сделал презрительное ударение на имени героя.

– Ну, каким он был человеком, где работал, чем увлекался? Хотелось бы узнать какие-нибудь детали из его жизни, которые сделали бы его живым человеком в глазах аудитории нашего издания.

– Вы говорите: был. Думаете, он умер?

– В метафорическом смысле, конечно нет – святые не умирают, но физически… Простите, если вам неприятна эта тема, мы может поговорить о чем-нибудь другом.

– Александр Пантелеевич Ганк был Главным Комбайнером. Не знаю, о чем это скажет Вам, но для нашего скромного, но древнего поселения, это имеет колоссальное значение.

– Эмм-м. Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, – отчеканил пенсионер, – что только Главный Комбайнер имеет связь с Небесным Комбайнером.

«Идея не вступать в разговор, похоже, была неправильной», – подумал Рунетский.

– И тот и другой принадлежат земле на равных условиях, и она также принадлежит им, – продолжал спутник, – как вы думаете, возвратившись обратно, он что-нибудь потерял?

– Поймите, раз уж я атеист, то для меня подобные вопросы имеют специфические ответы; и это мое право, согласитесь?

– Но для Ганка все обстояло иначе!

Услышав имя святого, народ в автобусе притих и перестал переговариваться, так что между репликами журналиста и его соседа было слышно только глухое урчание мотора.

– Он отправился к Матери Земле, не оставив преемника, а это, как говорится у вас, городских, – подстава!

– Извините меня, но наша беседа с моей точки зрения, начинает попахивать демагогией и, если вы не против ее прекратить, буду весьма благодарен.

– Зачем вы едете сюда, если не желаете знать истины?

– Я желаю знать истину, но предпочел бы обойтись без Матери Земли и Небесного Комбайнера.

– Но рассматривать Александра Ганка, как говорится у вас, умных вне контекста – значит плодить ложь! – негодовал старик.

– Уважаемый, я ничего не собираюсь выдумывать, все, что мне нужно – составить беспристрастный очерк об Александре Пантелеевиче Ганке.

Попутчик поднялся со своего места и, встав в проходе автобуса, заявил: «Братья и сестры! Обращаюсь я даже не к вам, а к вашим сердцам! Имел ли право Главный Комбайнер вернуться к Матери Земле, подвергая всех нас страшной опасности, которой мы избегали веками?»

Народ в автобусе зашептался.

– Он совершил ужасный поступок, отец Дагон.

– Я боюсь за своего нерождённого ребенка.

– Что теперь будет с нами?

– О чем он только думал! Кто теперь договорится с Небесным Комбайнером?

– Отец Дагон, помоги нам.

– Успокойтесь, пожалуйста. Страх не поможет нам выжить! – заявил старик, которого все присутствующие знали по имени, – в писании сказано: «Если Главный Комбайнер падет жертвой милости к недостойным ее, Тень его не исчезнет. Возьмите ее, и да будет она пищей Комбайнера Небесного».

Присутствующие затихли.

– Только на тебя уповаем, – тихо сказал похожий на дачника пухлый мужчина в цветастой льняной панаме.

Попутчик уселся на свое место рядом с Антоном Адамовичем, который почувствовал липкий холодок тревоги, смешанной с раздражением.

– Что все это значит?

– Простите меня, – улыбнулся старик, – местный фольклор. Не удержался я от общения со своими соплеменниками. Милые люди, не так ли?

– Да уж. А какое писание вы цитировали? Даже самые свежие из каких-либо писаний были созданы задолго до появления на полях первого комбайнера.

– Право, что вы обращаете внимание на наши деревенские глупости? Мы чем живем, о том и толкуем, правда? – последний вопрос странноватый попутчик задал присутствующим пассажирам.

Послышались нервные смешки.

– Вас правда зовут Дагоном?

– Прозвища в деревнях – частое явление.

– Это, если я не ошибаюсь, какой-то древний бог плодородия или демон?

– Вам, грамотным, оно виднее, – миролюбиво усмехнулся старик, – я сейчас не упомню даже, почему меня так прозвали. Давайте так, вы расскажете нам про Александра Пантелеевича, а мы – Вам?

Антон Адамович колебался, удивленный реакцией местных жителей на разговор о святом Ихтисии.

 

– Насколько мне известно, он появился неожиданно в северной уральской деревне Верхопырье, одетый в рясу и несший на спине пятиугольное мотовило – часть зерноуборочного комбайна. Первым делом Ихтисий направился в местный монастырь и громко постучал в ворота. Когда монахи отворили ему – тут не ручаюсь за точность цитаты – он сказал что-то вроде: Господь сила, когда в руках мотовило.

– Большой подвиг – украсть оружие своего народа, – проворчал отец Дагон, но, увлеченный рассказом журналист не заметил промелькнувших ноток ненависти.

– Ихтисий, как правило, говорил загадками и метафорами и вскоре приобрел статус блаженного среди местной монашеской братии. Ну, вы понимаете, как будто Бог коснулся его разума.

– Это уловка, – с легким смешком заметил отец Дагон, придав голосу добродушный оттенок.

– Уловка?

– Вот вы верите, что некоторые люди рождаются с призванием или, если хотите, с миссией?

– Не знаю, – рассмеялся Антон Адамович, – я ни во что не верю без тщательной проверки – издержки профессии, знаете ли.

– А вот Александр Пантелеевич прекрасно знал о своем предназначении Главного Комбайнера, но решил сбежать, уйти от ответственности, прикинувшись блаженным, ой, простите – святым.

– Что-то я смотрю, гражданин Ганк не пользуется почитанием на своей малой родине.

– У меня курицу палкой убил, – пожаловалась беременная женщина с заднего сиденья.

– А мне и подавно зуб сломал, вот, – заявил невзрачный худой мужчина в потрепанной кожаной куртке.

– Ого, – вскинул брови Рунетский, – а можете рассказать подробней?

– О чем? – холодно спросил Дагон.

– Может, вы знаете, какие у него были увлечения, привычки?

– Да какие у нас тут увлечения? Театров и библиотек нет. Брага – его увлечение. Как напьется, бывало, Александр Пантелеевич, так бродит по деревне, благим матом кричит, заборы ломает да пугает народ. Не хочу ничего плохого сказать, но мы в контекстах, хе-хе, не сильны, говорим, как есть.

– Ну, дела, – рассмеялся Антон Адамович, – а что-нибудь хорошее он делал? Святой-таки.

– Хорошее? – отец Дагон задумался, – было дело.

– Приехали! – прокричал водитель.

 

 

Начинало смеркаться, когда автобус прибыл на деревянную остановку, которая представляла собой две грубые деревянные скамьи, составленные из пеньков с приколоченными сверху дощатыми перекрытиями. Неподалеку от остановки располагалось обширное поле, раскинувшееся вширь комьями еще непаханой земли, и только за ним, вдалеке, можно было рассмотреть деревенские избы.

Журналист дождался, пока все выйдут, и на выходе остановился рядом с шофером:

– Позвольте спросить, Вы, случаем, сейчас обратно в город не едете?

– Рейс будет завтра, сегодня все – выходите.

– Подождите секунду. Наивный вопрос: но, не подскажете, есть тут гостиница, что ли, где можно на ночь остановиться?

Водитель взглянул на журналиста тяжелым взглядом.

– Не могу помочь, и вообще мне еще за соляркой ехать.

– Можно с Вами?

– Пассажир, покиньте автобус.

Деревенские жители стояли на остановке во главе с отцом Дагоном и ждали, пока журналист выйдет.

Рунетский проводил взглядом исчезающий в начинающихся сумерках автобус.

– Простите, уважаемый, – старик участливо потрогал за рукав Антона Адамовича, – у нас редко бывают гости, если желаете, можете остановиться у меня.

Журналист окинул взглядом молча взирающую группу людей. Почему они не расходятся?

– П-пожалуй, спасибо, – пробормотал он.

– По домам! – нарочито добродушным тоном вскрикнул Дагон, и жители деревни начали расходиться в разных направлениях.

Рунетский побрел за своим благодетелем, мысленно ругая себя за то, что не выдумал репортаж от начала до конца.

«Что за люди? Что я тут делаю? Чтоб я еще раз согласился на подобную командировку. Черта с два! Ни за какие деньги. В Амстердам – пожалуйста, там тоже психов хватает, но они там хоть так не пугают. Вот ты, коллега Шмат, – поезжай сюда сам, посмотрю я на твое самодовольное лицо. Мастер культурных связей, дери тебя дьявол за ногу. А я, дурак, притащил сюда свою задницу! Написал бы, сидя в уютном кафе за стаканом виски: будущий святой работал на комбайне, любил семью, детей, шашлыки, был добрым и отзывчивым, охотился на медведя с перочинным ножом, читал библию и жития святых, и вообще, слыл личностью высокоорганизованной».

– Вы желаете увидеть дом, где жил Ганк? – прервал Дагон мысли журналиста.

– Смеркается, может, завтра?

– Александр Пантелеевич ненавидел детей и ставил страшные чучела у себя в огороде – занятное, скажу Вам, зрелище. Иногда они лишь привлекали неосторожных мальчишек, но горе тому, кто попадется ему в руки: хорошо, если распухшими ушами отделается.

– Мне показалось, несмотря на скверный характер, этот человек важен для деревни.

– Д-а-а, – протянул старик, – так случается, что провидение награждает особым предназначением человека, не готового к нему.

– И какое у него предназначение?

– Главный Комбайнер, – вздохнул старик, – в этом он незаменим.

– Мне эта командировка начинает казаться каким-то нелепым розыгрышем.

– Ну что Вы, пустое. Сейчас вы отведаете моего самогона и картошки с грибами, и все предстанет в ином свете.

– Пожалуй. Лучшей альтернативы я не вижу.

Старик пустился в пространные размышления о своем здоровье, лекарствах, ценах на продукты, маленьких пенсиях, погоде и деревенском быте.

Через некоторое время Рунетский и его новый знакомый сидели в избе. Старик растопил русскую печь и жарил картошку на чугунном диске в ее жерле, нагреваемом теплом дров. Освещалось жилище лучиной, запасы которой в обилии были свалены у порога.

– А электрического света нет у Вас? Слышали когда-нибудь про лампочку Ильича? – не удержался от едкого замечания Антон Адамович.

– Слышали, как же! – добродушно отреагировал отец Дагон. – Только вот с деньгами в деревне проблема. Картошкой да огурцами за свет не заплатишь, вот и приходится по старинке жить.

– Ой, простите, я Вас, наверное, стесняю?

– Ну что Вы, совсем нет. Живем мы тут небогато, но в достатке, на жизнь не ропщем и всегда рады гостям.

– Спасибо, я только до завтра тут.

– Так быстро, а как же Ваш репортаж?

– Напишу что-нибудь короткое.

– Чтобы понять Ганка, надо пожить здесь, посмотреть на его пугала, – как будто издевался отец Дагон.

– Скорее всего, вы правы, но читательская аудитория нашей газеты… я хотел сказать, что было бы странным в статье о святом, чьими мощами исцеляется население, писать о пугалах.

– Так о чем вы тогда напишете? – спросил отец Дагон, раскладывая картошку в грязноватые тарелки.

– Ну, из того, что я узнал, можно сделать вывод, что Александр Пантелеевич Ганк был человеком замкнутым и суровым, к которому местные жители относились с некоторой опаской; но, по законам жанра придется заметить, что за внешней грубоватостью скрывалась горячая душа, чуткая совесть и обостренное чувство справедливости.

– Но это не так, – возразил хозяин дома, наливая в стаканы самогон.

– Вы же не могли знать, какие у него были мысли?

– Я знаю его поступки.

– Останки Александра Пантелеевича многих исцелили, а то и спасли, извиняюсь за саркастический тон.

– Вы не только узко смотрите на вещи, но искажаете их, – отец Дагон свел ладони, показывая, через какую щель его гость смотрит на вещи.

Вытянув руки между горящей лучиной и стеной, старик замысловато скрестил пальцы, и на стене возникла уродливая голова неведомого монстра, хищно разевающая рот.

– Видите тень? – спросил отец Дагон.

– Да.

– Вам страшно?

– Нет.

– Почему?

– Потому что я знаю, что это лишь тень от Ваших пальцев.

– А что если тень показывает правду? – старик издал утробный, рычащий звук, озвучивая изображение.

– Какое это имеет значение?

– Вы – тень Ганка, – заключил отец Дагон, заглянув гостю в глаза.

– Что вы сказали?

– Хех, старая история.

– Вы сказали, что я тень Ганка?

– Ну хорошо, я объясню: люди думают, что они, э-эм-м – цельные. Вот родился ты, и вот этот кусок ходящего, едящего и разговаривающего мяса – собственно законченный продукт и есть.

– Хм, а разве это не так?

– А что если мы части более сложных созданий? Что если несколько человек, сами того не зная, составляют нечто иное? Если бы ваше сердце умело мыслить, к примеру, оно бы думало, что вот оно и есть цельная личность.

– И вы полагаете, что я и старец Ихтисий – одна сущность? – расхохотался Рунетский.

– Уверен в этом. Согласитесь, вы не находите причин, кажущихся вам объективными, находиться здесь?

Антон Адамович усмехнулся:

– Вообще-то, репортер должен находиться в месте, о котором он пишет.

– Но вы хотели и могли бы этого избежать, как до вас это делали другие журналисты, не так ли?

– Это уж совсем каламбур получается. То, что я здесь – случайность. Главный редактор мог послать кого угодно сделать сюжет об Ихтисии.

– Здесь не бывает случайностей. Главный комбайнер – это мотор, генератор событий! Как думаете, случайно ли пыль попадает в пылесос?

– Представляете, ваши знания о работе пылесоса действуют на меня успокаивающе, – сказал Рунетский, нервно улыбнувшись и покусывая незажжённую лучину.

– Я знаю многое и главное, – кто вы и зачем приехали!

– Я ж сказал зачем: сделать репортаж.

– Если главный комбайнер уклоняется от своей миссии, его Тень возвращается туда, где он должен находиться – закон природы.

– Да как же тень может быть у того, чего нет? Если вы имеете представления об электричестве и бытовых приборах, возможно, и о законах природы, не следует делать поспешных выводов.

– Тень, – серьезно сказал Дагон, – в данном случае находится за пределами познаваемой реальности, а свет, при помощи которого она образуется, и того дальше.

Помолчали. При звуке потрескивающей лучины в голову Антона Адамовича лезли странные мысли: а что если он и правда (впрямь) никакой не журналист Рунетский, а метафизическая тень святого Ихтисия? Бред.

– Что замолчали? Шучу я, – маска мучительной серьёзности осыпалась с лица хозяина дома, и он добродушно расхохотался.

«Милый, гостеприимный пенсионер, что я так разнервничался? – корил себя Антон Адамович, – все будет хорошо, завтра первым автобусом – в город».

– Будем здоровы? – отец Дагон поднял стакан.

– Будем, – подтвердил журналист и с облегчением сделал крупный глоток.

Поужинав, хозяин и гость улеглись спать, один на полатях, другой на широкой деревянной скамье, застелив ее старым матрасом.

Отец Дагон никак не мог замолчать, и плавно опутываемый сном, слегка пьяный Антон Адамович узнавал о том, как в какое время принято сажать овощи, пока не погрузился в убежище своего разума.

 

«Время жатвы! Чья сегодня смена? Грязный Тони сегодня трезвее остальных. Эманируйте его и замените псевдоним. Да как на какой? Великий или типа того. У вас там что, все копирайтеры разбежались? В галактике то и дело наступит голод, а вы, как дети, делите контрабандный опиум с Сириуса». – Тони преодолевает бесчисленные парсеки пространства, на ходу вкалывая себе дозу. – «К уборке урожая нужно приступать в одухотворенном состоянии, дамы и господа»! – Грязный Тони топит педаль в пол, и комбайн, величественно урча, подминает созревшую популяцию, собирая души. – Стоп, машина! – Парламентарий страдающего стада стоит на пути и машет белым флагом: «Я не лезу в ваши дела, – говорит он, – но при всем неизбежном процессе жатвы прошу оставить несколько зерен для селекции». – Грязный Тони закуривает папиросу и смотрит на помеху, устало прищурившись: «Извини, дружище, я всего лишь делаю свою работу». – Педаль в пол, и парламентарий убегает в поле себе подобных; белый флаг мелькает, как ловкий мотылек. – «Что я делаю?» – ворчит Грязный Тони, нарезая зигзаги за мерцающей белой целью. – Взращённая пища паникует, испуская ядовитые феромоны и падая в цене. – «Они не боятся тотальной гибели, они боятся бардака». – «Иди сюда, – кричит Тони, – я выслушаю твои условия». Мелькающих бабочек становится больше, от ложных парламентариев рябит в глазах. Кому пришло в голову разводить столь хитрожопую популяцию для наблюдения за самой необитаемой частью вселенной? Что поделаешь, чем развитей наблюдатель, тем питательней. Одиночество и вселенский страх, порождаемые взбесившимся разумом приматов, – особый деликатес. Кое-кто не жалеет ресурсов ради такого дела и вкладывается в миллиарды лет синтеза».

 

– Если Главный Комбайнер падет жертвой милости к недостойным ее, Тень его не исчезнет. Возьмите ее, и да будет она пищей Комбайнера Небесного! – возглас хозяина дома разбудил Рунетского.

– Да, отец Дагон! – вторил хор каких-то людей.

– Мы должны сделать это, братья и сестры!

– Ганк сбежал, бросив нас всех, но пока жива его Тень – цикл не сменится, и новый Главный Комбайнер не придет нас спасать! – вещал старик.

– Какого черта там происходит? – сонно пробормотал журналист, надевая кроссовки.

– Тень пришла, как описано в пророчестве! Она лжет и притворяется, но нас не обмануть!

Антон Адамович выглянул в окно и увидел отца Дагона, выступающего перед деревенской толпой, держащей в своих руках кто что: факелы, вилы, лопаты и топоры.

– Чужак будет принесен в жертву Небесному Комбайнеру, и только это спасет всех нас от апокалипсиса! Сейчас, как никогда, наш дух и наша рука должны быть тверды и решительны. Тот, у кого есть сомнения, пусть идет домой и молится, чтобы завтра над нами взошло Солнце!

Отец Дагон обернулся; и хоть Антон Адамович понимал, что в темной избе его не могло быть видно снаружи, казалось, старик смотрит прямо на него и, что самое ужасное, – видит. Журналист надел куртку, повесил на плечо свою сумку и, повинуясь инстинкту самосохранения, выбежал на улицу.

– Ганк! – крик толпы ледяным ужасом обжег Рунетского.

Он бежал по темным улицам деревни, но то тут, то там, навстречу ему из домов выходили зловещие фигуры местных жителей, в одной из них Антон Адамович узнал пухлого пассажира в панаме, походившего на дачника. Журналист помахал ему рукой, в ответ мужчина метнул внушительных размеров камень, который попал в бедро, причинив невероятную боль – беглец захромал. Толпа, светясь факелами, настигала журналиста.

– Ганк! Ганк! Ганк! – вторили агрессивные безумцы, еще недавно бывшие милыми провинциалами.

Еще два камня попали в тело журналиста – он упал, но поднялся и поковылял дальше, на ходу доставая из сумки диктофон.

– Здравствуйте, меня зовут Антон Адамович Рунетский, я делаю репортаж из деревни, где родился и жил святой Ихтисий, известный своими экстравагантными поступками и занимательным лексиконом. Говорят, что старец исцелил множество паломников, приходивших к нему со всего Урала, но вот в родной деревне к нему не совсем однозначное отношение…

– Стоять! – откуда-то с обочины наперерез журналисту выскочила фигура с лопатой.

– Простите, мне надо работать! Я делаю репортаж! Про вашего святого! – беглец попытался перейти на бег трусцой и продолжил диктовать:

– Александр Пантелеевич Ганк, по рассказам односельчан, был человеком суровым и нелюдимым. Мне удалось выяснить немногое: наш герой умел делать страшные чучела, отпугивающие детей от его огорода. Но, самое интересное, до того, как покинуть малую родину и стать монахом, он находился в какой-то эзотерической должности Главного Комбайнера. К сожалению, я не смогу описать всех нюансов местного культа, потому что скоро меня убьют. Местные жители считают меня тенью покинувшего деревню комбайнера, который, по их мнению, поддерживал хрупкий баланс вселенной. Звезды такие красивые над головой, а вот нравственный закон внутри окружающих меня добрых людей, простите, вызывает сомнения, особенно когда тебя избирают жертвой.

 

 

Деревенский подросток, подскочив, со всей силы воткнул садовые ножницы в ногу Рунетского. Вскрикнув от боли, он захромал еще больше, оставляя в деревенской грязи темные кровавые пятна.

– Простите. Мне только что проткнули ногу, подозреваю, что задета артерия. Это сделал ребенок. Устами младенца, ха-ха! А что есть истина? Вечный вопрос. Простите, что отвлекаюсь, сложно делать репортаж в подобных условиях. Итак, в ритуале участвует вся деревня, как мне кажется…

– Эй, окружай его, там с другой стороны!

– Он сам сейчас упадет!

– Главный Комбайнер вернется! – с животным хрипением закричала какая-то женщина и ткнула Рунетского вилами между лопаток.

Еще одна теплая струя крови побежала по спине несчастного. Падая и поднимаясь, он продолжил путь.

– Так вот, все жители этого поселения исповедуют некую доктрину, согласно которой комбайнеры выполняют особую мистическую роль и служат в качестве связистов с беспощадным высшим разумом. Похоже, наш святой своим поступком бросил своих земляков под небесный каток, – Антон Адамович рассмеялся хриплым дрожащим смехом.

Вихрастый долговязый парень подбежал и с размаху ударил журналиста в зубы. Рунетский пошатнулся, но удержался на ногах, после чего, сплюнув кровавый сгусток, продолжил:

– Местное население серьезно ранило меня, и я только что получил удар по зубам.

Интересно, будут ли они добрыми и умиротворенными, когда все закончится. Ведь они, скорее всего, думают, что сейчас борются со злом. Уважаемые читатели, мне положительно больше нравилось находиться в мире, где все относительно.

Антон Адамович прошел еще несколько метров, получая удары; он свернул с дороги и, добравшись до забора, прислонился к нему спиной. Местные жители, как зрители, окружили его полукругом.

– Учитывая всю сложность командировки, позволю себе субъективное высказывание: у меня такое чувство, что я начинаю понимать этих людей, если их так можно назвать. Мы вроде как внешне принадлежим к одному биологическому виду… Простите, опять камень попал в голову. И если бы существовал святой, призванный спасти наш род, то лучшее, что он мог бы сделать – сбежать, отдав нас всех, загнанных и обмочившихся, озлобленных и жестоких, на волю Небесного Комбайнера, которого они так боятся. Эта планета достойна другого урожая. Александр Пантелеевич Ганк в своем безумии оказался гуманнее того окружения, из которого он выбрался. Не знаю, осознанный ли это был поступок, но в такой ответственный момент мне хочется верить, что находятся те, кто могут восстать против мракобесия, порожденного страхом всепожирающей пустоты; среди нас, прирожденных космических негодяев. К сожалению, мое время подходит к концу. С вами был Антон Адамович Рунетский.

 

Седой полицейский с висящими усами сидел за столом и сортировал бумаги, складывая их в две стопки.

– Вот еще одно, – его молодой напарник, с армейским ежиком на голове, хлопнул об стол подшивку из нескольких листов, – жители деревни Сосновка убили и расчленили журналиста.

– Ужас какой.

– Ага, хоть всю деревню теперь колючей проволокой обноси.

– И каковы их мотивы – известно?

– Чудом сохранился диктофон потерпевшего. Там, конечно, полный сумбур, но, судя по всему, его принесли в жертву какому-то местному божеству. Странно то, что в этой деревне вообще не было зафиксировано криминальных случаев.

– Что думаешь про запись? – полицейский в задумчивости намотал седеющий ус на палец.

– Не знаю, – молодой коллега уставился в окно, на крыши, отражающие серое мартовское небо, – может быть, дело в аутентичности местного населения?

– В какой, дери тебя за ногу, аутентичности? – вспылил усатый коллега, – человека расчленили!

– Что теперь, предположений нельзя делать?

– Ладно – не обижайся.

– Да я без обид. Просто вот окажись ты вдруг в Афганистане где-нибудь, бог знает, чем можно там обидеть человека. Скажешь привет – и смертельное оскорбление совершишь. А случись с внеземной цивилизацией контакт – что тогда будет?

– Очередное дерьмо будет, – усатый полицейский положил дело в одну из стопок на столе.

– Принести тебе кофе?

– Будь добр.

Полицейский с армейской стрижкой направился к кофейному автомату, вернувшись с двумя пластиковыми стаканчиками напитка.

– Как думаешь, а в Бразилии пьют растворимый кофе? – вдруг спросил усатый полицейский.

– Думаю, иногда пьют.

Иногда полицейские думают о том, что в Бразилии пьют растворимый кофе.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за май 2019 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению мая 2019 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.