А у нас во дворе

 

Рассказы-зарисовки из «мемуарной» серии: мои рассказы-зарисовки, рассказы-воспоминания, рассказы автобиографические и полубиографические, а то и наполовину придуманные… о детстве и юности, об эмиграции и прочем… своего рода продолжение (второй том) сборника рассказов «Уроки музыки», опубликованного в журнале «Новая Литература» 12 марта, 2014.

 

На чтение потребуется два с половиной часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

 

 

 

Я всегда очень любила кожу и кожаное: вид, запах, прикосновение (всё, кроме кожаной мебели, летом потеющей под задом, а зимой его холодящей и всегда с хрустом от него отрывающейся). Любила я кожаные перчатки, курточки и другие виды одежды, пришедшие из тётиных посылок и пахнущих по-иностранному, кожаные туфли и пояса, приобретённые на Одесском толчке за баснословные суммы (моя полугодичная «отличная» стипендия) и, конечно же, кожаные сумки, сумочки и портфели. Кожа мне приятна и по сей день. Всякий раз, попадая в кожаный отдел магазина или в бутики Greenwich Village, я начинаю щупать, мять, гладить, обнюхивать. Однако сейчас кожаные изделия уже не дефицит, и такой ценности, как когда-то, во времена моей юности, не представляют. Я не должна гоняться за каждым вожделенным изделием из кожи; не имею желания ими дорожить, как тогда, и спокойно отношусь к подделкам «под кожу» с Canal Street. Но тогда, тогда всё было по-другому и к коже относилась я иначе, почти что с благоговением. Всё кожаное, чем я тогда владела, мне запомнилось на подкорочном уровне, а сейчас всплыло на поверхность в виде забавных воспоминаний. Вот одно – из эпохи школьного детства…

 

В ту эпоху у нас доминировали ранцы и портфели.

Ранцы считались здоровее и предупреждали сколиоз позвоночника. Мне тоже был куплен бурый ранец из толсто-негнущейся свиной кожи (только что без щетинки), который я ненавидела и за грубость эстетики, и за то, что он – продукт местного производства – был «царанский»^[10], чем навлекал на меня дополнительные насмешки одноклассников, а мне уже насмешек и так хватало: и букву «р» я выговаривала не по-русски (за что Марья Андреевна – первая учительница моя – эта старая мымра-антисемитка, меня позорила перед всем классом при каждом удобном случае), и банты мне завязывали на голове слишком большие и не по возрасту детские. Так что ранец мне этот был совсем ни к чему, и я мечтала его потерять или довести до полного развала (впрочем, эта, такая, казалось, несложная мечта, не сбылась: ранец не терялся и не разваливался, как я ни старалась, и мне пришлось его дотаскивать, как черепахе панцирь, до конца восьмого класса, моего тюремного срока, отбываемого в музшколе-десятилетке).

Нравились же мне тогда портфели, например, большой жёлтый из мягкой кожи портфель, принадлежащий Тане С., хорошенькой, нежноликой девочке, сидящей за моей спиной. Этот портфель был предметом моего детского вожделения, и я очень хотела его потрогать, но Таня, по наказу своей мамаши, трогать портфель никому не разрешала, даже учителям, а тем более мне.

 

И надо же было случиться, что в один прекрасный (нет, скорее, ужасный) день, я неуклюже – а я вообще была тогда предельно неуклюжей, – развернувшись назад, чтобы ответить на какой-то Танин вопрос, локтем смахнула с её парты чернильницу, и надо же, прямо на лежавший на её коленках «священный» портфель. Всё застыло в безвременьи, кроме фиолетово-чернильной струйки, сползающей по тонкой жёлтой коже, и моему ужасу не было описания, и не меньший ужас присутствовал в Таниных глазах.

Могло показаться, что сделано это было мной из зависти, но, клянусь, всё произошло помимо моей воли, нечаянно, хотя если пропсихоанализировать, то возможно было там раскопать крупицу затаённой пассивной агрессии.

Я искренне, до слёз извинялась, и Таня меня, конечно, простила, но в конце дня за ней явилась мамаша, и тут ТАКОЕ началось…

Шли слухи, что у Тани семья странная, а мамаша ненормальная. Не знаю, были ли эти слухи правдой, но мамашина реакция на поруганный мною портфель была действительно слишком бурной. Разразился страшный скандал, который не утих даже после того, как мои родители оплатили (довольно, надо сказать, недёшево) его очистку, и вышел он абсолютно чистым, без единого пятнышка, и тут бы ей успокоиться, но она так и не затихла, пока не добилась, что меня от её Танечки отсадили подальше, а с Таней мы прекратили все отношения. Ну, а о жёлтом портфеле я после этого случая не только мечтать, но и думать перестала. И вообще, к жёлтым сумкам у меня в душе поселилась определённая неприязнь.

Поэтому, конечно, удивительно, что годы спустя я позарилась на ту глупую, ни к чему непригодную и совершенно мне не нужную жёлтую сумочку, от которой потом не могла избавиться. Конечно, три часа ночи и выпитый перед этим коньяк можно счесть смягчающим обстоятельством, но всё же… впрочем, по порядку.

 

Летние каникулы, и мы с Лоркой едем в Ленинград, где у неё знакомые, уехавшие куда-то и оставившие нам квартиру на Мойке, в самом центре, минуты ходьбы от Исаакия. Ленинград – мой любимейший город на Земле (тогда ещё я не знала Венеции и Нью-Йорка): мосты-каналы-дворцы-музеи-история-красота и… повезло же нам… окончание бело-ночного сезона. Квартира старая, большая и интеллигентно-запущенная. Масса книг, зияющая отсутствием каких бы то ни было съестных продуктов кухня, отстающие от стен обои, лёгкий запах дуста для потравленных до нашего приезда «клопиков» и грязно-белая гладкошёрстная кошка с человечьими глазами и на рыбной диете (по Лоркиному убеждению, явный оборотень и аллерген), оставшаяся нам на попечение. Дом в типично ленинградском дворе, а точнее в серии дворов, переходящих из одного в другой. Окна напротив окон мужской бани, через которые, впрочем, ничего интересного не увидишь, да и когда смотреть? Мы носимся целыми днями как угорелые по улицам-музеям-выставкам-театрам-паркам, голодные и поджарые, пытаясь впитать в себя как можно больше впечатлений и натирая себе на ногах пузыри. Впечатлений миллион, сердце переполнено иллюзией полной свободы, мозги – сплошной винегрет, много интересного, достойного воспоминаний, но это всё для другого раза… В этой истории речь пойдёт только о желтой сумочке.

В общем, едем мы на пару дней в Эстонию. Из Молдавии туда было не попасть, а тут – билеты на Васильевском свободно и, пожалуйста, езжай на здоровье. Вот мы и едем. Автобус набит в основном пожилыми парами, и там только ещё две другие девочки нашего возраста, с которыми мы после обязательных экскурсии и группового обеда кооперируемся на предмет похода на кофе и десерт в старом городе. Летний вечер, ещё светло, вокруг по-европейски выглядящей мощёной площади несколько отелей-ресторанов, манящих своими кофейными ароматами, но ни в один из них нас не впускают, вежливо объясняя, что пройти внутрь девушкам можно только с мужским эскортом.

Ну где же нам, приезжим, взять эскорт? И тут подбегает какой-то парень, случайно услышавший наши пререкания со швейцаром:

– Девочки, хотите присоединиться к нашему столику? У нас как раз места свободные.

Предложение сомнительного характера, но… очень уж хочется попробовать хвалёных таллинских кофе с пирожным… Кто знает, когда ещё случай представится. Минутку посовещавшись, мы присоединяемся.

 

Ребят четверо (а не двое, как мы предполагали): два блондина – два брюнета – выглядят цивилизованно, обращение предельно вежливое.

Официанты тут как тут. Подвигаются столики, подаются приборы. Профессионализм сервиса фантастический, меню – тоже: форель, креветки, трюфеля… Прислуживают почтенно склонённые над столиками пожилые мужчины в голубых ливреях, с салфетками наперевес локтя. Девушки с корзинками роз (нам каждой тут же достаётся по цветку), тихо играет джаз, льётся коньяк, курятся заморские сигареты… В общем, сладкая западная жизнь, о которой нам в Молдавии только снится.

Ребята ведут с нами какие-то разговоры, рассказывают политические анекдоты, на которые мы, из смущения, почти не реагируем (как оказалось потом, и правильно делаем). Вечер протекает приятно. После ужина ходим по старому городу, нам показывают места, не включённые в стандартную экскурсию. Всё на редкость корректно и здорово, если бы не одно обстоятельство: стрелка близится к полуночи, а именно к ней нам надо вернуться в нашу гостиницу на краю города: нас предупредили, что опоздавших не впустят. Ребята меня успокаивают, мол, не волнуйся ни о чём, впустят, да и девочки хотят ещё погулять. Оказавшись в подавляющем меньшинстве, я сдаюсь.

Такси привозит нас к гостинице на улицу Чайковского в районе трёх ночи. Двери, конечно же, закрыты. На стук высовывается сердитая физиономия, заявляя, что спать нам придётся на улице. Сопровождающие нас ребята вытаскивают из пиджака красные «корочки» и двери, как по волшебству, распахиваются. Ребята-то оказались комсомоло-цековскими, специализирующиеся в групповых загранпоездках: блондины из эстонского, брюнеты – гости из какого-то среднеазиатского. Как здорово, что мы не смеялись над их анекдотами…

 

Мы прощаемся, залетаем к себе на этаж – я с мечтой об унитазе, Лорка – о постели, подбегаем к двери и… убеждаемся, что она закрыта. Оказалось, что к женщине, с которой нас поселили в номер, из «мужской» половины, надеясь на то, что мы с Лоркой уже ночевать не явимся, перебрался муж, и теперь он не хочет нас в наш же номер пускать. А мне до ужаса надо в туалет!

Сжалилась надо мной коридорная и повела в свой. За послетуалетной беседой оказалось, что у коридорной муж плавает в загранке и привозит оттуда массу ширпотребной дребедени, которая тут же была вывалена на кровать. Куча заграничного ширпотреба, должно быть, выглядела в моих устало-нетрезвых глазах очень заманчиво. Благодарная коридорной за приют и счастливая, что всё хорошо окончилось, я, не думая ни о чём, ту ненужную мне дребедень и приобрела за деньги, отложенные для покупки книг в букинистическом магазине. Так вот, среди этой дребедени была и та самая жёлтая сумочка. Впрочем, она была скорее не жёлтая, а ядовито-канареечная, абсолютно плоская и бессмысленная (ничего в неё не положишь), с бахромой, но явно модная и made in France.

Очнулась поутру. «Боже, что же я наделала?!», – но было поздно – моей коридорной и след простыл: кончилась её смена.

 

По возвращении в Ленинград, помню, простаивала я в Гостином Дворе на Голубятне, пытаясь ту сумочку продать. Так и не продала: цвет уж очень был отталкивающий.

Помню, подходили и спрашивали: «А у вас, девушка, такая же, но другого цвета, поприятнее, не найдётся?»

Другого цвета?! Да что я им, профессиональная фарцовщица?! Безобразие!

Так и поехала она со мной в Кишинёв. А потом отослала я её с бабушкой в Париж, кузине в подарок. Чем, скорее всего, прочертив круг, и завершился её жизненный путь…