Уроки музыки

 

Мои рассказы-зарисовки из «мемуарной» серии: рассказы-эскизы, рассказы-воспоминания, рассказы автобиографические и полубиографические… о детстве и юности, об эмиграции и прочем…

 

На чтение потребуется 3 часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

 

 

 

 

Очередь тоненькой змейкой струилась вдоль кварталов, связывающих очаги местной культуры. С одной стороны, мой любимый магазин – пластиночный рай – «Мелодия», чуть выше по улице – кинотеатр «Бируинцэ», чуть ниже, через дорогу, – не менее любимая мной филармония, и где-то неподалёку – русский дра-матический театр им. А. П. Чехова.

«Давали» рыбу. То есть, её ещё не «давали», а только готовились «давать». Эта подготовка длилась почти всё утро, и очередь, базируясь на слухах о том, что будут «давать», несколько часов стояла просто так «на пустом месте». Время от времени кто-то со словами: «держите моё место, я сейчас вернусь» уходил и через какое-то время действительно возвращался, потный и радостный, нагруженный добытой где-то всячиной, становясь объектом зависти собратьев по очереди.

– Где «дают»?

– А вон там, на углу, выбросили... – гордо отвечал обладатель «выброшенного». День им был прожит не зря.

 

Так прошёл ещё часок. Очередь уплотнилась, удлинилась, разбухла и размякла от уже полуденной жары. И тут как раз подготовка окончилась, и очередь, увидев, что её ожидания оправдались, моментально подтянулась и наполнилась энергичным оптимизмом: рыбу начали «давать». Почему её «давали» именно там, в районе культурных очагов и вдали от чего-то рыбного или вообще от пище-продуктово-гастрономического, было непонятно. Но это никого не смущало. Чудесный рыбный аромат соблазнительно щекотал коллективные ноздри и навевал аппетит, заглушая какие бы то ни было, не связанные с рыбным, мысли. Под нежное жужжание мух и пчёл очередь терпеливо переминалась, обмахивалась и переговаривалась, пристально следя за тем, что происходит вдали.

А там, под кружевной сенью развесистых, слегка запылённых лип и акаций, где расположилась экспромтная торговая точка, состоящая из четырёх деревянных бочек с рыбой (по две – с каждой стороны) и двух продавщиц (одна помоложе, другая постарше) в бывших когда-то белыми фартуках, чёрных нарукавниках и белых косыночках, вовсю шла бойкая торговля.

Продавщицы хорошо сыгранным дуэтом (почти как на рояле) в четыре руки отпускали товар. Одна из них (та, что помоложе), свежая и задорная, то и дело ловко вылавливала из бочки очередную рыбину и, обдавая стоящих рядом водяными брызгами, бросала её на чашку весов, установленных на пустой пе-ревёрнутой бочке. Вода была тёплой, мутной и с отчётливым запахом тины, но рядом стоящим это не мешало, а наоборот, даже такая вода как-то помогала переносить жару. Поэтому каждый выплеск сопровождался возгласами группового веселья.

Другая продавщица (та, что постарше), румяная и упругая, с неменьшей проворностью рассчитывалась с покупателями. Кассой ей служила картонная коробка из-под сигарет «Нистру», наполненная смятыми рублями и монеточной мелочью. Какое-то время купленная и оплаченная рыбина заворачивалась в кусок газеты, но потом газетная стопка истаяла и заворачивать было не во что: скользкие, мокрые рыбины вручались счастливому обладателю как есть, без обёртки, и делай что хочешь. Впрочем, это тоже никого в очереди не смущало: у большинства стоящих в ней был опыт и поэтому они всегда имели при себе что-то: газету, бумагу, авоську, сумку или ещё чего... на всякий случай: ведь никогда не знаешь, что и где могут «выбросить».

 

Рыба – то ли карп, то ли толстолобик – была живой и на редкость энергичной. Словно предчувствуя своё недалекое будущее, она изо всех сил боролась за продление своей короткой жизни: извивалась, билась в конвульсиях, подпрыгивала на весах и выскальзывала из рук, шлёпаясь назад в бочку, а то и на асфальт.

– Ты это куда, негодяйка?! От меня не уйдёшь! – со смехом восклицала молодая продавщица, кидаясь вслед за рыбой-негодяйкой.

Очередь с весёлым волнением следила за перепетиями поединка продавщицы с рыбой, с удовольствием отвлекаясь от долгого стояния на жаре.

А день выдался на редкость сухой и жаркий, даже для кишинёвского августа. Густой рыбный дух, разлившийся в накалённом воздухе на всю округу, быстро утрачивал свою аппетитность, однако сохранял привлекательность для народа и мух.

 

В общем, торговля шла в хорошем ритме, и хвост у очереди удлинялся, быстро переползая на следующий квартал и превращая её из змейки в голодного питона.

И вдруг... неожиданная заминка. Одна из продавщиц (та, что помоложе) что-то шепчет другой на ухо, рукой указывая на бочки.

– Ну, чё остановились?!

– Нечего себе перекур устраивать!

– Сколько можно прохлаждаться?! Рыба на жаре протухнет! – заволновалась очередь-питон.

– Граждане-покупатели, не волнуйтесь, – обратилась к очереди продав-щица помоложе. – Но рыбы на всех не хватит...

– Как это не хватит?! Да мы чё, даром с утра здесь стоим?! – возмутилась очередь.

– Граждане, мы уже на четвёртой бочке, и там на всех НЕ ХВАТИТ! Даже если по одной рыбине в одни руки...

– Да! По одной!!! В одни!!! – заголосили задние ряды.

– Нечестно! Безобразие! Почему ТЕМ полагалось по две, а нам по одной?!!! – взвопили передние ряды. – Мы чо, хуже НИХ?!!!

В воздухе запахло стихийным рыбным бунтом.

 

– Да я же вам человечьим языком объясняю... рыбы осталось немного: на всех не хватит, – чуть ли не плача аппелировала к очереди продавщица помоложе. – Ну, скажи им, Люся! – обратилась она за помощью к своей старшей напарнице.

Люся, грузная женщина с красно-потным лицом, обвела очередь недобрым взглядом.

– Вот что! – безаппеляционно гаркнула она. – Одна рыба в одни руки вот до после той гражданки в красной кофточке! Там будет граница!

– А мы чё?! – не сдавались ряды, стоящие позади пограничной гражданки.

– А ничЁ! Идите себе по своим делам и не мешайте работать! Приходите завтра. Будет новый товар, – отшила их Люся.

– Да я уже третий день стою, – проверещала какая-то неудачница, оказавшаяся по ту сторону границы.

– А по мне хоть десятый! Толку-то, если поздно приходишь, – отрубила безжалостная Люся. – ВсЁ! Хорош бузить! Возобновляем торговлю!

Отвергнутая часть очереди ещё чуть-чуть поворчала-повыступала, но, в конце концов, осознав неотвратимость ситуации, смирилась. Задние ряды по-степенно рассеялись, и из змеи-питона очередь, потеряв свой хвост, тут же превратилась в аморфную толпу-скопище. Замелькали чёрные нарукавники, запрыгали на весах рыбы, заслышались вплески воды вперемешку с радостными возгласами. Бойкая торговля рыбой возобновилась...

 

Мне повезло. Я была не в хвосте, а до «красной кофточки», и меня ожидал лоторейный выигрыш: рыба – то ли карп, то ли толстолобик. Ещё какие-то чепуховые пятнадцать-двадцать минут (ну что они по сравнению с предыдущи-ми часами?), и я у заветной цели. Густо-рыбный запах-вонь ошеломляет обоняние. Брызги уже долетают до меня и заметно оседают на моей белой юбочке. Водяная жижа, натёкшая из бочек и образовавшая в углублениях асфальта небольшие лужные озерца, наполняет мои «римские» сандалии и охлаждает горящие от долгого стояния пятки. Зелёные жирные мухи, нагло жужжа, вьются совсем рядом. Передо мной всего лишь один человек, и радости моей нет предела.

Сегодня – мой день рождения! И каким же прекрасным подарком будет эта рыбина: пузатая, сверкающая, с набитым икрой тугим брюшком, с вишнёвыми жабрами, искрящейся чешуейи с кругло-стеклянными глазами! Моя рыба – на завтрашнее пиршество, на мои именины! Да, возможно, всего уже и так предос-таточно, как меня убеждала мама, но ведь и рыба не помешает, правда? Я представляю себе, как мама её почистит, порубит на куски, обмакнёт каждый кусок в муку со специями, а потом поджарит на чугунной сковороде… и всё это будет сопровождаться шипящим масляным треском, раскалёнными брызгами и лёгким угаром по всей квартире. А икру, извлечённую из рыбьего брюшка, она очистит от плёночек и вилкой взобьет до пышно-кремовой консистенции нежно-фризового оттенка в массу, которую потом можно будет мазать на хлеб или есть просто так как закуску. Впрочем, одной, даже крупной рыбины, на всех гостей будет недостаточно... на стол её подавать не надо, сами съедим, а вот икру можно будет выложить в стеклянную лодочку и украсить зеленью.

От живописных образов мой рот наполняется голодной слюной.

 

Мысленно подгоняя стрелки наручных часов, я лезу рукой в свою сумочку, где хранятся деньги на покупку. Сине-белая лаковая сумочка (подарок из Америки) практичностью не обладает, но зато хорошо гармонирует с моим нарядом: белой складчатой юбочкой и синей блузочкой джерси (подарками из Франции). Сумочка абсолютно декоративная, плоская, и, кроме нескольких маленьких, разглаженных бумажек, в ней ничего не уместить, даже мою костляво тонкокистную руку до запястья в неё не протиснуть. Кончиками пальцев я нащупываю денежные купюры и вытаскиваю их наружу. Купюр у меня две: скорее всего, мне понадобятся обе, потому что заказывать буду рыбу побольше. Одна из них, трёшка, выскальзывает и летит вниз на покрытый рыбьими чешуйками асфальт. Хорошо, что не в лужу, думаю я, защёлкивая сумочку.

Нагибаюсь за трёшкой. А где же она?!

Странно: ведь только что была, лежала на асфальте, я своими глазами видела... Ветра нет, унести не могло. Оглядываюсь по сторонам, еще раз осматриваю асфальт, смотрю под ноги, заглядываю в сумочку. Ничего! Пусто! Трёшка исчезла, испарилась. А тут как назло подходит моя очередь.

– Ну, что будем брать? – интересуется продавщица помоложе. – Давайте, показывайте, какую вам? – её личико потеряло свою прежнюю свежесть и в голосе звучит нетерпение.

– Я извиняюсь, но у меня тут деньги... были... упали... исчезли... – лепечу я, продолжая шарить в пустой сумочке.

– Девушка, что вы нам тут голову морочите?! Рыбу брать будете?! – вступает продавщица постарше. Ей жарко, она устала, а тут ещё я со своим лепетом.

– Так у меня деньги пропали! – чуть не плача объясняю я. – Упали, а потом исчезли… может, кто-нибудь видел? Вы случайно не видели? – обращаюсь я к соседям по очереди.

Соседи качают головами и тупят глаза.

– Ну цирк прямо какой-то! Были и исчезли! Это что, иллюзионный номер, что ли?! – ощеривается железнозубая тётка справа. – Надо ж, такое придумать... Ладно, нету денег, так иди себе, милочка, не задерживай других... – отталкивая меня своей объёмистой грудью, тётка протискивается вперед.

– Мне вон того, зеркальненького, и чтоб не с икрой. Мне она на фиг не нужна, одна с ней возня, – тычет она своим толстым, заскорузлым пальцем, увенчанным крепким грязным ногтем.

 

– Я видела, – неожиданно раздаётся старческий голос за моим плечом справа...

Все оборачиваются.

– У девочки упали три рубля, а эта вот, – старушка в тёплом, не по погоде, цветастом платке кивает в сторону железнозубой тётки, – их быстренько подняла и оприходовала к себе в кошелёк.

– Да, и я тоже видела, – присоединяется к ней рядом стоящая полная, с крашеным в рыжий цвет перманентом, женщина в зелёном штапельном сарафане, туго обтягивающем её живот и открывающем на всеобщее обозрение потные, черноволосые подмышки.

– И я... – доносится мужской голос слева. – Будьте добры, отдайте девочке деньги!

Мужчина, представитель мужского меньшинства в этой, преимущественно женской очереди, маленький, щупленький, с крупным носом и в голубой, плохо выглаженной, промокшей на спине рубашке.

– Вы чё все, белены объелись?! Какие ж деньги?! Не брала я... МОИ это, кровные! Выпали из кошелька, так я их и подняла... Клянусь! Вот! – она демонстрирует какие-то сморщенные, зажатые в кулаке бумажки.

– Пожалуйста, отдайте деньги девочке! – не повышая голоса, твёрдо повторяет мужчина, приподнимаясь на цыпочки: железнозубая тетка явно превосходит его габаритами.

Что он делает? Она ж его сейчас задавит, – мысленно ужасаюсь я.

– Мои это деньги! Ничего не отдам! Хочете, зовите милицию! Очень нужны мне эти паршивые три рубля! А ты... нос на ножках... чего встреваешь? – она угрожающе разворачивает свою грудь в сторону обвинителя в голубой рубашке, готовясь его затаранить. – Тоже мне, защитник нашёлся! Да ты посмотри на себя-то, мелкий урод! Ты здесь сам на птичьих правах... подмазался в очередь... и ВООБЩЕ... Что-то я тебя тут раньше не видела.

– А собственно, почему вы меня оскорбляете? – не смущается мужчина. – Моя жена тут раньше стояла.

– А я почем знаю, жена она тебе или не жена? Ух и хитрый вы народец! Поезжай-ка ты лучше в свой Израиль и там хитри…

– Ах ты, сука вороватая! – вдруг раздаётся визг. Визжит женщина в зелёном сарафане. – А я тебя-таки вспомнила! Мы на днях за колбасой стояли, – объсняет она очереди, – так там рядом тоже у кого-то деньги пропали... Я эту прошмандовку узнала!

– Так! Или вы успокоитесь сейчас же, или рыбы больше никому не будет! Давай, Люся, зови милиционера! – не выдержав, истерически кричит продавщица помоложе.

– Да, зови милицию, ТАМ во всём разберуться! – вопит женщина в зелёном сарафане, энергично жестикулируя полными руками и увеличивая диапозон аромата своих подмышек.

– Эй вы, там, кончай базар! Нам рыба нужна! – доносится сзади.

 

Меня душат слёзы. Сказать я ничего не могу, да и говорить больше нечего. Одного рубля явно не хватит: рыба завесила на 2.40. Отстояв полдня, я ухожу с пустыми руками.

С трудом перебирая налитыми горячей мокрой тяжестью ногами, я покидаю очередь и медленно, отрешённо плетусь вниз по улице, мимо окна, в котором прыгает моя любимица, рыжая лисовидная собачка (а может быть, и собаковидная лиса), перед которой я обычно останавливаюсь, общаясь через стекло, и рыдаю внутренним рёвом...

Так, глотая слёзы и сопли вкуса морской волны, рыдаю я до самого дома, тону в этих слезах, и только поднимаясь вверх по лестнице, даю себе волю и реву в полный голос, горько, громко, с завыванием, как будто всё мои жизненные обиды слились в одну глобальную обиду, которую я оплакиваю.

Мама, заслышав мой рёв, ожидает в дверях с полными ужаса глазами.

– Что с тобой?! Что случилось?! На тебя, не дай господь, кто-то напал?!

– П-п-п-почти... – в изнеможении я шлёпаюсь на лестничную ступеньку и выплёвываю, выбулькиваю ей свою историю с трёшкой.

– Глупенькая, стоит ли из-за рыбы так переживать? Ничего, обойдёмся без рыбы.... у нас и так всего много... ты меня не слушала...

– При чём тут рыба?! Н-н-н-несправедливо... это несправедливо....

– Ну, ты просто ещё очень наивный ребёнок. Пойдём домой, помой лицо холодной водой, успокойся. Ведь сегодня твой день рождения... Это грех так плакать из-за какой-то рыбы! Пойдём, не сиди на холодном цементе, простудишь почки.

Я поднимаюсь с цемента.

Вот именно, что день рождения... ничего себе подарочек. От этой мысли мне становится ещё обиднее и наплывает, захлестывает очередной приступ слёз.

 

Открывается соседняя дверь, и из неё, еле передвигая своими навечно забинтованными ногами, выползает, похожая на черепаху Тортилу, старуха-Лурье.

– Что такое? Почему она так плачет? – скрипит она, обращаясь к моей маме.

Мама вкратце излагает историю с рыбой.

– Понимаете, она даром простояла полдня, и ей обидно...

– Оцым-клёцым! Какие сейчас все нежные стали. Подумаешь, полдня! Подумаешь, обидно! Это всё буржуазная чепуха. При товарище Сталине такого не было. Помню, в Биробиджане по двое суток за хлебом стояла, детей кормить же надо было, и тоже не досталось... и ничего, никаких обид. Мне тогда было почти столько, сколько вот ей, а я уже была вдова с двумя на руках! А когда я в тайгу пошла за ягодами и потерялась на две неделии, гнус мне ноги на всю жизнь изъел... Так что, я жаловалась? А тут сразу, чуть что не так, то обидно! Как у нас в народе говорят, на обиженных воду возят!

Народная мудрость была уже адресована ко мне.

– Ты просто незакалённая. Да откуда тебе? Тренькаешь целыми днями на пианинах и всё... – продолжала она, а потом опять обратилась к маме.

– Вы не обижайтесь на меня, я, может, без образования, но вы свою девочку не так воспитываете... оберегаете от настоящей жизни. Посылайте её почаще в очереди: постоит, попривыкнет... Все обиды пройдут, поверьте мне, старой женщине.

Странно, но скрип её голоса неожиданно меня успокоил. Слезы высохли, плакать больше не хотелось. Рыба, очередь, обида потеряли свою выпуклость и моментально отошли в прошлое.

 

Единственно что осталось, это вопрос: неужели это и есть «настоящая жизнь»?