Эссе об эссе (№1)

 

 

 

 

 

Еще в школе, впервые получив задание написать эссе на интересующую меня тему, я была поражена потенциалом жанра: «эссе подразумевает свободу творчества» – как много обещало это формальное определение! Однако восхищение сменилось растерянностью: «свобода творчества» слишком велика для того, чтоб выбрать часть ее и изложить на нескольких листах... Какая проблема волнует меня настолько, что я готова посвятить именно ей эти несколько листов и именно ею ограничить свою творческую свободу? Сегодня я задаю этот же вопрос, обращаясь к трем авторам, представившим журналу свои эссе в августе.

 

 

Михаил Кобец «Чётки»

 

 

37 бусин, нанизанных на нить и замкнутых в кольцо, перебирают пальцы читателя; 37 бусин, неодинаковых по форме и размеру, несхожих по тактильным ощущениям, – таковы 37 афоризмов, объединенных общим заголовком «Чётки».

Порою это попытка актуализировать вечный спор непримиримых полюсов, вновь написать «прописные истины». Порою это почти прямое цитирование фундаментальных принципов философии.

Порою это замысловатый и изящный узор из слов, оплетающий смысл и скрывающий то ли его наготу, то ли… его отсутствие? Порою, кажется, это финальная фраза долгого размышления. Но самого размышления, предваряющего вывод обоснования, нет: оно словно повисает в воздухе как самоочевидное, и потому не артикулируемое. Но вглядишься пристальнее, вчитаешься внимательнее, и самоочевидность оказывается спорной, и невольно возникает вопрос: уж не является ли такая форма лишь самым верным способ избежать критики?... Именно этот вопрос заставляет искать ответ на страничке автора; и здесь эффектные афоризмы «Чёток» обретают тот самый смысл, получают то самое обоснование.

Порою это точная формулировка острых проблем современности: относительности понятий нынешнего общества (как и относительности самого понятия «общество») – «должного», религиозной толерантности и политического экстремизма, власти; и шире – относительности универсальных координат (порока и добродетели, морали, красоты).

Эклектичными, временами провокационными, намеренно другими, претендующими на всеохватность, неоднозначными, окутанными пеленой недосказанности – такими эти «Чётки» показались мне. И лишь одно я бы сказала, не делая оговорки об исключительной субъективности моих слов: при всей их разнородности, дух «Чёток» поразительно отвечает своему времени – культивирующему эклектичность, провокационность, другость, неоднозначность… Вот почему, подобно Пауку из романа «Дочь циркача» Юстейна Гордера, автор смог бы, пожалуй, получить весомое вознаграждение за каждый афоризм – за каждую бусину своих «Чёток».

 

 

Николай Толмачев «Поздний дождь (из опыта самопознания)»

 

Совсем иное по форме, по объему, по детальности повествования – эссе «Поздний дождь» (название, кстати, совсем не прозрачное, вопреки своей незамысловатости). 117 частей – от короткого замечания в один абзац – словно пометки на полях – до полноценного рассказа, если не повести.

Здесь и воспоминания из детства: намеренно (или интуитивно?) простоватый слог, то тут, то там нарушенный (но не испорченный) вторжением разговорного или устаревшего словца, разговорной же конструкции, грамматических огрехов – что-то от шукшинского повествователя. Эти особенности, вкупе с философичностью и историчностью, заставляют слово автора звучать подобно притче.

Здесь и развернутые пассажи, спровоцированные литературными, философскими, историческими текстами, научными открытиями, отрывками телепередач или просто воспоминанием, размышлением, ощущением. Широчайший спектр тем (целый каскад самых разных бусин…) рассматривает автор, ориентируясь лишь на одну координату – веру (…нанизанных на единую нить). Именно в этой точке пересекаются рассуждения о вопросах христианской религии, её истории, направлениях и отношениях с обществом: идеологией, политикой, искусством, наукой, миром материальных ценностей. Рассуждения эти искусно переплетаются с вехами не только собственной жизни автора, но и жизни страны, а порою и всей современной цивилизации. В них, обращаясь то к себе, то к предполагаемому собеседнику (а может, всегда только к одному Собеседнику?), автор опирается на единственно возможный для него авторитет – Священное Писание, фрагментам которого он, следуя традиции жанра эссе, дает субъективную трактовку.

По началу размышления текут плавно, естественным образом, как само время, как сама жизнь. Это течение завораживает; в нем мне слышится голос настоящего мыслителя. Но по ходу повествования слово все набирает силу, становится громче, тверже, резче. Пассажи теперь часто хлестки, остры – я слышу в них то горькую иронию, то крайнее неприятие, то страсть. Порою авторские суждения вызывают недоумение своей неожиданной категоричностью. Но даже спорные высказывания и мнения (а такие, полагаю, в этой книге неизбежно найдет каждый думающий читатель) не вызывают отторжения. Ведь, во-первых, повествование не звучит как поучение; это скорее зов или даже воззвание; ответы же на заданные вопросы читатель станет искать уже наедине с собой. А во-вторых, может, только такой – страстной, бескомпромиссной, категоричной – и может быть настоящая вера?

Не переводя разговор в плоскость «согласен – не согласен», я не сомневаюсь, что автор искренен на страницах своих «записок» – так смело он говорит «я» и «я верю», так не боится быть реальным человеком, так не стремится укрыться за безопасностью отстраненного философствования и абстракции. И поэтому в ответ говорю – «я верю»: «Так мы устроены, что для нас вернейший способ познания мира, приобщения к миру, воздействия на него – это познание самого себя, самоуглубление, работа над собой». «Из опыта самопознания», а потому – настоящее, это эссе. Да и не эссе вовсе; современная проповедь. И как уместны здесь оказались чётки!

 

 

Владимир Юрлов «От вазы ума остались лишь осколки»

 

Читайте также: что говорил о толерантности и безопасности общественный деятель и филантроп Вячеслав Моше Кантор. Его высказывания собраны в обширном каталоге цитат на любой вкус. Слова известных людей можно использовать в качестве эпиграфов для своих эссе.

А это эссе о творчестве. О творчестве как свойстве души. По крайней мере, так я поняла автора.

Оптимизм, искренний, даже инфантильный восторг – редкие качества Автора в наше время. Современный Автор все больше сгибает плечи под грузом знаний о сложности Смысла, Формы, Контекста, о Современной Культурной Ситуации, Кризисе Традиции, своей собственной Смерти и прочее, и прочее. А тут Автор возьми да и распрями плечи! А тяжкий груз упал и разбился; и «от вазы ума остались лишь осколки»…

Однажды поэт рассуждал о красоте – «сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?». В случае Владимира Юрлова, полагаю, мы имеем дело со вторым вариантом, вот только говорим не о красоте, а скорее о душе, или о духе. Сосуд разбился, огонь освободился, и запрыгал по осколкам, по полу – яркий, молодой, стремительный. Ему – всё или ничего; вечность или бездну! Он – может всё! Он – «мистификатор», чародей, который творит Эликсир вечной жизни! А ветра, что дуют со всех сторон – из прошлого и будущего, из былого и небывалого – только раздувают его, дают силу.

Он говорит – и я это уже где-то слышала – но он вкладывает в слова весь свой искренний пыл, всю свою страсть – и я радуюсь восторгу этого изобретателя, вновь соорудившего велосипед. Мне хочется спросить его о многом. Например, о том, почему «любой зов человеческой плоти» непременно «низменный» и приносящий страдание? Или о том, почему все детективы обязательно «пресны»? Или хотя бы о том, почему «в игровой форме» значит не «очень серьезно»? Но мне не хочется прерывать эту живую речь – пусть звучит – громко, уверенно! Пусть Автор стоит с расправленными плечами, пусть огонь пляшет и пляшет среди осколков. Именно в этом смысле я могу «улыбнуться, когда увижу руины». 

 

 

*  *  *

 

Так что же с темой для эссе? Видимо, при всем своем потенциальном разнообразии, она всегда одна – «сам автор». А также его личность, чувства и разумения; его “essai” – опыт и попытка.