Этюды из волшебного фонаря

Если уткнуться носом в траву и приблизить мир на расстояние ресниц, то всё будет иначе... Лучше всего это делать весной, когда ненадолго расцветают самые маленькие цветы. Эти пёстрые существа вступают в диалог со зрачком, погружаясь в его чёрную глубину и, далее, легко скользя лепестками – в душевную бездонность, где происходит самое важное...

Женщина вздохнула и села на каменное крылечко. Воздух был по-весеннему нежен, цвёл лимон и утро было в начале. Она не спешила. У ног жужжал сиреневый куст розмарина. Время лениво растянулось в дрёме и благодушно позволяло созерцать себя.

Утром по интернету она получила письмо из Нью-Йорка: "Дорогая Анна, посылаю Вам свой текст. Все хвалят, но мне не нравится. Всё у меня складывается как нельзя лучше, но нет счастья, и нет чего-то, без чего теряет смысл всё происходящее".

Эта переписка длилась всю зиму, и в каждом послании возникала некая подробность о погоде и снеге, которого не было в Иерусалиме, и Анна, получая очередное письмо, говорила себе что выпал снег.

Она ответила: "Дорогой Андрей! Помните?: "На свете счастья нет, но есть покой и воля…" Должно быть, "счастье" сродни "вдохновению", которое может застать человека, только если он дома. А дом, должно быть, и есть "покой и воля" – единственное, к чему стоит стремиться в этой жизни. Андрей, я давно не ищу счастья, потому что это абсурдное занятие, утвлекающее от того, что сосредоточено во мне самой – куда-то за горизонт..."

Потом Анна сварила себе кофе. Она насыпала в тёмную шахматную фигурку джезвы две ложки кофе, ложку коричневого сахара и слегка прокалила на огне, пока не появился лёгкий запах пожара. Затем залила водой почти до края, чтобы легче было собирать пенки: ведь кофейные пенки и есть самое главное в приготовлении кофе, и их нужно снимать в стаканчик из грубого стекла, пока они, покрыв его дно, не станут взбираться по стенкам. Кофе не должно достичь своих пределов на огне – нужно успеть потушить пламя или лучше поднять сосуд за деревянную ручку вверх – так, чтобы жар устремился вдогонку последним касанием, а потом брызнуть в томно дымящийся аромат несколькими каплями холодной воды.

Анна устроилась на крылечке, опустив босые ноги на плоский белый камень. Первое прикосновение казалось тёплым, но из глубины быстро просочилась прохлада недавней ночи, а за ней – и сырость ушедшей зимы. Анна погладила рукой траву, пропуская колоски между пальцами. Навстречу ей стремительно спускались – с земли, словно с неба – миры: синие, зелёные, жёлтые, красные... Красные были в чёрный горошек и пробирались через непроходимую чащу, раздвигая перепутанные нити своими слабыми лапками. Жёлтые были круглы и пушисты, а синие – изысканны, и всё они простодушно дарили свою прелесть – спокойно и свободно...

Один человек сказал, что если описать устройство часов, как угодно подробно, то это не приблизит к пониманию времени... Пёстрая радуга складывается в белый цвет... или свет... или счастье созерцания пёстрого... или осознания белого?

Анна не знала. Она сидела на низком крылечке, погрузив ноги в траву и опираясь подбородком о сложенные на коленях руки.