Она не похожа на человека

 

 

 

Поехали мы, разумеется, на машинке. Пришлось такси вызвать – не потащу же я её по снегу в этих сапожных босоножках!

Зарулили к чёрту на кулички, стоим перед какой-то красноречивой притоновой дверцей, – а она ключи ищет. Да тут и кулаком, говорю, можно открыть. Ничего не понимаю! Ты дверкой, спрашиваю, не ошиблась? Ты… здесь живёшь?

Заходим… Господи ж ты ж боже ж мой…

Видела я грязь, видела я срач, – я практику на скорой проходила, экстренная диагностика, – так мы сколько по алкашам и прочим прелестям ездили! Но такого я не видела нигде.

По коридору расстелены куртки. Болоньки, кожаные, ветровки какие-то. Гря-я-язные… Что они, интересно, изображают, куртки эти? Ковры, дорожки? По «дорожкам» разбросаны сухие листья. Не просто листья, а… гербарий? Ровненькие такие, видно, что специально засушенные…

Потолок жёлто-чёрный (копоть такая?) – и по нему бордовым: «ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС!». Запах… Так пахло в подвалах. Давно, в детстве. Я только в детстве в них и была. И теперь вот… ударило в нос этим детством. Слезами. В подвал я плакать лазила, когда во дворе люлей получала…

Аня по всем этим художествам, ничуть не смущаясь, протопала. «Ты заходи, заходи». Я заходила…

В зале пол был чистый – от курток, только от курток, а так… Линолеум. Из которого тут и там вырезаны какие-то следы…

– Это я стельки вырезаю. В сапоги, и кеды, и… ну, там… всё.

Вдоль стен – вдоль всех четырёх стен – фанерки с альбомными листами. Портреты. На портретах одно и то же лицо. Какое-то сине-зелёное, длинное, с огромными чёрными глазами… Водяной?

– Это автопортреты.

Я глянула на неё – глаза серые…

В углу, на зелёном старообразном кресле, – гитара. Это единственное кресло. Вообще сиденье единственное.

– Я сейчас, – сказала Аня и нырнула в соседнюю комнату, отделённую шторкой… боюсь, что из двух узбекских халатов. И вернулась… боюсь, что в таком же халате. Босая. С голыми ногами…

– А я вообще голенькая! – и распахнулась.

– Запахнись, ё-моё! – Я стояла как дура, в шубе и с сумкой посреди зала… Это вообще был… зал?

Запахнулась она, села на пол, на колени, вздохнула и сказала:

– Кушать как хочется!

– Да встань ты с пола! Дитя природы. И жертва аборта. В одном прекрасном лице. Ты же и так… Тебе ещё антибиотики жрать и жрать! Тебе… – я замолчала. Прямо ком в горле. Вид у неё такой… несчастный. Да ещё это «кушать»! Да ещё этот запах подвальный. И я – неизвестно где, неизвестно с кем – меня-то, наверно, тоже жалко! Как вы думаете?