Она не похожа на человека

 

 

 

А познакомила нас – гонорея. Да нет, не пугайтесь, ничего страшного, – тем более что не у меня, тем более что гонореи-то и не было. Но она думала – есть. И притащила мне это стёклышко с мазком. Я при Институте физиологии и патологии дыхания работала. Ну, как работала… Вообще говоря, отдыхала. Заниматься было откровенно нечем. Посеяла кровь на стерильность четырём астматичкам – и весь день, буквально весь, до пяти, – ничего. Просто курорт какой-то. Да и кровь эта – её приносили, хоть ты тресни, страшно грязную. Брали, видимо, так – как курица лапой. И чего там только с неё ни росло! Но пишешь-то всегда: «стерильно». Ведь, скажу вам по секрету, если кровь не стерильна – это сепсис, заражение. Медленная агония и неприятная смерть. Астматички же наши – уж не знаю, когда у них те приступы наблюдались – цветущими студентками были. Которых шеф, Лев Борисыч, уговорил участвовать в своих чудовищных экспериментах. Да что «уговорил» – приказал и заставил. Он у них что-то там вёл, зачёт-перезачёт, сдача-пересдача… Да и вообще – кто же Льву откажет? Царь зверей! Сидела я и радовалась, что лаборатория – отдельно. Где-то там, там, там, за гаражами, в деревянном домике. Чуть ли не на курьих ножках. И в этом домике – где-то там, не дозовёшься и не доищешься – я сижу…

Но она доаукалась. Выхожу – стоит в дверях… как бы это вам объяснить… Без шапки, желтоволосенькое что-то такое. Цыплёнок. И даже курточка жёлтая. Болоньевая такая, коротенькая – как раз на зиму, на минус двадцать! Но курточка – это ещё ладно. Ниже интереснее. Капрон и дырявые сапожки по колено. Стильно так дырявые, узорчато. Фасон такой. Босоножки с сапожками скрещенные. А на улице… ну про минус я говорила. Но ведь не всегда он с ветром бывает! Тогда – был. И как-то так… и дураку понятно, что не на машине она приехала. В общем, притащила я эту цыпу в раздевалку – она же кухня, – чаю налила и пошла с мазком разбираться.

Возвращаюсь – плачет. Я ей: так наоборот радоваться надо! Гонококков-то – не обнаружено! А она: так живот-то – тянет! Болит! Тут уж я не выдержала. Маленькая собачка, конечно, всю жизнь щенок, но… соображать-то – надо! Не дитя. Ну, лет двадцать пять, меня если и помладше, так на пару-тройку лет – а… ай-яй-яй! Не знает, что зимой одеваться надо. И тогда ничего, ё-моё, тянуть и болеть не будет!

– Ты ж застудилась, дурында! – говорю.

– ?

– Тебе холодно? Вот так ходить – холодно?

– Мне больно!

Пошла я в основной корпус, взяла у девчонок но-шпу, уколола её. Она успокоилась и… уснула. В раздевалке на диванчике. Очень мило, скажу я вам. Я её своей шубой укрыла и мамочкой себя почувствовала. Мой-то оболтус с папашей своим живёт, на Камчатке. Некого укрывать. Сам он так захотел. Большой уже, десять лет, одиннадцать почти. Знает, где ему лучше…

В общем, спит она у меня на диванчике, а я даже не знаю, как её зовут. Вот до чего можно дойти от скуки! А, может, от доброты. Что тут поделаешь – добрая я очень!

Проснулась – как раз шесть пикает. Я сижу чаи гоняю и кроссворд разгадываю. А она вдруг как соскочит – так, что шуба моя слетела и раненым зверем, простите за образность, шлёпнулась с дивана! – и:

– Сколько я вам должна?

Ну вот как объяснить человеку, что нисколько? Что мне тут скууушно. И что да, беру я деньги у этих подпольных гонорейщиков, но с неё уже не возьму. Как-то… прошло уже, проехало. Всему своё время. И место. Я ведь даже не за гонорею беру – за гонор. Который не на месте тут, не к месту. А у неё – какой у неё гонор! Цыплёнок, говорю же…

– Никто никому не должен, – говорю. – И вообще – чего ты мне робко «выкаешь», когда надо громко «тыкать»? Тебя как зовут?

– Аня… А я во сне не говорила? Не пела?

– Да нет… А что, должна была? – Бедная, думаю, девочка. Петь во сне!

– Да прямо там… должна, – подрассердилась она. И это хорошо. Рассерженные – они сильнее. Попробуйте-ка сердиться и в обморок падать! К тому же – тон у неё более-менее адекватный стал. А то она со мной как с сугубо старшим товарищем разговаривала. Вот… сугубо!

– Ладно, – говорю, – Анна. Я Лера, вот и познакомились. Но давай уж как-то… по домам. У нас с тобой, конечно, сильные чувства, но – судьба. Расстаёмся и расходимся. По берлогам и логовам. Хоть никто меня там и не ждёт. Да…

Так и сказала, представляете? Вы бы – сказали? А я – да. Может, я с кроссвордом устала молчать, решила с человеком поговорить? Ох!..

– Так поехали ко мне! – говорит. Не приглашает – умоляет! Просто… ну не сделаешь этого специально. Нет, потом-то я поняла, что сделаешь. Что она – сделает. Ещё не то сделает, когда ей нужно – или когда посчитает, что нужно. А ведь и посчитать-то толком не может, – так зачем?.. Это я теперь так думаю. Но тогда-то я этого – не знала.