Букет в интерьере спальни

– Опять художник опаздывает, – укоризненно покачивая головой, навстречу мне двигался начальник управления Виктор Дмитриевич Ляповец. Был он не по-мужицки пухловат, с розовым румянцем на щеках и родинкой, как у Мерелин Монро, над верхней губой. Движения у него мягкие, неспешные, Ляповец вовсе не походил на общепринятый стереотип руководителя. За глаза его звали Большой Мальчик. Прежде чем кого-либо ругать он долго и неохотно приходил в соответствующее состояние и лишь затем громогласно и натруженно сотрясал воздух, при этом нелепо взмахивая неестественно длинными руками. Подчиненные делали вид, – Виктор Дмитриевич догадывался о этом, – что побаиваются своего начальника. Подобный консенсус устраивал обе стороны. Ляповец считал главным в своей жизни событием тот факт, что когда-то он учился с неким Прокопенко – ныне министром мясной и молочной промышленности и частенько, – как правило не к месту, – упоминал этот факт биографии.

Он многозначительно посмотрел на часы, видимо, хотел рассердиться, но передумал.

– Завтра поедешь в командировку, в Геленджик. – Ляповец сделал паузу, ожидая с моей стороны должной реакцииии. – Наше управление досрочно, за месяц до открытия летнего сезона, сдает в эксплуатацию базу отдыха. – В его голосе профессионально зазвучали пафосные нотки. – Поступишь в распоряжение коменданта. – Начальник нахмурился и погрозил указательным пальцем. – Чтобы никаких пьянок и ... – он долго подбирал слово ассоциирующееся с неформальным отношением к альтернативному полу, – разгулов. Что надо подкрасишь, подпишешь, подрисуешь – она всё скажет.

– Кто – она?

– Как кто? Комендант. Кстати, молодая женщина, – Виктор Дмитриевич

непоследовательно скабрезно хихикнул, но, вспомнив свой статус и только что произнесенное напутствие, мгновенно посуровел: – В общем, чтобы всё было в порядке. Лично проконтролирую.

Не люблю командировок – тряское лоно купе, грязь и суета вокзалов, унылые номера провинциальных гостиниц. Всё скучно, однообразно, хмуро. Но Геленджик стоил этих жертв. Один из красивейших городов Причерноморья в любое время года покорял меня своим великолепием.

Подкова залива, подзлащенная расточительным южным солнцем, заставляла застыть в изумлении. Кто был в Геленджике, никогда не забудет его знаменитую набережную, особенно в вечерние часы, полную звуков, запахов, очарования.

Такое количество впечатлений вряд ли мне было по силам одному, тем более, что я забыл упомянуть легион прибрежных кафешек и уж наверняка не меньшее число девушек, встречающихся на безалаберном пути командировочного. Безусловно в попутчики был выбран Эдик, прозванный нами Репой, всегда готовый ринуться в любые туманно-неведомые дали. Мой друг был расточительно многообразен, что свидетельствовало о личности незаурядной, хоть и несобранной. Его характер соответствовал большинству бесшабашных нигилистов, которые ели селедку на газете, никогда не отдавали взятую в долг десятку, а Бродского считали графоманом. Эдуард – свободолюбивый человек, который из прочих даров свободы, более всего ценил возможность ничего не делать, проводя большинство своего времени за дегустацией всевозможных спиртных напитков и, как следствие, за созерцанием процессов мироздания. Любая работа была Репе неприятна, ибо она всегда означала трудности, а трудности всегда мешали пить. Иногда его, правда, настигали приступы деятельности: он мог сутками лепить из глины скульптуру или, например, весь световой день простоять у мольберта. Эдик с головой уходил в коллекционирование камней, в резьбу по дереву и, справедливости ради стоит отметить, что не выглядел дилетантом в своем увлечении – изучал литературу, экспериментировал, советовался со специалистами, но также быстро и совершенно неожиданно он утрачивал всякий интерес к предмету своей деятельности, как и загорался им. Поражало его полное безразличие к предметному ряду – Репа совершенно равнодушен к деньгам, равно, как и к их отсутствию. Свобода для него всегда значимее житейских и материальных благ. Он мог по несколько дней жить у кого-либо из друзей, причем, не отягощая нас (меня во всяком случае) своим присутствием. Говорить с ним о том, чтобы он устроился на работу или ограничил себя в спиртном, было столь же бессмысленно, как думать о том, с кем спать после семидесятилетия. Репа был капитан корабля идущего в никуда.

Каким-то невероятным образом мой друг явился ко мне, стоило лишь о нем подумать. Облако винных паров проследовало за своим источником. Эдик сел на стул и закурил свою неизменную “Приму”. Запах тлеющего навоза заполнил комнату. На предложение поехать со мной в Геленджик он философски пожал плечами, что, очевидно, означало согласие.

Побережье встретило нас неприветливо – хмурым небом и штормом на море. Огромные волны, злобно урча, обрушивали водную громаду на берег.

Камни, огрызаясь, бросались вдогонку за очередной обидчицей, но следующая волна швыряла их назад. Темно-бордовые тучи ревниво прикрывали обнаженные вершины гор.

– Где же твои хваленые тетки? – Репа мрачно кивнул на пустынную набережную. – Придется потратить этот день и деньги на выпивку.

– Как, впрочем, и многие другие, – добавил я, что означало согласие с

данным предложением.

В административном корпусе – небольшом дощатом домике – дверь оказалась запертой. На наш настойчивый стук внутри послышалось какое-то движение и вскоре на пороге появилась полная молодая женщина сурово-сонного вида.

– Что надо, мужчины? – она смотрела на нас пристально и равнодушно, как на новый, но неинтересный предмет.

Обращение по половому признаку – вещи в России бытовые и привычные, а посему я, не обижаясь, с достоинством VIPовского гостя, протянул ей командировочное удостоверение.

– Художник, что ли? – вроде бы с неким разочарованием произнесла она и перевела взгляд на Репу. – А это, надо полагать, “мальчик”?

Эдик хотел огрызнуться, но я незаметно одернул его за рукав.

“Читала “Двенадцать стульев” – уже хорошо”, – подумал я, рассматривая администраторшу.

Всё в ней было по-рубенсовски крупно и, – хотя мне больше импонируют стройные женщины, – притягательно. Водопад темно-каштановых волос, скрадывая округлость лица, ниспадал на пухлые, как у купеческой дочки плечи. Приоткрытые сочные губы демонстрировали снежную белизну зубов. Воловьи глаза неспешным взглядом, словно ощупывая, скользили по нашим телам. Под футболкой, с регулярностью вздоха, вздымались спелые арбузы невероятного размера бюста.

Заметив, что ее внешность произвела на нас должное впечатление, администраторша, едва заметно улыбнувшись, подала мне ключи.

– Жить будете в четырнадцатом домике. – Она смачно хрустнула скрещенными пальцами. – Сегодня осматривайтесь, а завтра напишете номера на дверях.

Мы было пошли по дорожке к нашему жилью, но Репа, оглянувшись, спросил:

– Хозяйка, а винца-то где взять?

– В поселке, у гречанки бабы Марии, – администраторша ткнула рукой в сторону черепичных крыш, тонувших в изумруде сосновых крон.

Вино старой эллинки оказалось столь же ароматным и приятным на вкус, как и хмельным.

Трехлитровый баллон рубинового напитка стремительно обмелел на глазах изумленной бабы Марии.

– Повтор-р-рить, – заплетающимся языком проговорил Эдик и не самым лучшим тенором совершил попытку исполнить куплет из “Аве Мария”. Подгоняемые рокотом грома, мы устремились, – насколько это было возможно, – к базе отдыха. Едва за нами закрылась дверь, как по крыше забарабанили крупные капли дождя, и вскоре ливень сплошной стеной обрушил на землю потоки воды.

Я достал из сумки пластиковые стаканчики, а Репа порезал яблоко, – подарок гречанки, – на максимально возможное число долек. Для нас сейчас существовало два мира: один наш – автономный, уютный, ничем и никем в данный момент непоколебимый, и другой – остальное человечество, с его заботами и страстями, такими далекими и несущественными.

Гроза закончилась, но с запада нахально ползли лохматые ультрамариновые облака. Разговор тек так же легко, как и вино. Воздух за окном был чист, как невеста. Беседа плавно и закономерно сместилась к взаимоотношениям с противоположным полом. Пышные соблазнительные формы администраторши, очевидно, не давали нам покоя. С развратным придыхом, мы рассказывали друг другу альковные похождения, которые с каждым выпитым бокалом становились всё смелее и распущенней, а успехи наши при этом умножались несказанно – любовные похождения Казановы уже не казались такими непостижимыми.

– Я не понимаю женщин, но ими пользуюсь, – резюмировал сладострастную тему мой друг.

Вдруг в дверь постучали. Мы недоуменно переглянулись и одновременно пожали плечами.

– Войдите, – наконец я решился на ответ.

Дверь открылась, и в комнату вошла наша утренняя знакомая. Черное платье облегало ее уже не казавшуюся полной фигуру. (Видимо, сработал эффект сочетания количества выпитого с внешностью женщины). Из-за плеча администраторши выглядывала стройная блондинка с купоросным цветом глаз.

– Вот, решили заглянуть к вам на огонек. – Она подошла к столу и скептически оглядела скромную снедь. – К стати, давайте знакомиться. – Администраторша кивнула на свою юную подругу. – Юля. А меня зовут Галиной Николаевной, можно Галей. – Она взяла кусочек яблока и, понюхав его, улыбнулась. – Мальчики, а давайте лучше к нам.

Мы жевали, пили, балагурили, все делая одновременно, да так естественно, словно были знакомы лет десять и никогда не расставались. Галина Николаевна оказалась интересной собеседницей и, как, впрочем, ожидалось, весьма кокетливой женщиной, умеющей нравиться мужчинам, но чувствовалось, что за ее нарочитой сексуальностью скрывалась какая-то личная драма.

– Я замужем в четвертый раз и опять удачно, – смеялась она. – Правда мой пиволюбивый великовозрастный муж лишает меня некоторых земных утех, но зато начисто лишен порока ревности. – Черноморская Мессалина пахла приторными духами и похотью. – О, как я не люблю межсезонье, эту невостребовательность, когда не делают даже гнусных предложений, – Галина Николаевна в искреннем возмущении закатывала глаза и щипала меня за ногу.

Эдик планомерно напивался с целеустремленностью сапожника. Он даже перестал ухаживать за блондинкой и та поглядывала на него обидчиво-капризным взглядом. Предметы оказывали ему физическое сопротивление: время от времени Репа ронял на стол вилку или бокал, а вскоре его голова классически нашла покой в холодной закуске. Юля увела его в соседнюю комнату. Впрочем, и сама не вернулась. Хотя, единственное на что она могла рассчитывать, так это на густое мужское дыхание, щедро разбавленное запахом “Примы” и перегаром вина бабы Марии.

Галина Николаевна с упоением рассказывала о приближающемся открытии сезона, когда сотни курортников будут ей делать изысканные комплименты и галантно ухаживать, а она… – администраторша в предвкушении неминуемых удовольствий энергично жестикулировала руками и на время застывала, подыскивая нужные слова. Не найдя филологического эквивалента своим эмоциям, собеседница с некоторым огорчением опускала конечности и с вызовом смотрела на меня, видимо ожидая более решительных действий. Обаяния в ней было значительно больше, чем физической красоты – она обладала тем шармом, который не зависит от “модельной” наружности. У нее был хрипловатый голос, который вкупе с щедрыми формами, видимо, одинаково неотразимо действовал на прожженных развратников и молодых неоперившихся эротоманов. Мой сексуальный базис находился, скорее всего, на равном удалении от обеих упомянутых характеристик.

– Я смотрю, ты тоже немного устал, – администраторша поднялась из-за стола. – Пойду разберу постель.

Как много, порой, бывает обещания в подтексте невинной, на первый взгляд, фразы. Захотелось сказать ей что-нибудь ласковое, нежное, но русский язык уже не подчинялся мне. Когда я перебирал, то в моем воображении не рождалось ничего оригинального, а если и рождалось, то значительно позже, чем того требовала ситуация.

Галина Николаевна раздвинула диван и бросив на него простыни, подошла ко мне вплотную. С томительной медлительностью она сняла платье, и торжество соблазнительной плоти возымело верх над всем остальным. Я поднялся со стула и рукой прикоснулся к ее груди. Она

расстегнула мою рубашку и бросила ее на пол. Такая же участь постигла и остальные немногочисленные предметы летнего гардероба.

Гроза возобновилась с новой силой. Яркие вспышки молнии на миг освещали комнату. Раскаты грома придавали заурядному адюльтеру некое таинство. Если бы нас сейчас увидел Фрейд, он бы пришел в восторг. Мы неспешно дарили ласки друг другу; эротика должна быть как обещание и не быть суетливой. Порнофильмы были бы гораздо увлекательней, если бы то, что они показывают в каждом кадре и с первой минуты, происходило только в последнюю. Что за радость немедленно получать то, чего еще даже не успел пожелать?

Черноморская Мессалина предмет знала в совершенстве, и я в полной мере ощутил вкус плотской любви, который мужчины разделяют со всеми искусными женщинами.

Утром, пока Галина Николаевна и Юля варили кофе, мы с Репой сидели на берегу и курили. Присмиревшее море неспешно катило стеклянную зеленую волну.

– После завтрака пойдем писать номера на домиках, – сказал я без особого

энтузиазма.

– Номер-то у нее какой? Видимо, не меньше пятого…– предположил Эдик

и бросил камешек в воду.