Сёмушка

 

 

 

– Прошу к столу! – я изобразил суперщедрый жест a-la Мишка, денискин друг, поющий "Папа у Васи..."

– Ого! – Семён, деловито потирая руки, восторженно обозревал аккуратно порезанную ветчину, малосольные огурчики-помидорчики, пряную селёдочку, мамин пирог с картошкой и огромное блюдо парящих пельменей – ровно половину привезённого мной для бабушки. Нисколько не жалко, а к бабушке я завтра опять загляну. И привезу чего-нибудь ещё. – Красотища, Вовка! Матвеевна, глянь, кака чудо-самобранка! Иди, присядь с нами… Иди-иди, уважь компанию, я тебе пять капель по обыкновению…

Семён дунул в старинные хрустальные стопки и встал. Держа в руках голубой эмалированный чайник. Я вопросительно взглянул на Сёмушку, но тот молча стал разливать. Не чай, я понюхал. Прозрачный. Водка, конечно!

– Ну, за знакомство, Вовка! За армию нашу… – ох, завтра же двадцать третье февраля, как я забыл? – И за матерей солдатских. Вот за них… – Семён эффектно, но как-то по-настоящему склонив голову, чокнулся с Матвеевной. – Сын у неё офицером был. В Афганистане…

Я тоже встал.

– Елизавета Матвеевна, за Вас!

– Ой, робяты… – Матвеевна пригубила водку, наигранно ойкнула и прикрыла рот кончиком платка. – Спасибо. Коленьке моему пятьдесят было бы в энтом-то году…

– Хороший был парень Колька. Весёлый и умный… – Семён задумчиво похрустел огурцом. – Матвеевна, ешь давай, ешь. Пельмешки бери, их жевать не надо, махонькие…

– Беру-беру, Сёмушка, спасибо…

– Да это не мне спасибо, Вовке вот… Колька твой тоже добрый был. Голубей держал, кстати… Вовка, сейчас пацаны голубей держат?

– Да нет… – пожал я плечами. – Очень редко. Да и пацанами их не назвать уже… Это, наверное, те же, кто и тогда держал.

Семён опять встал с чайником.

– Не-не-не, Сёмушка, пойду я… – прикрыла стопку ладошкой Матвеевна. – Спасибо… К Симе загляну, да Филипповну попроведаем. Как она, Володя?

– Говорит, что лучше… – ответил я, благодарно кивая уже разлившему Семёну. – А с завтрашнего дня медсестра будет приходить, я договорился. Уколы колоть.

– Ну и славно… – перекрестилась Матвеевна, вставая. – Пойду… А то может – что надо пособить Филипповне… 

 

– Вот так и живём, Вовка… – Семён вытряхнул из пачки «примину». – Бабье царство… Пять бабьих душ совместно с моей Валькой... Ничё не скажу – накормлен-обстиран завсегда… А вот поговорить не с кем…

– Семён… – я поморщился от сигаретного дыма. – Ух, и вонючая же эта «Прима». На-ка вот, кури это…

С интересом покрутив в руках «Парламент», Семён вернул пачку мне.

– Нет, Вовка, запрещено мне хорошие сигареты курить. Приятно чересчур. Выкурил и опять хочется… А «Примой» я и с пол-сигареты до изжоги накуриваюсь… – Семён закашлялся. – И не хочется больше. Потому что противно… Колька покойный, Матвеевны сынок, бывалочи, у меня курево таскал, он ведь помоложе меня будет. Спрашиваю – ты стащил? Молчит. Насупится и молчит… Не мог он врать. Один раз только соврал, когда отец его под машину попал. На глазах у ребятёнка… Матвеевна сильно тогда беспокоилась. Чувствовала, видать, что... А Колька – нет-нет, я папу видел, его на заводе во вторую смену оставили… Не хотел говорить, ни в какую… Алексей, колькин-то отец, не один тогда был… С полюбовницей… Неувязочка могла выйти... Наливать, Вовка, чи шо?   

– Наливай, Семён.

– Пытал я его тогда, отчего соврал. А он мне – и ты помалкивай! Да ещё зло так, понимашь... Я  – так всё равно мать узнает… А он – сказку рассказать? Расскажи, грю, раз прямо ответить не можешь. Ну, он и рассказал… Валил лесоруб деревья у реки однажды, топор с топорища сорвался и в воду... Эх, расстроился лесоруб, чем робить-то теперича? Как семью кормить? И вдруг явился перед ним Господь и вопросил:

– Чего опечалился, лесоруб?

– Дык, как не печалиться, топор вон в реку обронил.

Господь тут же и достал из воды топор. Тот, да не тот… Серебряный!

– Твой, нет?

– Нет, не мой!

Достал Господь другой топор. Золотой!

– А этот?

– Не мой!

В третий раз достал он простой топор, железный и старый.

– Этот?

– Он! – обрадовался лесоруб.

Понравилась Господу честность лесоруба и подарил тот ему все три топора.

Погодь, Вовка, в горле пересохло… Давай стопку!

Мы чокнулись.

– Ух... – Семён пожевал ветчину, прикрыв глаза. Словно прислушиваясь к вкусу. – Синтетика одна, хоть и вкусно… Во-о-от... Несколько лет минуло с той поры. Ушла жена лесоруба на реку бельё полоскать али мыться-купаться, неважно… И не вернулась. Утопла… Прибежал лесоруб на берег, расстроенный опять. Как же детки малые без мамки? И тут вновь Господь… Опускает руку в воду, а лесоруб:

– Только ты сразу с третьей начинай!

Рассердился Господь – ты мне указывать? Ты? А лесоруб:

– Прости меня, мол, и выслушай. Если б ты начал с первой, то достал бы из воды... Любку Орлову, допустим. Услышав моё «нет», ты бы достал... Люду Целиковскую или Мордюкову Ноннку, а уж только потом жену… И подарил бы мне всех троих! А ведь немолод я уже, чтоб разом с тремя красотками жить – крутить, здоровье не то, да и вера не позволяет… А детки как же? Что подумают? Только поэтому я и осмелился указывать тебе! И оставил ему Господь жену законную… Опять же за честность... – Семён замолчал, потушив сигарету.

– … А при чём тут…? – помолчав, спросил я.

– А при том, Вовка… Либо знать, либо догадываться – есть разница?

– Ну, Семён, удивил… Мудрёно как-то…

– А жизнь вообще – штука мудрёная… – Семён задумчиво поскрёб седоватую щетину и поднялся из-за стола. – Думаешь – никто кроме нас и Матвеевны не допетрил, что у меня в чайнике? Липовая конспирация... То-то же… Ну, бывай, Вовка, устал я чего-то сегодня… И замёрз. Даже водка не греет... Ты скажи – это старость?