Грехи

Свои пять огромных комнат старик почти не посещал. Жизнь в квартире копошилась только на кухне. На кухне он спал, там же ел, а на маленьком балкончике наблюдал за городом. Старик искренне считал, что и эта жизнь – результат какой-то ошибки в мироздании. Поэтому старался жить, не особо тревожа окружающий мир, потребляя тот минимум общения с ним, чтобы только прожить еще один день. Его пенсия была скудна, но вполне удовлетворяла его жалкие потребности. Даже на вечерний стопарик хватало.

Его тихое существование настолько было оторвано от мира, что даже вездесущие охотники за квартирами, по какому-то странному стечению обстоятельств, не замечали существования его жилплощади. Он не болел, только дряхлость организма заставляла его медленно и осторожно передвигать ногами. Хотя иногда ему казалось, что свою слабость он выдумал сам, как бы в отместку за свои грехи. И эта выдумка оплетала его страхом. И ему ложно казалось, что падение на асфальт разобьет вдребезги стеклянные кости, но на самом деле он может, как прежде, жить в полную скорость.

Грехи, за которые он себя казнил, совсем не были выдуманными, и, бывало, вечерами, с каким-то преступным наслаждением, он приступал к молчаливому перечислению своих проступков. Он, кряхтя, мысленно вспоминал свое прошлое, будто на ниточку нанизывая преступления. И однажды, когда он думал о своем прошлом, в его дверь позвонили. Не сразу понял, что это звонок. Как-то забылся этот звук. Он медленно встал и подошел к двери.

– Кто там? – хрипло спросил он и понял, что забыл не только звук звонка, но и собственный голос. Он попытался в глазок разглядеть того, кто стоит за дверью, но увидел только размытый силуэт.

– Простите, тут проживает… господин Босый? – услышал он звонкий голос девушки.

– Здесь. А что вам надо? – спросил он подозрительно.

Девушка за дверью, после секундной паузы, значительно тише и смущаясь, продолжила:

– Вы помните Аллу Шахову?

– Помню, – ответил старик.

– Я её дочь.

Старик открыл дверь и впустил девушку. Она оказалась не так молода, как можно было подумать по её голосу. Ей было за двадцать, насколько «за», мешала понять косметика. Хотя можно было бы прикинуть, сколько ей должно быть лет, но старик не стал этим заниматься.

– Здравствуйте! – сказала девушка.

– Здравствуй. Тебя прислала Алла?

– Она умерла.

– Соболезную, – сказал старик, нисколько не соболезнуя.

Он провел её на кухню, посадил за стол, взял стопочку и налил себе водки, потом, подумав, налил и девушке, которая, правда, не притронулась к стопке.

– Она рассказала тебе?

– Нет. Я нашла ваши письма и дневник матери.

– Понятно. Я называю тебя сто двадцать семь.

– Что? Почему сто двадцать семь?

– Ты мой сто двадцать седьмой грех, – и, предупреждая вопрос, добавил: – Всего двести восемь.

– Вы гордитесь этим? – спросила с вдруг проявившеюся злостью девушка, – ведете строгий учет? Может, у вас и карточки учета грехов есть?

– Когда-то были. Пока я не запомнил наизусть. Но я ничем не горжусь. Я просто помню. Ты пришла познакомиться или так зашла?

Девушка вдруг холодно посмотрела на старика.

– Нет, папаша, не просто. Тебя не кажется, что надо восполнить свою отцовскую любовь?

– И как же?

– У тебя есть квартира…

Засмеялся.

– А как ты докажешь, что ты моя дочь? Мерзкий характер – это не доказательство.

– Неужели ты думаешь, что у меня нет документов?

– Даже если есть, как ты меня заставишь отдать тебе квартиру? Будешь бить? Или шантажировать? – он опять засмеялся. А потом вдруг замолчал. Внимательно посмотрел на неё и спросил: – У тебя готов бланк завещания?

Девушка положила на стол документы и ручку.

– Нотариус? – поинтересовался старик.

Девушка отмахнулась.

– Договорюсь.

Старик ухмыльнулся, внимательно прочел документы и подписал. Его вдруг наполнило безудержное счастье. Одиночество его последних лет отступило, пусть и не исчезнув полностью. Теперь он перестанет чувствовать себя пустым местом, на которое никто не тратит ни одной, даже самой завалявшейся мысли. Дочь Аллы, имя которой он даже не спросил, будет думать о нем до самой его смерти, и даже после. Пусть это будет злость и ненависть, но это будет чувство и память! Он был счастлив.

Старик дернулся, взгляд его остекленел и он, уже мертвый, повалился на пол. Мир его исчез. Вместе с ним исчезли девушка, ручка и документы со стола – всего лишь плод его воображения. А настоящий мир так и продолжал жить, как прежде, материальный и безразличный к стариковским фантазиям. На столе остались только две рюмки, одна из которых так и осталась нетронутой.