HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Това

Танец ястреба и пригрозового облака

Обсудить

Сборник стихотворений

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 20.11.2007
Иллюстрация. Автор: NIKOLODION (*Nikolay Maminov*). Название: "Параллельные восприятия...". Источник: http://imageserver.ru/archives/19

Оглавление

  1. Прожитое
  2. Непонимание
  3. Рахель
  4. Не был богом
  5. Шанхай по ту сторону
  6. На хайвэе
  7. 13-я весна
  8. Серко
  9. Родина
  10. Кони
  11. Трава
  12. Мадлез
  13. Чайный домик
  14. Молчание
  15. Женщина и табак
  16. Судьба портретируемого
  17. Виски


Прожитое

Пустая болтовня и красный камень.
Налив вторую кружку молока,
я посмотрю на зеркало упрямо
и руки подопру в бока.
В колодцах прошлого –
фарфоровые краны.
Здесь все бесплатно:
яркие цветы, чай, сахар,
теплый ветер и трамваи,
на южном направлении бои,
кишмиш, миндаль
и простодушный смех ребенка,
и человек благословит массивного теленка,
на бледную ладонь положит мне анис.
Прозрачны реки прожитого,
отмель закатных красок
игрищем полна. Я брошу новый день
на берег противоположный
священного ручья.
И мир приобретает очертанья,
как предложение руки или лимон,
украсивший хрустальные бокалы (полупустые),
базилика, хрупкий колокольный звон.
Я помолюсь внимательному богу
и свет неизмеримый скажет мне:
у прошлого – суровые законы,
у будущего – строгие судьи.
И я поем мороженого в полвторого,
покачивая смертной головой,
и тороплюсь, отмеривая время,
и прожитое трогаю ногой.

Непонимание

Я всегда могу просто уйти.
Просто уйти, символично повернув голову влево к окну.
Нет смысла долго рассусоливать на эту тему.
Я могу открывать рот как обезьянка и улыбаться.
У меня рыбья кость вместо ключицы.
Питаюсь я женскими слезами.
Я наливаю их черпаком в тарелку, потом беру ложку,
опрокидываю в рот. Хлеба у меня нет.
Если бы у меня была голова на плечах,
но шею ни разу не ломило.
Иногда я смотрю на вас другими глазами
и мне становится грустно,
что вы не оправдываете моих надежд,
как будто вы – мои дети.
А я – мать, ору, что вы ни хрена не делаете,
просиживаете пятую точку в диване.
Понимаешь?
Мы не родственники.
Мы даже не пассажиры в автобусе,
которым предстоит выйти через пять остановок.
Я говорю тебе, говорю, а ты меня не понимаешь.
Что-то бубнишь в нос о бесполезности моего рождения.
И я приседаю на корточки.
Утром я уйду, не доев свой завтрак.
И еще я подумаю, что среди вас найдутся желающие
признать себя собаками, если бросить им кость.

Рахель

                            Ю. А.

Я не могу сыскать себе невесту
среди железнодорожных продавщиц.
Я не могу купить себе камина.
Я голод не сумею утолить.

– Забыли, твари, как лежать в могиле?
Я – бритва, что соленым острием, доверием:
– Пус…сти, дура!
Я тем лезвием – по жилам:

– Ос…ставь! – я – злость и предощущенье силы
(расширенной и краснорукой),
пилигрим, что проплывает около баштана
(как будто ходит и мечтает).

– Гад! – наверняка не сыч в вокзальных магазинах,
в веселых увлекательных местах…
Колбасы блядски-розового цвета,
сердца, платки, зонт, мясо, ветчина…

Я весь изломан.
Исцели куплетом, скажи мне,
что – одна, ты можешь говорить…
Потом ботинки, кружева, игрушки,

воротнички, редиска и морковь…
– Да чтоб ты сдох! Тар…ращишься! –
я будто бы рожден поэтом,
на это нечем крыть и возразить.

Смотрю рассеянно и вожделенно.
На брюхе написал любовно,
хоть и меленько «Рахель».
Трель каблуков, овеянная летом…

Мне нужен локоть хлопка, 5 цветов.
– Возьмите, это Вам букетик. Да просто так. Вы – милая.
– Пош…шел!
– О барышня в витрине, вы – принцесса…

– Ну и дурак! Да пш…шел же, пш…шел!
На чек, уматывай отсюда.
Видали и не эких молодцов!
От изгородей, верхов и прилавков

я стану тенью драгоценных праотцев.
Возьму жратвы, для храбрости – бутылок.
Выпью один, Вами не нужен, позабыт.
Собаку бешенную увижу, и в гастроном – еще открыт.

Весь передернутый.
Она у полок (вся мутноватая красота
сосредоточена по преимуществу в толстых холках)
стоит в конце рабочего дня.

– Вот я пришел. Это я снова.
– Уйди, раз…зит!
– Я здесь постою.
На улицах луна и еще не поздно произнести:

– Рахель, выходи за меня.
Я брошу пить, стану творцом смысла,
ловчайший и бедовый слуга
я для тебя – шелка, жемчуга, отдам кольца.

Я растворюсь в тебе без следа.
Куплю стакан и волчью шубу.
– Богоспасительная, ау!
– Пош…шел ты к черту!

– Вот недотрога, – я отойду, – хех-хе…
Невелика птица, а все ж нарвался на «комплимент».
Дышу вином:
– Опять не вышло! – пальцы узлом. Брожу.

И я в последний момент на беззаботную выхожу пристань:
– Как хор…рошо!
Пройдет этак что-то часа 4.
Опохмелюсь. Ого, – подумаю, – пора спать.

Вон пароход разбросало размашисто и костисто…
Я деликатен, когда устал.
В кармане – лед, 2 последних кусочка.
Дошел до точки, но уже не ору.

Сентиментален.
Лег в пустую постель.
Я не нашел сегодня себе невесту
внимательную и неграмотную Рахель.

Не был богом

Предпочитаю норовистых коней,
подвергающих всадника опасности сломать себе шею.
Выезженная лошадь – животное,
недостойное такого парня, как я.
Если бы я мог, то предпочел коня черту –
воплощению бешенной скорости и озорства.
Если бы я мог, то выкрасил горизонт в горячий багрянец,
меняя окраску в верхнем левом углу, добился бы того,
чтобы это место приобрело оттенок,
свойственный золотистой коже яблока
или выкрасил бы все в темно-синий.
Я бы набросал своей рукой косой остановившийся луч,
замешкавшийся на лесистых гребнях,
я бы оттенил серебром свинцовые и пурпурные тона.
Я бы все так устроил, чтобы из окна виднелось
суденышко, медленно спускающееся по течению,
маленький кораблик с праздно повисшими парусами,
и чтобы в неподвижной воде отражалось
нарисованное мною небо,
чтобы казалось, что кораблик парит в воздухе.
Я бы завел выводок пышущих девиц – белое и румяное,
чтобы они стали моими веселыми проворными женами,
гордостью и цветом всей округи.
Если бы я мог, в мире царствовали бы ореховые пирожные,
рассыпчатые хрустящие на зубах пончики, кексы из сладкого
и слоеного теста, кексы имбирные, медовые кексы,
вся кексовая порода, яблоневые пироги, пироги с персиками,
с тыквой, нарезанной ветчиной, пироги с копченой говядиной,
сливовым вареньем, грушами, айвой, тушеной рыбой
и жареными цыплятами, миски с молоком, сливками...
Если бы я был Бог,
я набил бы все подушечки для иголок гречневой кашей,
и вы поверили бы мне на слово, если бы я был Бог.
Но я иду восвояси, оскорбив незнакомца "козлом",
плюнув на тротуар, испорченный выпивкой и жратвой,
и опускаю руки, так ни разу в жизни и не взяв в пальцы кисть.
Я никогда не был Богом.

Шанхай по ту сторону

Это такая трагедия, маленький комедиант,
синь по ту сторону линий – зыбкий обман.
Снежные степи дальние – в старый толковый словарь.
Это победа кружится, бегает в древний Шанхай.
Кто-то споет, что чувствует, кто-то скажет: прости…
Это черемуха с косточкой до той черты,
где будет с хлебом черствая и моментальная жизнь.
В садике стол раскроенный – не для меня
рюмка, розга, встроенная в память весна.
А по ту сторону мысли: сделает дело джаз,
письма о пошлости, толки, катыш в ушах.
Ах, Бога ради, постойте, кони мои в тот край!
Нервы расстроены, стервы!
Глупо кричать: стоять!
Лошади влево кренят – лютики и васильки.
Ах, отворите двери в райские те цветы!
Мне до звезды хватит и на беду.
Пес на цепи лает.
Я отойду, где по ребру голому – шелест огня,
где разместят полое время – не для меня.
И в 6.15 узнаешь по почерневшим глазам,
что по ту сторону – запах не для меня (кислый и пыльный),
паперть и королевский парк,
с лихом казна, скатерть, сахар – не для меня,
с дичью гарнир – целый галлон серебра,
свежий в метро холод – не для меня,
молох и месяц, нити, год и число.
Губы разжаты – счастье быть по ту сторону сна.
И я войду в город. Я буду снова там.
Я разбросаю небо в чистую даль.
Палочку настрогаю, будто еще добро скромное и святое
не перевесит зло. И это вам солнца луч золотистый я
за полцены кусочек ночью продам.
Ах, будто сердце обрывок там, где в погибнувший мир –
свеженькое оконце за полцены.
А по ту сторону – море, рыцари и волшебство,
а по ту сторону – с солью, с тяжестью выбито дно.
А по ту сторону смерти на умудренной земле щелкают, крутят, вертят,
будто дают на туш уличному оркестрику чьих-то бессмертных душ,
где дирижер подчеркнуто и безнадежно устал,
звякает кастаньетами чья-то печаль.
Кони мои, постойте! Я не хочу умирать!
Ах, по ту сторону света тьма нарушает печать.
Это такая трагедия, маленький комедиант,
все по тут сторону линий – вечный Шанхай.

На хайвэе

Судьи в головах –
твой полицейский на хайвэе
за превышение скорости:
– Йес, оф корз? Ай эм э тейбл.
Еду выкарабкаться из травм,
во мне десять человек,
если не скажу «более».
Пытками –
невыразительные дервиши,
в затылок –
многолюдные и бронзовые площади.
Власть потолка и пола,
взмах нового хлыста во власти холода.
Господи, выдай мне задолженность
за вчерашнее и шерстяные носки!
Весь Ты из снисхождения и жалости,
из крови, грязи и золота
прикажешь потанцевать на хайвэе
за превышение скорости.

13-я весна

Главное, помню, что нарезаю вчерашней курицы.
Шепот стих и опять никого…
Подаю с огурцом.
Клочья палаточной ляльки в затасканной улице.
Сею позор.
Вам будет день, щербатые и практичные –
все предусмотрено и напоказ,
и будет льдом ограниченный 7-й указ:
хлеба сегодня нет.
И кто-то бородатый и взвинченный все смотрит вслед
(почти безумен, убит или проклятый, без сигарет).
Ах, да, волк прихрамывает задумчивый.
Оба ушли.
Птицы ягод вишневых ждут.
Я на ладонях их им протягиваю: на, жрите, дуры, –
своих распахнутых рук.
И сицилийцы кривые в дугу и блаженные
кутят в прокуренном кабаке,
гудят чуть-чуть, лакеям поддакивают: ну-ну…
Тра-ля-ля-ля.
И розовеют сырые сумерки согласно видевшим мотылька,
согласно настороженно вторившим, что жизнь – река.
Брехня-развязка – закуток винокуренный.
Мне все равно – кто враги, где друзья.
Стою у вечного – солдатом исхоженным –
медлительного огня.
Главное, помню: рот испуганный и распяленный (один из двух).
Сухо.
Сзади гробы вечерние и христианские, и лебединый пух.
Куда я денусь?
Вторник.
Раздевшись до пояса (прощай, стремительное па-танго).
Эх тех-тех, тех,
тех, кому шепчу что-то нелепое вполголоса про скособоченное крыльцо.
Мозгляво, нда.
Полупоп насвистывает.
Билет, купленный нипочем на деловое свидание с неделовым, в общем-то,
впрочем, ямщиком (мол, плюнул, бросил все).
Н-но, поехали!
Уступки – к черту. Мне туда же, пош-шел!
И где-то снизу, около мостика –
растерянное и ее нежное, белеющее лицо.
Прильну к стеклу (запотевшее).
Нос морщу.
Тороплюсь по делам: давай налево, ямщик, поворачивай!
Рули, родной!
Туды-растуды.
Коляска вздрагивает, покачивается по мостовым.
Главное, помню: она как множество.
Плачь, бедочка глупенькая…
В ночи вострятся проклятые сухие пристани.
Прости, пожалуйста, ну прости.
Вот и разъезд.
Я неистовый.
И ждет меня, гладит по бритому лезвием –
девочка хмурая и искренняя (правой щеки).
Мне подойти бы ближе, умом и на юг двинуться,
должно быть, скоро домой, – но боюсь спугнуть.
Главное помню: кони холодные и стреноженные, чье-то пальто.
Ошибка.
Вечер.
Кто-то стучится, ломится.
Шептали лошади в парадную дверь: беда,
а с черного двора – стремглав последняя, вошла 13-я весна.

Серко

Здесь плохое место,
здесь не водится туча.
Крошечный Серко слюнявит палец,
и молча опрокидывается мольберт.
Кораблик за кораблем –
акварельные пожары.
Дитя моей обреченной крови
внешне всегда беспечен,
первые приходящие ему слова:
хочу писять, –
и Серко сжигает бумажные корабли.
Трубы огромных фабрик чадят пряностями,
Серко постучал в живот туче:
– Можно войти?
Горели корабли,
и я горел вместе с ними,
слушая ребенка в маме.
Небо синеет, маленький Серко,
небо – куски моих разорванных рубашек.
Пластика персонажей –
твои раскрашенные бисквиты,
Серко, маленький, способность жечь то,
что ты поджигаешь.
Ребенок сжигает бумажные корабли.

Родина

Полдень, и в нем ни облака.
Ничего не попрошу,
утонувши в твоей неге размером с небольшую колбу,
наполненную свинцом.

Хочу рвать зубами корки золотистого хлеба
и закусывать огурцом,
просто слушать стрекоз прозрачных,
влюбленных в землю,

и смотреть по телевизору «Музобоз»
в ночь с воскресенья на понедельник,
верст десять брести до лошадиного сена, гулять без цели,
знать, что жаворонки дрожат и что они – бренны,

и вручить городские ключи Елене
под всеобщий хохот окружившей толпы.
Я хочу смеяться где лилия на бумаге означает,
что игра кончена,

а это значит – принеси сливянки,
дай площадей с маком
и цыган лиц смуглых и бородатых…
Закрывать глаза в шерстяном костюме,

звезды падают как в войну медали,
и скрутить пальцы в немую дулю:
вот вам, выкусите-ка, твари!
Ничего не попрошу у вечного Бога,

ни у черта за плечом, ни в уме, ни в досаде,
а зажгу лампу – в ней свет как творог,
и поеду кутить к распоследней бляди.
Так пройдет одна жизнь, мневторой и не надо.

Паутинка повиснет мерцающей шалью.
Я пойду к постели и просто лягу вдоль стены под
триколорным российским флагом.
Мамка-родина, обними…

Кони

Забесились мои кони,
знавшие ответы на все вопросы,
не едят гречневые хлебы,
что вынимает из печи Георгий Победоносец,
произносят зловещие речи,
озвучивая слова покойника,
которого пора хоронить:
мол, заплечный поспеет в полночь
гасить восковые свечи в садах твоих.
Я смотрю в глаза лошадей,
как в них множится солнце,
свежий лист тополиный венчается с холодком,
как журчат, вздрагивают медные колокольцы,
мне поющие ласковым шепотком:
рты и лиц миллион обожествляю,
означавшие на всех языках «нет»…
И о красных утром кобылах мечтаю,
необъезженных,
застилавших копытами свет (и ногами)…
Загрустят кони (дом да старая мама),
вспоминают о зарницах с пластинками под языком
и болтают мне о механизмах умирания,
скалят зубы на темный огонь.
Я пускаю их в обгон по пятому кругу (к черту все!),
пена падает по щекам,
и возничий Константин в перламутровой тоге
кличет кочевых цыган.
Кони означают имена Бога.
И когда исчислят все имена,
упадет на землю шелковая седая грива
как действительные в мире слова.

Трава

                            Лебедеву Максиму

Трава исполнена желаний, стропилами души, зенитом,
вращающимся механизмом, а не ивритом.
Она вначале под ногами – идеей центра, лабиринта,
уподобляясь Будде, Майе, плетущей серенькую паутинку.
В аспекте пожирания для персов она как мать.
Ходили египтяне сентиментальные,
едва одетые, руками рвали.
Шаг вправо – и они сорвутся в пропасть,
два влево – дверь посередине шкафа.
Лицом изменчива, пространна этим летом
трава богов, трава Исафа.
И оловянные доспехи ее игрушечного царства –
кресты-колеса, эполеты, цветная чаша.
Болят глаза, чтобы бояться звука,
в котором благоденствие едва ли
подвалит рыжего персонажа Блейка
и вечер, и цветок в бокале.
Последний легион сидит в засаде,
труба старинного органа захлопнута навек,
и капли интерпретировались в стаи.
Дыхание наедине с печалью.
Лев от колена на эмали проводит до ворот,
и жерла железных воронят мелькают.
Я им машу. Я им подрежу крылья –
предвечным птицам Ветхого Завета.
Меня разбудит солнце утром ударом в подбородок, шею.
Трава достойна права слушать.
Она обманет человека – больного, с поясничной грыжей,
преподавателя университета.

Мадлез

Я хватаю за волосы свою жертву.
Потом останавливаюсь, замираю,
чтобы слышать, как она верещит, и почесываю ей спину.
Она пытается высвободится, наспех и мелко крестится,
и вместо молитвы Богу она говорит мне:
отпусти меня, отпусти.
Я человек добрый.
Я готов ей простить все, если она прекратит орать.
Но она не замокает: отпусти меня, отпусти.
Снег загорается опухолями солнца и отражается,
и та, что танцует на воде, в моих руках.
Ее зовут Мадлез, ей нравятся роли, которые она проживала,
танцуя по поверхности чужих вод.
Зрителями были отдыхающие в купальных трусах,
шляпах и солнцезащитных очках.
Зимой она не гастролировала.
Я не верю в индивидуальное бессмертие и переселение душ,
я курю самый крепкий табак,
но когда Мадлез танцевала, я плакал.
Она вращалась вокруг своей оси,
она не покоилась, а медленно двигалась.
Нет движения без звучания.
Впервые увидев ее танец,
я умер духовно, душевно и физически.
Я больше не принесу никому счастья,
я сделался больным, таким маленьким,
что меня можно положить в спичечную коробку,
задвинуть указательным пальцем крышку,
чтобы я был в темноте, чтобы я не мог дышать.
Ее конкурентки танцевали на аренах цирков,в Большом, на дискотеках,
иногда на песке и они завидовали Мадлез,
даже цветам ее костюмов, кажущихся немного помятыми от блеска.
Та, что танцует на воде, в моих руках.
Я притягиваю ее ближе за волосы на затылке,
от этого лицо кажется еще моложе,
в 30 она выглядит как девочка –
красота какого-то приступа или раздражения.
И я говорю ей: заткнись.
Я не убью ее. Нет.
Просто подержу немного...
Отпусти меня, отпусти.
В окнах ее дома будет моя фотография,
которую я ей подарю сейчас,
где я, будучи ребенком, отбираю игрушку у брата,
и у нее будет самый дорогой сапожник,
и комната с черными стенами,
и будет новое платье,
горничная с двойным подбородком,
и больше она не узнает нужды.
Та, что танцует на воде, в моих руках.

Чайный домик

В Южной Корее сумерки.
Сколько безглазых ночей!
Их голоса сожмурятся, сузятся, чтобы утро согреть.
– Спорим, припрутся раненые, будет сырой табак?..
– Взрывами орегантовыми пуганных резать собак будет огонь форменный, и на заре – второй бой, и награжден орденом будет весь эскадрон?..
– Спорим, мы все выживем?.. Встретит ветхая мать с впалыми и остывшими проседями в глазах?..
– Спорим, война короткая?..
– Я полечу с тобой…
– Спорим, начальник с оспинками будет сегодня злой? Он с похмела, выпивши весь свой дневной запас…
– Спорим, не израсходуем боеприпас?..
– Спорим, что пламя пламенное?..
– … не доползти до изумрудного облака у изумрудной реки…
– Спорим, мы будем голые?..
– Спорим, мы не умрем?..
– Спорим, что не сломается старый стальной конь?..

Ровно в 4 сажени утренний серый конвой.
№ 16 спаржею для обезумевших нас падал.
В полете летчику – новый приказ.
И только откос нескошенный, и я на вспаханном дне
(в школе сидели зайчиками, чтобы припасть к земле):
– № 16, миленький! В домике будет чай…
– Спорим, мы были мальчики над косяками стай?

Молчание

Старуха обиженно вздыхает и закрывает руками часть головы.
Она похожа на завернутую в платок картошку.
В ноздрях у нее свистит.
Старухи очень живучи.
Молчи, молчи.
Старух нужно стерилизовать, чтобы они не рожали младенцев.
Я молчу, радуюсь, что началась война.
Старуха смотрит на меня долгим сострадательным взглядом
и вытирает пальто газетой.
Она каждый день выходит выгуливать на кожаном ремне
мешок с хламом, убеждая всех, что это – ее собака.
Я порывисто вздыхаю и отворачиваюсь.
Кажется, что я разговариваю,
а на самом деле я просто молчу.

Женщина и табак

Рембрандт жевал табак.
Его натурщица была курящая.
Женщина и табак.
Какого сорта ее сосок
понимал только Рембрандт:
твое дело табак, женщина.

Судьба портретируемого

судьба портретируемого как старинная вешалка
портретируемого судьба
полностью погружаюсь в судьбу портретируемого
рассматриваю его невеселые думы:
мрачно-красные мрачно-зеленые и коричневые тона
условно механические мысли о вчерашней женщине
однозвучно
иди ко мне иди ко мне иди
одинокая женщина и он был с ней
иди ко мне иди иди ко мне боком
среди старых деревьев вечно
иди ко мне
она отвыкла в трезвом виде и была пьяной
он тоже был пьяным
ломился и голодал в женщине
иди ко мне иди ко мне иди
в ней ничего определенно не кончалось
и выключили электричество во всем квартале
в ней были ещё места на которых он не останавливался
иди ко мне иди ко мне иди
она ему шептала утром про пустые стаканы
и не обращала на него никакого внимания
как будто между ними ничего не было
просто отчужденно одевалась
натягивала хлопчатобумажные трусы с капелькой и резинкой
сказала что любит простое белье с капелькой и резинкой
иди ко мне иди ко мне иди
женщина пришла и сказала
не знаю что говорят в таких случаях
иди ко мне
только не говори ничего
лучше вообще заткнись
и я буду оставаться неподвижной как мне свойственно
я буду оставаться естественной
когда пришла женщина с бутылкой вина разбилась статуэтка
и погас свет во всем квартале
иди ко мне иди иди ко мне иди ко мне иди
он знает что она не возвращается
технически изощренная женщина с бутылкой вина
раньше он думал что к ней нужен подход
но она сказала что подход это стратегический ход во время тыловой атаки
и ей не нужен подход просто
иди ко мне
и он стремительно шел к движущемуся дыханию
и ее необычайно формальному лицу
а в дверях женщина оглянулась и поправила бретельку и пряди
а напоследок сказала
что семь лет назад вышла из дома и не вернулась
и сказала еще чтобы он не звонил ей когда она умерла
а лучше еще позвонил и сказал что она умерла
и не оставила номера своего телефона

чрезвычайно рано улицы вылитые как винные чертежи
и его мысли похожи на одиночество неодушевленных предметов
судьба портретируемого это сушеная юкола
и я подогреваю на огне судьбу портретируемого
оставь попытки узнать в судьбе портретируемого себя

Виски

                            ВГС

Я опрокинул очередную порцию виски на шмотки – пить уже не хочется.
Моя любовница прислала письмо.
Я заглянул в ящик – что-то эротическое, но со вкусом,
не то, что там парилки какие-то с девочками.
Она как ружье, которое стреляет в меня без чувства личной дистанции.
Иногда вспыхивает ее веселое, зажигающее лицо, вызывающее зависть.
Но чаще она молчит.
Невозможно найти более безотказную женщину.
Я встретил ее случайно в ресторане, три года назад.
С тех пор мы вместе.
После очередного мелкого прегрешения я покупаю цветы.
Она мрачнеет и толкает их в мусорную корзину бутонами вниз,
так чтобы сверху торчала стебельная ботва.
Потом она закатывает истерику.
Обвиняет меня во всех смертных грехах, чтобы я чувствовал себя виноватым.
Когда мне надоедают визги, я впечатываю кулак ей в ухо,
оставляя мелкий, едва заметный синяк.
Следовало бы заранее предупредить,
что путь от тотального "да" к выборочному "нет" – составляющая одного удара.
В прошлой жизни я был боксером.
Сломал очки собутыльнику, и он перевязал их черной изолентой –
высокий и катастрофически похудевший, непредсказуемый.
Хотелось дать ему еще раз, в лобешник.
Это было давно.
У моей сожительницы – вытяжной шкаф.
После побоев она застегивает пуговку на блузке, под развитой грудной клеткой.
Утирает нос тыльной стороной ладони.
Это злит меня еще больше.
Я хочу ударить ее еще и еще.
Но вдруг она складывает руки на животе,
как делала моя мама, и это меня останавливает.
Только сейчас она затыкается и больше не верещит об изменах.
В конце-концов я не обязан давать отчет.
Ей и так ни в чем нет отказа, но устраиваться на вторую работу
и приносить домой все до копейки я не собираюсь.
Я никогда не подарю ей кольца.
После ссоры я напиваюсь примерно до середины подбородка,
вполне вероятно, что можно найти альтернативные способы поведения,
удовлетворить одиночество другим способом.
И иногда я прислушиваюсь к собственным чувствам и мыслям –
там омут с чертями, но все равно я кажусь себе наивным простачком.
И я не могу позволить себе спасать весь мир –
мне будет жаль потраченного времени.
Она смотрит на меня виновато, глазами кастрированного спаниеля.
И приносит мне сайру в консервной банке,
купленной в торговом центре за 19 рублей.
Ей больно, ей хочется страдать, но она уже стихла, старается быть незаметной.
Я вспарываю железо ножом.
Ем прямо из банки, макаю кусок белого хлеба в лужу рыбного сочива.
Юшка впитывается в тесто.
Откусываю.
Когда-нибудь я раскрою ей череп.
Честно говоря, я ненавижу ее за то, что она работает в фотолавке.
Когда я наедаюсь рыбой, все смолкает во мне: и гнев, и усталость.
Тогда я ложусь на диван и читаю газету "Вслух о главном".
Она натягивает шерстяные носки, чтобы ходить так,
что не слышно шагов, не беспокоить меня.
Ее тряпичные тапочки пахли ногами, я выбросил их вчера.
Пройдет время.
Она подойдет и положит голову мне на колени.
Знаю, когда-нибудь все пройдет.
Мне сыграют мессу в ритуальном зале крематория,
и я окажусь погребенным на сельском кладбище.
507 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 12:03 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Экшн камера sjcam sj8 air купить sjcam.ru/catalog/camers/sjcam-sj8-air-ehkshn-kamera/. . СОФИТЫ Ю-ПЛАСТ: сайдинг виниловый пласт СОФИТЫ windox.ru. . Список бк с приветственным бонусом при первом депозите
Поддержите «Новую Литературу»!