Разгул соленых вод и небосвод высокий…

Стихи

Стихи – стихия. Отзвук древних кличей.
Первичных вод необъяснимый зов.
Кощунственный языческий обычай
Под музыку библейских голосов.

Единство совпадений и различий,
Как будто замыканье полюсов.
Тревожный шепот девственных лесов.
Вулкана рев. И звонкий щебет птичий.

И это сочетанье неизвестных.
Кромешность тьмы во облацех небесных.
И рвется дух из пут и рамок тесных.
И голос плоти – словно Божий глас.
И мир страстей переполняет нас –
Святых и грешных. Только бы не пресных…

"В сущности, это верно, обыкновенно и просто..."

   Нине Дубровской

В сущности, это верно, обыкновенно и просто.
Годы сейчас мелькают быстрей, чем когда-то дни.
А нашим папам и мамам было бы больше, чем по сто,
Если б случилось чудо, и были бы живы они.

Светило бы ласково солнце. И дождики капали б звонко.
И облака, как в вальсе, стали бы в небе кружить.
А я бы считался вроде пожизненного ребенка,
Которому без наставлений родительских не прожить!

Что им мои заслуги, должности и дипломы.
Они в постоянной тревоге от вечных моих затей,
Хотя я уже давненько ушел из отчего дома,
И мои повзрослевшие дети имеют своих детей.

Я бы рад отказаться от своей безнадзорной воли.
Я бы их каждое слово ловил, как благую весть.
Пусть бы себе ворчали, что мало в детстве пороли…
Только бы верить, что рядом они по-прежнему есть.

Выбор

Просыпаюсь в слезах,
                  весь во власти ночного кошмара,
Потому что со мной
                             постоянно во сне говорят
Незабвенные тени из страшного Бабьего Яра,
И тоскуют и плачут они,
                                         и о чем-то скорбят.

Видно, нет им покоя,
                          поскольку сбежали от кары
Негодяи,
                        которые зло и доныне творят,
Попущением Божьим
                              багрово пылают пожары,
И гудит, призывая к погромам,
                                       преступный набат.

Но в ответе ли Бог,
                         что разбой и кровавая свара
Нашу землю терзают
                            десятки столетий подряд?
Мы – не стадо давно,
                                не табун,
                                          не овечья отара –
Нам доверил Господь выбирать:
                                        или в рай, или в ад.
Мы – держатели воли.
                              Хранители Божьего дара.
Это мы виноваты.
                              И я больше всех виноват.

Гамлет

Давайте, милый принц, покинем Эльсинор,
Где заскорузлый страх повис над головами.
Не нужно повторять, что скажет вам суфлер.
Не стоит ожидать, когда придут за вами.

Скорей решайтесь, принц! А я вам помогу.
Я знаю по себе: такой поступок сложен.
Куда как веселей в лицо взглянуть врагу
И выхватить клинок одним рывком из ножен.

Вы будете потом у памяти в плену.
Поверьте, я познал науку расставаний,
Когда мне довелось покинуть ту страну,
Которая милей, чем сотня ваших Даний.

Там в небесах царит такая синева,
И реки в синеве, и храмы златоглавы.
Вы скажете в ответ: «Слова, слова, слова!»
Ну, что ж, вы правы, принц!
                             Ах, Боже мой, как правы.

Мария

    Но тут прибежали седые волхвы,
    К тому же разя перегаром.
    Владимир Высоцкий.

Две Марии, два имени, два крыла –
Их величия не измерить,
Потому что одна из них родила,
А вторая сумела поверить.

Здесь и правда, и вымысел, и торжество,
И страдания, и печали…
Почему же о третьей в жизни Его
Все Евангелия промолчали?

Мы об этом задумаемся неспроста,
Плод познания горек и сладок:
Вся короткая жизнь Иисуса Христа –
Средоточие странных загадок.

Ведь не день и не два, а из года в год,
Вечно сам с собою в раздоре,
Он скитался вдали от синайских широт,
Может, даже у Белого моря.

Там, где хищные ветры поземку мели,
Где бураны ревели: «Не наш ты!»,
Светлокосая женщина этой земли
Повстречалась Ему однажды.

И она Его отогрела с трудом.
И шепнула в январскую стужу:
«Ты обрел навсегда и жену, и дом,
Ну, а я отыскала мужа».

И вершила по-женски свое колдовство,
Чтоб родной показалась чужбина,
Так любила Его, так хранила Его,
А потом родила Ему сына.

И порою кручинилась по утрам:
«Что Тебе отравляет душу?
Почему Ты скорбишь, что какой-то храм
Будет кем-то дотла разрушен?

Посмотри, как под солнцем искрится лес,
Как уводит к полям дорога,
И высок шатер голубых небес –
Вот он Храм и Обитель Бога!

Так забудь печали свои поскорей,
Отдели плевела от злаков…»
Он и верил ей, и не верил ей,
И Отца призывал и плакал.

Но пришли «волхвы» в неурочный час
И сказали: «Воля Господня,
Потому что прислали из центра приказ,
Что назначен погром на сегодня.

Никакого зла не имеем к Тебе,
Только нас они не спросили.
Видно так уж выходит по нашей судьбе,
Что не нужно святых в России.

Ты не будешь три дня умирать, сосед.
Мы убьем Тебя, не калеча…»
И тогда Мария крикнула: «Нет!»
И рванулась «волхвам» навстречу.

И вцепилась она без мольбы и слез
В чью-то рожу, смердящую тухло.
Но льняное пламя ее волос
Ало вспыхнуло и потухло.

А потом каблуками ломали ей грудь:
«За кого заступилась, сука!
Пусть еще кто-нибудь и когда-нибудь…
Будет всем пример и наука!»

И ворвались с кольями наперевес.
И тревожный шепот разнесся:
«Где же этот еврей? Куда он исчез:
То ли спрятался, то ли вознесся?»

Не нашли они Его, не нашли,
Хоть порушили пол и стены…
А возник Он в иной стороне земли,
На другом краю Ойкумены.

И в юдоли, где встретить Ему довелось
Черноглазую дочь Магдалы,
Вспоминал Он, как желтое пламя волос
Под дрекольем вспыхнуло ало.

А когда погибал Он, распятый Бог,
Искупивший грехи Мессия,
То на север глядел и глядел на восток,
Где дремала в снегах Россия,

Чтоб оттуда тучи, как корабли,
Принесли дожди и прохладу,
И прекрасная женщина дальней земли,
Словно чудо, возникла рядом,

Чтоб она налетела, как Божья гроза,
Как святая стихия боя,
И вцепилась отчаянно в чьи-то глаза
И закрыла Его собою,

Чтоб взметнулось пламя ее волос
Светложелтое, как колосья…
Только свет померк. И исчез Христос –
То ли спрятался, то ли вознесся…

Или снова отправился к мрачным местам,
Где застыли моря и реки,
В сумасшедшей надежде, что только там
Обретет Марию навеки.

* * *

Шел Христос босиком по январскому хрусткому снегу.
И порывы бурана в него упирались с разбегу.

Ледяными руками хватали поникшие плечи
И кричали: «Постой, не спеши, оглянись, человече!

Мы поможем в беде и побег подготовим и спрячем.
И на многие годы тебе улыбнется удача».

«Я бы рад, – отвечал он с глубокой печалью во взоре. –
Только как я оставлю других в заблужденье и горе?

А грехи искупающий должен осилить дорогу.
И во имя людей да свершится угодное Богу».

Так и брел Он устало судьбе беспощадной навстречу,
О колючие камни разбитые ноги калеча.

И шагали за Ним, карабинами глухо бряцая,
Два сдуревших с похмелья, не выспавшихся полицая.

И прикладами били и тоже сулили свободу:
«Хочешь жить, преврати в самогон, как бахвалился, воду.

Что – не можешь, иуда? Чего ж ты так держишься гордо?
Вот возьмем и пристрелим в сугробе, жидовская морда!

И тебя не дождутся на вашей поганой Голгофе.
Ну, жалеешь ведро, так, быть может, сойдемся на штофе?»

Но, шатаясь от боли, слова их Он слышал едва ли.
И кристаллики слез на щеках у Него застывали.

Пахло в воздухе ладаном, кровью, злодейством и миром…
И заря коммунизма
                              сквозь снег
                                                полыхала над миром!

* * *

Разгул соленых вод и небосвод высокий…
Романтика морей – утеха для глупцов.
И нас влечет совсем не парус одинокий,
А мускулы моих товарищей-гребцов.

Не помня, сколько зим прошло и сколько весен,
Забыв, что есть добро и существует зло,
Я вижу только взмах десятка крепких весел,
И среди них мое надежное весло.

Купцу ли служим мы, а может, флибустьеру,
А может, нас ведет военная звезда,
Мы будем гнать вперед послушную галеру,
Неведомо зачем, незнаемо куда.

Мне не судьба почить в супружеской кровати.
Я не под плач жены – под вой ветров умру,
Прикованный навек к заветной рукояти,
Как Фидий к молотку и Лермонтов к перу.

И выскользнет душа из ветхой оболочки,
И устремится ввысь, мерцая серебром,
Под бормотанье волн, унылых, словно строчки
Беспомощных стихов, написанных рабом.