Ёрмунгард и пр.

Теперь Синдбад убедился, что он на острове. Так далеко, как видел глаз, низкий, ровный пляж возражал плеской, матовой, будто дымное стекло, ряби моря. Это было все, что осталось от вчерашнего шторма. Тучи, под свинцовыми кубами которых трещал и рушился горизонт, огненные пальцы молний, сплетавшиеся на брюхе тупой ночи, пока она решала, плыть доске Синдбада или потонуть, красные и черные цепи водорослей, хор безумных рыбешек, вырванных из глубин, валы – исчезли, и он больше не думал о них. Песок уходил все дальше, мягкий, просеянный морем тысячи тысяч раз. Сейчас пляж сверкал, как алмазная крошка. Ночью он замерцает, будто Млечный Путь. Синдбад все больше убеждался, что уже был здесь, и, наконец, набрав в грудь воздуха, особенного воздуха этого места, он разрешил себе узнать его. Соль затрещала в рубашке. Серендиб! Как странно: он долго искал его, а попал на планке, как когда-то.

Синдбад отвернулся от моря и посмотрел вглубь острова. Там, он знал, его ждали – лучше, не ждали никого – пальмы и алоэ, сандал, мандарины и кедры, и дерево, какого он не встречал больше ни в одном из путешествий, с корой, точно белый шелк. Там росли цветы, похожие на тюльпаны, но с бутонами тяжелыми и золотыми, как голова мудреца, который топит грусть в вине; цветы-контуры, карандашные абстракции Аллаха; черные цветы и поющие: зарывшийся в их чашечку шмель звенит, ворочаясь, как язычок бубенца; цветы, провожающие солнце долгим взглядом, пока оно карабкается по облачным перекладинам из зенита в закат. Еще ручьи, пещеры, слитки, много такого, что Синдбад, увидев, перенес впоследствии в свои сны, надеясь облагородить их, и украл у памяти. Но он помнил, например, как у него, оборванца, уцелело на пальце серебряное кольцо. Он поднял руку, согнул палец… на кольцо крепкими лапами сел попугай и ухмыльнулся ему человеческим ртом. Что же еще, что еще там, дальше? Рощи и гора в первой долине. А потом? Зная, что Серендиб – остров, он не посмел его измерить и обойти кругом. Тогда было так: набрав фруктов, утолив жажду, он успокоился, сел, скрестив ноги, и любовался. Он не заходил в сердце Серендиба, в дымку его – в прошлое путешествие.

Синдбад одернул свои шелковые лохмотья и занес ногу. Травинки, пробивавшиеся сквозь песок, пощекотали ему ступню. Потом он услышал гудок и повернулся лицом к морю. На твердой волне стоял под всеми парусами танкер – его танкер.

– Клянусь Высочайшим, из книги судеб не вычеркнешь ни строчки, – сказал Синдбад. – Сейчас они возьмут меня на борт, вернут мои товары и отвезут в Басру, а потом в Багдад.