Вера, Надежда, Любовь

 

 

 

1

 

Ранняя осенняя темень мягко укутывала окружающие дома, но в сгущающейся темноте сразу же светлячками проступали сказочные башни со шпилями, крутыми чешуйчатыми крышами, узкими резными оконцами, сладко возвращая в далекое-предалекое детство, в котором такие башни высились в «Городе мастеров». Ниже башен мириадами огней загорался прекрасный чужой город, уже на долгие годы приютивший множество людей, выброшенных из своей, когда-то огромной, в шестую часть света, страны.

Нет, в этот раз не было ни гражданской войны, ни репрессий, просто житейский океан разбушевался не на шутку, и, как всегда во время шторма, кому-то повезло спрятаться в маленькой бухте, а кого-то волна выбросила, не спрашивая его согласия. По этим знакомым улицам можно уже ходить с закрытыми глазами, но все же они никогда не станут родными. Эти приветливые, исключительно вежливые и обходительные люди, даже при общении на их милом, по-детски смешном языке, никогда не примут нас за своих, да и мы навряд ли сможем их когда-нибудь понять и принять.

Инстинктивно оборачиваясь на обрывки фраз на родном языке, почти безошибочно узнавая своих соотечественников по манере говорить, одеваться и даже смеяться, Надежда неторопливо шла по брусчатым мостовым, сворачивая в переулочки и иногда останавливаясь у ярких, слепящих светом и блеском витрин. Цели не было, а значит, все равно куда идти, хотя «пути Господни неисповедимы».

Город совсем не маленький, но вся его наиболее яркая жизнь протекает в этих узких улочках Старого города, и никто уже давно не удивляется, что именно здесь можно встретить знакомого, с которым не виделся несколько лет. За руку придержали, и Надежда, оглянувшись, увидела Любочку – свою старую знакомую. Одно время они часто семьями проводили вместе выходные, пытаясь обрести какое-то равновесие в спокойном совместном провождении вечеров за потертыми карточками старого лото или валяясь на травке у воды, подставляя свои спины ласковому чужому солнцу. В этих общениях было что-то от далекого мирного прошлого: так когда-то общались наши родители, правда, в этот раз мужчины пили пиво, а традиционная водка появлялась только в редких, праздничных случаях.

В чужой стране инстинктивно хочется общаться со своими соплеменниками, обсуждая незначительные, легкие темы, а чаще просто вспоминая старую жизнь. Надежда улыбнулась одними губами, вежливо показывая, как она рада встрече, а Любовь уже с присущей ей энергией и легко доставаемой внешней радостью частила свои новости, перемежая их восклицаниями, которые вызывали у нее предпраздничные скидки, призывно кричащие с украшенных витрин. И вдруг ее словно осенило, и она, уже радуясь по-настоящему, воскликнула:

– А ведь сегодня наш день! День наших с тобой именин! Сегодня день трех святых – Веры, Надежды и Любови! Моего сегодня нет дома, он повез туристов в горы, вернется только через два дня, поэтому мы можем отметить наш праздник у меня! Надо только еще Верочку позвать – вот будет здорово, такое трио подруг в свой день!

Любовь, как всегда, несколько преувеличивала: особыми подругами они не были, наедине вообще не встречались, а Веру – знакомую Любы – Надежда видела всего несколько раз, да и то мельком, и назвать ее подругой было явным преувеличением. Настроение не располагало к празднованию, тем более такого неожиданного и мало ей понятного праздника, но Люба умела убеждать и уговаривать, и Надежда неожиданно для себя согласилась. Торопиться все равно некуда, а настроение... Так, может быть, именно такая вечеринка его и разбавит. Люба начала звонить Вере, настойчиво и бурно убеждать ее отложить все дела и примкнуть к «священному» триумвирату, чтобы отметить такой важный для них всех праздник. Устоять против ее напора было невозможно, и Надежда поняла по довольному лицу Любочки, что все складывается так, как она задумала.

Масштаб праздника затевался нешуточный, Люба поручила Надежде сделать некоторые покупки, а сама поспешила домой, чтобы к приходу подруг приготовить стол. На все хлопоты энергичной Любовью отводился час, поэтому ритм невольно сменился. Еще несколько минут назад никуда не торопившаяся Надя отодвинула свои заботы, как скучную бесконечную книгу, которую можно открыть на любой странице, закрыть на любой странице и не открывать вообще, заранее зная все наперед, и поспешила в ближайший, расцвеченный огнями витрин, как огромная елка, супермаркет за покупками.

 

 

2

 

Что ж, пора познакомиться с героинями нашего рассказа, с которыми нам придется провести вечер. И начнем с Надежды – маленькой, худенькой зеленоглазой женщины, сразу видно, что с тихим голосом, но в тоже время с таким же маленьким стальным стерженьком внутри. Вечный «сэсон» – популярная прическа середины восьмидесятых годов – как и много лет назад, так и сегодня, превращал ее в девочку, хотя время неумолимо подбиралось к первому значительному юбилею – пятидесяти годам. Она так была похожа на знаменитую французскую певицу Мирей Матье, что однажды в Париже к ней пристал старый, не по годам настырный мсье, который на своем птичьем языке что-то долго и страстно ей объяснял, но Надя поняла лишь два слова – «Мирей Матье». Видимо, обознался или объяснял, как она похожа на знаменитую певицу. Одевалась она всегда столь тщательно, что одежда никоим образом не выделялась на ней, а как-то сливалась, превращаясь в ее собственное продолжение. Эта же тщательность просматривалась при более пристальном внимании во всем, что можно было углядеть: в прическе – волосок к волоску, в отточенных маленьких ноготках, в макияже, в манере говорить, сидеть, ходить. В общем, это была очень аккуратная и ухоженная, как говорят некоторые, женщина, скорее, даже дама, если это уместно применять к нашим, бывшим советским женщинам, которые и коня на скаку, и в снег, и в ветер...

Кстати, «дама» было любимое слово Надежды, которым она определяла лиц женского пола. По ее внешнему виду можно было подумать, что эта изнеженная, заласканная и избалованная женщина, выпив утром кофе со сливками из чашки китайского фарфора, так и проводит весь день в кружевном пеньюаре с болонкой на руках, капризно надув губки, в ожидании принца или шейха в «Феррари» с огромным букетом белых роз. В общем, ничего общего с настоящей жизнью Надежды не возникало из ее внешнего облика, играющего, скорее, роль того самого, пресловутого футляра. На вечеринках и в разговорах она, как воспитанная и очень сдержанная женщина, предпочитала больше слушать и молчать, а потому легко принималась любой компанией.

Происхождения она была совсем не барского, родилась в семье советских инженеров, правда, в то время, когда «инженер» звучало гордо. Родители поженились в зрелом возрасте, дочь родилась, когда они уже боялись, что останутся без детей, поэтому отец на радостях так ее и назвал – Надежда. Она и была их самой большой надеждой на светлую и счастливую жизнь в будущем. Дочь полюбили еще задолго до того, как она появилась на свет, а после рождения просто души в ней не чаяли, и благодарный ребенок, окруженный добротой, заботой и любовью, рос, расцветая как дивный цветок, на радость родителям и всем окружающим.

Наденька была очень послушной, ей не приходилось себя ограничивать или в чем-то заставлять – добродетельная и послушная жизнь происходила сама собой. Девочка быстро всему обучалась, проявляла способности и даже таланты, росла и взрослела вместе со всеми сверстниками, выделяясь всегда особой аккуратностью, тщательностью, недетской настойчивостью и качеством во всем, к чему становилась причастна.

К десятому классу Надежда была самой авторитетной девушкой в классе, причем сам факт лидерства и особого к ней отношения совсем ее не интересовал, она просто никогда об этом не задумывалась. В классе были более яркие и красивые девочки, но мальчишки тянулись к умной и начитанной Наденьке, она притягивала каким-то внутренним обаянием, невидимым светом и теплом.

Один из самых красивых и умных мальчиков в классе – Алексей – настолько был влюблен в Надежду, что на выпускном вечере признался ей в этом, предложив следовать за нею повсюду, куда она поедет. Наде было очень приятно услышать такое признание, оно было неожиданным, но совсем не ко времени, так как все мысли в девичьей головке были в это время о поступлении в институт. Ей очень хотелось быть достойной своих уважаемых родителей, которые так верили в нее, что она не могла позволить себе осечки и должна была с честью выдержать все предстоящие испытания, чтобы стать студенткой. Выпускной вечер, как всегда, закончился на рассвете, Алексей так и не услышал Надиного ответа и остался со своим чувством к ней, как с переполненной чашей, которую нельзя было тронуть, чтобы не разлить драгоценного напитка. Впрочем, ему тоже предстояла дальняя дорога из маленького родного городка – он собирался учиться на военного моряка в самом престижном морском вузе страны в городе на Неве.

Надежда, как и ожидалось, сдала все экзамены на «отлично» и стала студенткой сложного факультета, после окончания которого должна была стать инженером-технологом. Папа и мама одобрили столь серьезный выбор дочери и были очень ею горды. Переезд в большой город на учебу дался Наде очень нелегко, ведь она впервые в жизни оставила родительский дом, вылетела из-под крыла, где ей всегда было очень тепло и спокойно. Она так тосковала по родителям, что еще долго по ночам плакала в подушку, ощущая свою навалившуюся вдруг взрослость, как сиротство.

Правда, очень скоро занятия и вся кипучая студенческая жизнь отвлекли ее, и она только изредка вспоминала о доме, позволяя себе лишь на секунду немного взгрустнуть. Вспоминая потом во взрослой своей жизни атмосферу родительского дома, она понимала, что их семья была редкой и очень счастливой теми отношениями, существовавшими в ней. Была еще бабушка, которая хоть и жила очень далеко, на другом краю страны, у моря, но всегда незримым авторитетом и Берегиней присутствовала в их доме. Бабушка очень любила свою внучку и в те немногие встречи всегда с удовольствием замечала, как в маленькой девочке с каждым годом проявляется все больше и больше ее, бабушкиных черт, которыми всегда можно было гордиться.

В конце первого курса Наденька неожиданно заболела и попала в больницу, а там и на операционный стол. В какой-то момент сквозь приглушенное наркозом сознание она услышала над собой, как медсестра посетовала и пожалела Наденьку, которая, скорее всего, не сможет в будущем стать матерью. Когда девушка пришла в себя, первое, что она вспомнила, была та самая фраза. Ей стало страшно, горько и обидно так, что она проплакала целую ночь, но к утру пришла к твердому решению – немедленно выйти замуж и тут же попытаться родить ребенка. Учеба, логика, здравый смысл – все отошло в сторону, теперь не было дела важнее, чем стать матерью, чтобы продлить тонкую прочную нить, связывающую бабушку, маму, отца и ее саму, Надежду. Как только она выписалась из больницы, она тут же заказала телефонный разговор с Алексеем. Тот, получив телеграмму, страшно разволновался и, просидев на переговорном пункте несколько часов в ожидании разговора, уже не знал, о чем думать. Наконец, его вызвали в кабину, и он, подняв трубку, услышал родной и желанный голос Нади:

– Алеша, ты меня любишь? – спросила девушка. У Алексея остановилось сердце, и он, боясь, что не успеет, тут же ответил:

– Да, да, да, да...

– Ты хочешь, чтобы я стала твоей женой, чтобы я родила нам ребенка?

– Да, да, да, да, – почти теряя сознание от нахлынувшего счастья, твердил он.

Было решено, что летом, как только сдадут сессии, они поженятся. Известили об этом родителей. Обе стороны восприняли это неожиданное решение вполне благосклонно – слишком уж достойными друг друга были эти красивые и умные, а в будущем, как понимали и надеялись родители, непременно успешные, а значит, счастливые, влюбленные друг в друга молодые люди. Как только решение было одобрено всеми и назначен срок, Надеждой овладели сомнения. Алексей был очень хорош собой, все девчонки на курсе завидовали Надежде, разглядывая его фотографию в морской форме курсанта, но ей казалось, что она не любит его, хотя судить было трудно, ведь Надежда еще никого никогда не любила. На время экзаменов этот мучительный вопрос несколько отошел в сторону, но вот все закончилось благополучно, и Надежда на маленьком катере отправилась по реке в свой городок. Она смотрела на любимые волжские берега, и ей было так грустно, что хотелось плакать. Впрочем, она и поплакала немного светлыми, легкими, девичьими слезами, отругала себя вслух вполголоса и велела ни о чем таком больше не думать. Но легко сказать.

Дома все готовились к свадьбе – шили платье, заказывали зал, обсуждали свадебное меню. Мама все порывалась поговорить с дочерью, видя ее какое-то непонятное смятение и сомнение. Но побоялась оказаться неделикатной и решила подождать, может быть, дочь сама захочет поговорить. Ждали жениха и бабушку, которая, ни секунды не колеблясь, решила приехать на свадьбу любимой внучки. Перед самым отъездом, собрав уже и подарки-приданое, и корзину южных фруктов, каких не бывает на Волге, с билетом на поезд в кармане, бабушка по своей давней традиции пошла к знакомой гадалке. Та разбросила карты и вдруг совершенно серьезно объявила, что ехать никуда не надо – свадьбы не будет! Бабушка была в шоке и тут же в полной растерянности кинулась к телефону.

За несколько дней до этого и Алексей, наконец, прибыл на каникулы, и молодые смогли встретиться. Прошел год, оба они повзрослели, изменились, и теперь это были не подростки только что со школьной скамьи, а почти взрослые люди. Они проговорили целый день, рассказывая об учебе, новых друзьях, обо всем, только не о главном, что должно было произойти через несколько дней. Так в этот первый день они и расстались, как старые друзья, которые просто давно не виделись. Наденька в эту ночь так и не заснула. Она пыталась представить себе, что Алексей вот-вот станет ее мужем. Как папа с мамой?! И тут ей стало страшно уже не на шутку. Взрослые, понимая, что детям нужно о многом поговорить, постарались оставить их наедине надолго.

Все уехали на дачу, а ребята, нагулявшись на солнцепеке, вернулись к вечеру в прохладный Надин дом. Они еще долго говорили, потом Алексей поцеловал Наденьку, а она, закрыв глаза, с огромной силой смеживая веки, ждала, что за этим последует. Алексей целовал ее, сначала чуть касаясь губами, будто теплый ветерок, потом стал расстегивать, приоткрывать, обнажать. Надежда твердо решила, что все должно произойти сейчас, мосты должны быть сожжены, она станет женой Алексея. Наверное, все так и было бы, но... Наденька так и не узнала причины, остановившей тогда Алешу. Он все-таки раздел ее и тут же ослеп от наготы желанного и любимого тела. Алеша в исступлении стал ласкать девушку, сумев преодолеть ее робкое сопротивление, возбудить и даже как-то раскрыть ее всю, тем более что она этого очень хотела, но в последний момент уверенность и силы оставили его. Для него все было тоже впервые, и он так и не сумел в тот вечер сделать ее своей женой.

Утром Надежда позвонила Алексею и сказала, что свадьба отменяется. Ей стыдно и горько за этот легкомысленный поступок, но она его совсем не любит и не хочет поломать жизнь ему и себе. Вот тут-то и позвонила бабушка, которая с трудом перенесла услышанную от внучки новость. В этот же день Надежда уехала в город, а затем в студенческий строительный отряд их факультета в дальнюю деревню области.

Однажды, в самом начале второго курса, Надежда столкнулась прямо на лестнице учебного корпуса с высоким черноголовым парнем, у которого из-под ворота незастегнутой рубашки виднелась лихая тельняшка, совсем как у Алексея. Парень остановился прямо перед Надеждой так неожиданно, что она чуть не сбила его, хотя, скорее всего, сбить его она не смогла бы, слишком уж уверенно он стоял на ногах.

– Ух, ты, какая быстрая! Куда ж ты так летишь? – остановил ее парень. Надежда с явным пренебрежением окинула его с ног до головы, говоря взглядом, мол, видали мы таких, и, обойдя его, как колонну, побежала дальше, дробно стуча каблучками по мраморным ступеням.

Поздним вечером того же дня в их комнату в общежитии постучали. Знакомая девчонка с машиностроительного факультета вызвала Надежду в коридор. Она вышла, как была – в коротком халатике, чуть прикрывающем круглые коленки, уже спать собиралась укладываться. В коридоре, широко улыбаясь от явного смущения, стоял тот же черноголовый парень, на которого она наткнулась сегодня днем. Он неожиданно встал на колени и, глядя ей прямо в глаза уже совсем без улыбки, как-то шально и очень серьезно сказал:

– Выходи за меня замуж, я без тебя жить не смогу!

 

Через три дня, за которые между ними произошло все, Надежда и Сергей, так звали ее новую отчаянную любовь, отнесли заявление в ЗАГС. Через месяц они поженились, вот так началась ее взрослая семейная жизнь.

Сергей был старше на несколько лет, а взрослее Нади неимоверно. Он уже отслужил в подводном флоте, побывал в дальних морских походах, рисковал жизнью и даже имел боевой орден. Теперь он поступил на машиностроительный факультет, чтобы стать инженером-механиком, но, увидев Надежду, тут же, по его словам, насмерть влюбился, и теперь учеба совсем не шла в его голову.

Вскоре он перешел на вечерний, а там и на заочный факультет, так как должен был, как он считал, содержать теперь семью, а, кроме того, ему не хотелось оставаться школяром-студентом среди пацанов, не видевших жизни, но в учебе успевающих гораздо больше него. Именно таким – мужественным, простым и надежным, как весь морской флот, он и нравился Надежде, таким она его и полюбила – настоящим мужчиной. Все-таки, они оба продолжали учиться, хотя диплом Надежда получила, будучи на последних днях беременности.

Опасения медсестры, подслушанные Надеждой на операционном столе, оказались напрасными, хотя ребенок родился в неимоверных муках. Наденька чудом осталась жива, и перенесенные совместно муки навсегда связали ее с сыном невидимой пуповиной. Скорее всего, просто та, самая настоящая пуповина проросла до самого сердца, сделав ее ребенка частью ее самой. Что бы потом ни происходило с сыном, как бы далеко он ни был в любой момент, она всегда ощущала его тревогу, его боль, его смятение и опасность, если та подстерегала его.

Коленька, так назвали сына в честь отца Надежды Николая, рос очень болезненным ребенком. Бессонные ночи, больницы, критические моменты, в которых на тонкую грань вместе с его жизнью становилась и ее жизнь, на несколько лет сплошной полосой затмили все. Наконец, какой-то кризис был преодолен, ребенок стал расти и развиваться, будто стараясь наверстать упущенное, его уже можно было отдать в детский сад, как всех детей, и Надежда в полном смятении от потерянной, как ей казалось, квалификации стала искать работу.

Сережа предложил ей пойти на нефтехимический комбинат, на котором сам работал уже несколько лет мастером и где мог замолвить словечко за жену. Надежду взяли инженером-технологом, но уже в первые полгода она показала себя столь высокопрофессиональным специалистом, что ее стали продвигать наверх с немыслимой для молодого инженера скоростью. К концу первого года работы встал вопрос о назначении ее главным технологом того самого цеха, в котором работал ее муж. Сергей узнал о предстоящем назначении от рабочих в цехе и пришел домой мрачнее тучи. Он не представлял, что ему придется по производственной надобности подчиняться на работе собственной жене, этой маленькой тихой зеленоглазой женщине, которая всегда послушно внимала ему, глядя снизу вверх. Надежда поняла все сразу, без слов, и прямо с порога заявила, что предложение она не примет, так как выбирает семью, ребенка и мужа. Сергей даже попытался сделать вид, что уговаривает ее подумать, но она-то видела, как он был рад ее решению. Позже Надежда перешла в управление, в экономическую службу, чтобы впредь никогда не пересечься с трудной дорогой мужа.

В те годы Надежда жила, не задумываясь, ведь у нее были очень четкие и твердые принципы, на которых она выросла в своей семье, и это помогало принимать решения однозначно, ей не нужны были усилия и время на их принятие: ребенок – это самое дорогое, его здоровье – нет ничего главнее, муж – не менее дорогое, и он должен быть доволен ею, он должен чувствовать, что она уважает в нем мужчину. Натура она была самоотверженная, не задумываясь, она отдала бы саму свою жизнь для счастья и безопасности своих близких.

 

Потом, по прошествии многих лет, она станет задумываться, как легко поступалась всем, самой собой, ради близких, казалось, самых близких людей. А как же иначе? Она так была воспитана! Когда же выяснилось, что это самопожертвование оказалось ненужным, бесполезным и даже вредным, она потеряла уверенность в себе, в своих принципах. Все, на чем держалась ее жизненная модель, развалилось неожиданно легко, как пресловутый карточный домик, и от этого можно было растеряться. Как легко, походя, близкие потом предадут ее, ответив жестоко, коротко на ее выжатый с таким трудом упрек, что им не нужны были ни ее жертвы, ни она сама, что все это она делала только для себя. Но это будет еще очень не скоро, когда эта жизнь почти пройдет.

У Сергея карьера складывалась трудно, он плохо уживался и с подчиненными, и с начальством. Стараясь найти место получше, он часто менял работу, да и место жительства, а вместе с ним, понятно, безропотно переезжала и переходила с места на место Надежда. Она пыталась исподволь повлиять на мужа, но вскоре поняла тщетность этих попыток. В это же время они решились на второго ребенка, и в этот раз все обошлось хорошо – мальчик родился здоровым и крепким, не доставлял никаких особых хлопот, и Надежда была счастлива этой легкостью, считая, что Судьба послала ей второго сына в искупление всех страданий с Коленькой. Игорек сильно отличался от брата, разница в возрасте была слишком большой, чтобы между ними была какая-то связь, а так как внимание матери теперь доставалось больше младшему, что очень задевало Николая, то он с детства возненавидел своего младшего брата.

Коля, сызмалу приученный, что вся жизнь матери посвящена ему, все ее двадцать четыре часа в сутки, теперь воспринял появление брата, как самое вероломное предательство. Долгое время лишенный детского общества, привыкший к тому, что его любое желание, даже каприз выполняются моментально, он так и не смог научиться общаться с детьми, а потом и с людьми вообще. Он так и не научился терпеть, что-либо преодолевать, стараться, напрягаться для достижения цели, да и самой цели у него никогда так и не появилось. Не успев вырасти и возмужать, превратиться в мужчину, он сразу стал беспомощным и ворчливым старичком, угодить которому было просто невозможно. Позже в своих бедах он будет винить всех, кроме себя, а больше всего достанется матери, отдавшей ему часть своей души, чудом спасшей его от гибели в младенчестве. Так мы сами становимся строителями своих «тюрем» и «каторг», не ведая, что творим, из самых лучших побуждений мостим мы дорогу, ведущую в ад.

В перестройку Сергей сумел найти свою «струю», это был прибыльный, просто шальной бизнес, правда, очень опасный, не укладывающийся ни в рамки законов, ни в рамки морали, но заставляющий не думать ни о чем своей невероятной рентабельностью. Надежда с восторгом и замирающим от страха сердцем отмечала невероятные махинации, на которые оказался столь талантлив ее муж, не пробившийся и ничего не добившийся при плановом хозяйстве. Схемы, позволяющие заработать, а главное, увести из страны огромные деньги, так и сыпались из него, как из рога изобилия.

В их маленькой фирме Надежда стала главным бухгалтером. На нее легла труднейшая задача – зачистить и спрятать все концы этих «схем», махинаций и афер, чтобы комар носа не мог подточить, как издревле говорили на Руси. А вот для этого требовалось и фантазии, и ума, и знаний куда больше, чем на сами схемы, но вряд ли это понимал и замечал Сергей. Работа Надежды была незаметной, но именно от нее зависело их будущее. Эти годы для Сергея прошли, как сплошной праздничный аврал. Он спал всего по несколько часов в сутки, мотался по стране и за границей, связывая тонкие нити связей огромных предприятий с оффшорными зонами на больших и малых островах, «отмывая» и «зачерняя» баснословные суммы, которые за небольшой процент доверяли ему люди, властвующие над сотнями тысяч судеб и жизней.

Денег было столько, что Надежда не могла ни корить, ни увещевать своего мужа, превратившегося во взрослого ребенка. Пробудившаяся непонятно откуда страсть к автомобилям, катерам, мотоциклам и другой технике, теперь могла быть утолена сполна.

«А ведь у него и детства-то настоящего не было – вполупроголодь оно и прошло, теперь же можно хоть как-то наверстать упущенное», – мысленно пыталась оправдать Сергея Надежда, понимая, что эти аргументы слишком слабы, но не в силах помешать «пиршеству» мужа.

Сергей почти каждый месяц приобретал новые автомобили, с легкостью расставаясь с теми, которые уже наскучили ему. Сначала шли обычные иномарки, потом джипы всех мастей, а вскоре стали появляться штучные, коллекционные, спортивные автомобили, стоящие сотни тысяч долларов, на которых, в принципе, ездить было негде и некогда. Надо отдать должное, и Надежда пережила период некоторой эйфории и помутнения, когда ее любое желание, даже прихоть, могли быть исполнены незамедлительно.

Они тогда много ездили, почти во все поездки брали с собой Игорька, а вот Николай не хотел ездить с родителями, впрочем, его скоро отправили в Англию на учебу, в пресловутый Кембридж, в частную и очень дорогую школу. Пользы особой она не принесла, хотя английский язык теперь стал для него почти родным. Учиться Николай не хотел или не мог, вскоре он неожиданно для всех бросил школу и вернулся домой. Все последующие попытки организовать его учебу сначала в самых престижных вузах, а потом уже и в обычных заканчивались одинаково – Коля ссорился с преподавателями, сокурсниками, бросал учебу и возвращался к родителям, у которых в то время было несколько квартир и домов по всей стране, а дома, как такового, не было вообще. Он хотел только одного, чтобы его оставили в покое. Коля мог ночами просиживать у компьютера, а потом целыми днями спать, лишь бы никого не видеть.

Надя иногда вспоминает сумасшествие этого неожиданного взлета и ей не верится, что это было наяву. Как быстро они тогда все привыкли к богатству и роскоши, как легко отказывались от прежней жизни, легко поменяв понятия и привычки, как сбрасывает свою надоевшую тяжелую зимнюю одежду северянин, прилетевший на благословенный юг. Шубы, костюмы, белье, аппаратура и техника из самых дорогих магазинов Европы, отдых на островах, устраиваемый каждые три месяца, и, как следствие, прекрасное самочувствие, подтянутое, тренированное тело, в меру загоревшее под солнцем Кариб или Канар, холеная кожа, великолепная еда, экзотические фрукты, и на всем этом сказочном фоне, как ни прячь, как ни уговаривай себя, страх за это нестойкое, будто украденное из пещеры Али-бабы, богатство и благополучие, которое может рухнуть в один миг после неожиданного рейда ОБЭП или «наезда» бригады из «недоговорных».

Хорошо, что ее родители так и не узнали всего этого, им было и невдомек, что их дочь и зять миллионеры, что они в то время могли себе позволить все или почти все... Отцу подарили на юбилей новые «Жигули», «семерку»! Подарок поразил его своей щедростью, но потом за многие годы отец всего несколько раз выезжал на нем, предпочитая свой старый и разбитый «Москвич».

Говорят, что страхи и опасения сначала приходят во снах, а потом могут и материализоваться. Так оно и случилось, слишком уж неприкрыто Сережа наслаждался доставшимися ему благами. Неожиданно застрелили покровителя в высоких сферах, взорвали «авторитета», бывшего в доле, потом массовый рейд, арест документов, по которым выходили и на их маленькую фирму с многомиллионными оборотами в «настоящих» деньгах. Не успели даже что-то понять, как Сергею пришлось бежать прямо ночью, бросив свой очередной «Феррари», а с ним и коллекционный «Бентли» в чужом железном гараже на пустыре.

Сама Надежда, после шестичасового допроса отпущенная под подписку о невыезде, ужаснулась, представляя свое возможное будущее, но уже твердо решила взять всю вину на себя, искренне считая, что если что-то смогут доказать, то только потому, что она плохо сработала.

Да, к хорошему человек привыкает быстро – это Надежда знала, но, оказывается, и к плохому, если оно наваливается, как жестокая буря, накрывая всех и вся с головой, и, как счастливый случай, в последний, предсмертный миг позволяет потом лишь выжить, почувствовать глоток воздуха, но забирает, лишает всего нажитого, тоже можно привыкнуть мгновенно. Теперь она не смогла бы с уверенностью сказать, что все это богатство, роскошь и излишества были, а не приснились. Месяцы допросов, проверок, очных ставок и неизвестности о судьбе Сергея (дети были у родителей), потом неожиданный поворот, когда всего за пятьдесят тысяч долларов следователь отпустил ее, отдав в руки и само «Дело», сгоревшее якобы вместе со всеми документами в подожженном с трех сторон здании УВД. В эту же ночь она уехала из города, потом где-то на безымянном полустанке ночью встретилась с мужем и детьми, и они гнали машину, не останавливаясь, пока такой же темной ночью под ливневым дождем не переехали границу маленькой спокойной страны, приютившей их без лишних вопросов. Но и отсюда пришлось вскоре так же скоропалительно уезжать, чтобы совсем сбить со следа оставшихся в живых, но потерявших огромные деньги «компаньонов».

Надежда сама удивляется, что все это смогла перенести, пережить так мужественно, даже слезинки за все это время не пролила, а вот банальная история, открывшаяся ей позже, подкосила так, что, кажется, осталось только одно легкое и лишь полсердца. А узнала-то она всего лишь, что Сережа ей изменял. Причем легко, много и давно, не пропуская, как говорят, ни одной юбки мимо, самоутверждаясь в этих легких, по его-то деньгам, победах.

 

 

3

 

За час управиться не удалось – суетиться Надежда, как женщина серьезная, не любила, да и не умела, к тому же вечером транспорт в этом абсолютно правильно организованном Городе ходил с большими интервалами, но все-таки она не опоздала.

– Служенье муз не терпит суеты, – приветствовала ее раскрасневшаяся Люба, заканчивающая сервировку стола, который после дополнения принесенными Надей продуктов по списку, несмотря на экспромт, оказался щедрым и очень красивым.

Хозяйка дома – Любовь, высокая, по старым женским меркам, стройная женщина, с короткой стрижкой, делающей ее значительно моложе. Со спины Люба вполне сошла бы и за девочку – длинные тонкие ноги и девичья маленькая тугая попка, обтянутая джинсами, легко вводили в заблуждение. Лицо, правда, как и погода, в разное время бывало разным. Иногда оно свежело, наведенный румянец можно было принять за естественный, глазки блестели, как и ловко подкрашенные губки, и женщина просто цвела. Тогда мужчины на улице оборачивались, а кое-кто даже пытался заговорить, но сразу же осекался, встретив нарочито суровую неприступность. В обычное же время, когда накопившаяся усталость по недосмотру не скрывалась, Люба как-то серела, превращаясь в усталую женщину «за сорок».

Любовь очень любила праздники, компании, застолье, причем ни повод, ни темы разговоров не вызывали у нее никаких трудностей. Она умела создавать атмосферу праздника, и в этом была сродни детям. Сам факт того, что можно красиво все устроить, надеть вечернее платье, какие-то новые, пусть и недорогие побрякушки, угощать людей, слышать бестолковый говор и быть в центре внимания в качестве ли виновницы торжества или просто его хозяйки, всегда привлекал и радовал ее.

Люба родилась в простой семье в маленьком южном приморском городке. Отец был квалифицированным рабочим, как тогда говорили, пролетарием, гегемоном. Он прошел войну, прожил трудную и очень правильную жизнь, в которой по какому-то чудесному стечению обстоятельств его миновали и аресты, и наветы, не пришлось ему ни стучать на друзей или соседей, ни подписывать заведомо ложных обвинений и призывов, хотя он ни от чего не прятался, просто оказался сбереженным. Жена – тихая скромная женщина, верно исполнявшая все семейные заповеди, не перечившая мужу никогда, умелая и быстрая, была настоящей хозяйкой. Отец Любочки любил ее по-своему, но никогда не баловал, не потакал. Всю семью держал в строгости и порядке. Вот и Люба, в чем-то похожая на маму, выросла очень послушной девочкой, знающая все «можно» и «нельзя» с пеленок и на всю жизнь.

Папа неизменно занимал место в президиуме, хмурил брови и не пропускал ни одной программы «Время», имел на все свое суровое правильное мнение и не одобрял вольностей. Дочь твердо знала, что «подмочить» авторитет отца, хоть как-то омрачить его безукоризненную репутацию она не имеет права, поэтому для нее не существовали ни альтернативы, ни колебания, ни сомнения. Может быть, она не во всем бы разделяла его убеждения, если бы они у нее были. Заведомо было правильным только то, что одобрил бы отец, хотя на его даже скупую похвалу рассчитывать не приходилось.

Безукоризненное с точки зрения общественности детство. Активная пионерка – стихи о красном паспорте и несгибаемых коммунистах со сцены районного ДК, комсомолка с целым возом мелких, но хлопотных поручений, «твердая хорошистка» с несколькими «пятерками» (по литературе, русскому языку и истории), к тому же симпатичная, стройная, с челкой на светлом лбу, ясными глазами и тонкой улыбкой, подвижная и очень живая. Такой осталась Любаша на многочисленных фотографиях и в собственной памяти – всегда подтянутая стройная девочка, с отглаженным красным галстуком, на снимках позднее – девушка в белой блузке и черной юбке, старающаяся сделать серьезным лицо, всегда непослушно расплывающееся в улыбке.

Как-то все было хрестоматийно: строгий, но справедливый отец, добрая и ласковая, но очень тихая и незаметная мама, послушная и воспитанная, но всегда боящаяся оступиться, дочь. Был еще младший брат, на которого то ли не хватило стойкости и строгости отца, то ли время так подействовало, что он стал для семьи источником неприятностей и скандалов. Отца ни во что не ставил, совсем не боялся и позволял себе такие вольности, о которых Любушка не могла и подумать. Впрочем, он не занимал в ее жизни особого места – мама оставалась всю жизнь домохозяйкой и растила его сама, покорно принимая все напасти, будто ниспосланные ей сверху.

Жизнь Любы катилась, как маленький, дребезжащий на стыках трамвайчик – как бы ни разгонялся или ни притормаживал, а с пути никуда не сойдет, все у него расписано наперед, и остановки, и перегоны. К шестнадцати годам Любушка была уже приметной девушкой, жизнь летела, набирая скорость, и она старалась за ней поспевать. День был занят от пробуждения до позднего вечера – свой дом, огород, сад, школа, общественная работа, а еще почитать хоть немножко – как там Ассоль, как Сольвейг? Люба очень любила романтическую литературу и совсем не читала фантастику и детективы. Зато обожала поэзию, особенно Асадова, Симонова и разрешенного Есенина. Она не была влюбчивой, даже не задумывалась об этом – ей было некогда.

Но красивого и, как ей казалось, очень взрослого Юрия она заметила с первого раза. Он ей очень нравился, напоминая многих литературных героев, а к тому же он действительно был красавцем – стройным, черноголовым, с пробившимися уже по-взрослому усиками. Юрий однажды заметил ее восхищенный взгляд и полуоткрытый от этого же восхищения рот, засмеялся, снисходительно чуть щипнул ее за подбородок, как бы закрывая рот, и в шутку спросил:

– Ты чья, такая красивая? Уже невеста? Пойдешь за меня?

И, не дожидаясь ответа от раскрасневшейся не на шутку девушки, повернулся догонять ребят, с которыми он приходил в старый школьный двор. Однако встреча эта стала исторической. Юрий все-таки познакомился с приглянувшейся ему Любашей. Они даже несколько раз сходили в кино, погуляли по набережной, но никаких шалостей, вы не подумайте, не те времена были. А вскоре Юрия призвали в армию, и он оставил Любу на долгих три года, связав ее в шутку взятой клятвой о верности. Юрий-то, может быть, и шутил, а Люба таких шуток не понимала. Все годы она старательно писала ему длинные и подробные письма, отправляла фотографии, чтобы он не забывал ее.

Юрий попал служить в Группу войск в Германии – это была привилегированная служба, к тому же в автотранспортном батальоне он вскоре стал освобожденным комсоргом, что не столько налагало на него ответственности, сколько облегчало и без того не пыльную службу. Парень он был видный и правильный, воспитанный в такой же крепкой семье, как и Люба. Поэтому, хотя он несколько раз и позволил себе расслабиться и приобрести некоторый сумбурный опыт с девочками из батальона связи и с медичками из соседнего госпиталя, он решительно отказался от греховной связи с молодой женой командира дивизии, к которому его приставили в качестве личного водителя. Ни то, чтобы она ему не понравилась – женщина была как с картинки «Плейбоя», просто Юрий был человеком разумным и осторожным, он не любил неприятности и научился избегать их любой ценой.

Шел последний год его службы, возраст и гормональная система требовали своего, и Юрий остановился на необременительных отношениях с немкой, учительницей младших классов, совершенствующей свой русский язык жаркими ночами с советским солдатом. Письма Любаши из родного городка давно стали привычными и даже необходимыми. На каждые три ее письма он отвечал одним, но переписка так и продолжалась все эти, долгие для нее и незаметно пролетевшие для него, годы.

Когда настала пора демобилизации, немка, привязавшаяся не на шутку, предложила Юрию остаться в Германии и взять ее замуж, а в придачу небольшой домик, кое-какие сбережения и горячую любовь. Сомнения лишь на мгновение посетили Юрия – конечно, было очень заманчиво, да и привык он к этой размеренной и хорошо устроенной жизни в первом немецком социалистическом государстве, но соблазн возник только на мгновение, не понадобилось ни малейших усилий, чтобы его отогнать. Домой! Только домой!

Люба встречала Юру как жениха, в этом же были уверены все вокруг – и родственники Юрия, и ее родители. Так сложившееся заранее прочное, как железобетон, общественное мнение решило все за них. Юрий пошел в ЗАГС в парадной форме с аксельбантами и рядом сверкающих значков за все мыслимые и немыслимые армейские доблести, а Любочка в белом настоящем свадебном платье с фатой и верой в надвигающееся семейное счастье. Потом все было, как у всех, как всегда – сначала жили с его родителями, учились, работали, родили одну доченьку, потом другую. Трамвайчик все катил и катил, чуть дребезжа, а иногда звеня на перекрестках.

Юра работал сначала в райкоме комсомола, потом перебрался в исполком города. Красивый он очень, а такой домашний, второго такого и не найдешь. Женщины ему всегда глазки строили, а на вечеринках и пикниках даже на колени сесть норовили, а он ничего, даже глазом не моргнет – никто ему кроме Любаши не нужен! Всегда чем-то увлекался, причем все делал так тщательно и красиво, что все только диву давались. Увлекся рыбками – самые красивые в городе аквариумы делал, такие композиции немыслимые собирал, легенды о нем слагали, а главное, все про этих рыбок знает, все читает и в тетрадочку выписывает. Потом травами, цветами увлекся, это уж когда свой дом появился, винами тоже увлекался, хотя и не пьянствовал никогда, вот уж бог уберег. Вкус и букет ценил, понимал, всегда мог рассказать столько, что и не в каждой книге прочтешь, а пьяным-то и не был никогда.

Жили они дружно, душа в душу, хотя по большому счету проверить это было не на чем. Обыденная жизнь особых трудностей не представляла, словно какое-то везение сопутствовало им. Любаша так рассуждала: кто немного хочет, кто сильно не замахивается, тому и дается все без проблем, и часто даже больше, чем загадывали.

Парой были всегда завидной – оба стройные, высокие, красивые и, что удивительно, ни она, ни он за целую жизнь на сторону даже не посмотрели. Как-то и мысли такой в голову не приходило. Люба к сексуальным делам относилась очень спокойно. Конечно, в последние годы и наслушалась, и насмотрелась многого, но, честно говоря, не испытывала никаких страстей, а в «нескромных» местах современных фильмов даже глаза прикрывала, чтобы срам этот не видеть. Юра тоже был очень спокоен, никаких выдумок, никаких шалостей – в первые годы, правда, почти каждый день, но потом наелся, видимо, и в последующие многие годы беспокоил не чаще нескольких раз в неделю. Ложились спать обычно очень поздно, за день уставали и спали всегда «без задних ног», без снов и пробуждений. Утром день начинали рано, впереди ждали дела, дети, в общем, особо рассусоливать не было ни времени, ни потребности.

Как-то Любе попалась книжка, в которой описывалась техника обольщения мужчин, секса, в общем, советы, как доставить себе и партнеру удовольствие. Прочесть до конца она не смогла – неприятно и непонятно, писалось о чем-то незнакомом, непотребно стыдном, как говорил папа, срамном. Книжку бросила, но на некоторое время покой потеряла: стала задумываться, что она испытывает во время «этого». Ответа не нашла и вскоре забыла эту тему, как лишнее.

С девочками было много проблем. Родились они будто ни в отца, ни в мать. С детства неповоротливые толстушки, сверстники их зло высмеивали и обзывали. Дочери комплексовали, плохо общались, были замкнутыми и капризными, хотя, конечно, по-разному. Старшая девочка была более доброй и спокойной, несла крест своей некрасивости так покорно, что Люба не могла сдерживать слез, глядя на это, а младшая, наоборот, оборонялась активно, агрессивно и очень зло, не хотела она примиряться, что хуже, вернее, некрасивее других, вот и претендовала на роль заводилы и забияки, причем больше всего доставалось красивым соседским девочкам. Проблемы с дочерьми были, пожалуй, самыми большими.

Даже в перестройку все у них было хорошо, как-то само собой приходили идеи, вовремя складывались обстоятельства, и от государственной службы оба отошли без всякого сожаления: то была своя туристская фирма, и тут помогли старые связи Юры с Германией, то магазинчик кожаной одежды свой открыли, то винный погребок. Вот тут Юра свой опыт и талант проявил во всей красе. И дизайном, и ассортиментом, и качеством обслуживания погребок привлекал знающих толк в вине людей и славился далеко за пределами города.

Дела пошли так хорошо, как и не снилось. Вот здесь-то и нарушили, наверное, они «золотое» Любино правило: захотелось им большего, а потом еще большего. Стали строить свой большой и роскошный дом, купили машину, да не нашу, а иномарку, одеваться стали на загляденье людям, тут-то и накатила на них нечисть. Сначала рэкетиры, потом все остальные «поборщики»: налоговая, санэпидемстанция, пожарники, в общем, все, кто сам работать не хочет. А у Юрия свой принцип – никаких неприятностей, чего бы это ни стоило. Подергались немного, почувствовали, что сели на «крючок» сильно, да и решили не бороться, а отказаться от всего, продать, что удастся, и уехать подальше от опостылевших враз родимых мест.

Сейчас, как никогда раньше, Люба понимала, что длань свою боженька и судьба простерли над всей их жизнью. Ведь эти неприятности, что тогда возникли, просто детский лепет по сравнению с тем, что пришлось многим и очень многим людям пережить на родине в те годы. А им и тогда, и сейчас, по-прежнему везет. Надо только тонко чувствовать меру – не возжелать большего, чем на роду отмерено. Жить надо малым, но каждый день – такую формулу Люба придумала сама, хотя большой выдумщицей она не была. Поэтому и любила так маленькие и неожиданно придуманные праздники, как сегодняшний, нечаянно возникший на осенней улице чужого инородного Города.

– Верочка сейчас подъедет, и будем за стол садиться, – объявила Любовь, – ты еще потерпишь или сильно голодна?

– Потерплю, конечно, – мгновенно ответила Надежда, хотя за целый день у нее во рту не было маковой росинки. Только сейчас она вспомнила об этом, и сразу же так захотелось есть, что даже голова закружилась. И будто во спасение тренькнул звонок домофона, и Люба побежала принимать гостью.

 

 

4

 

Вера была самой молодой в этой женской компании и, в отличие от замужних подруг, матерью-одиночкой. Выглядела она старше своих двадцати семи лет – зрелой, самостоятельной женщиной, впрочем, таковой она и была, и в компании сорокалетних подруг не особенно выделялась. Жизнь преподала ей свою суровую науку в полном объеме, женщина была не по годам умна и многоопытна.

Когда-то нескладная рыхлая девочка, с годами она налилась тугой женской силой и была во вкусе многих мелких и тщедушных мужчин. Огромная, трудно укладываемая в размеры грудь, крутые бедра, затмевающий все круглый зад, неотвратимо притягивающие взгляд мужчин, и при этом круглое в ямочках лицо, на котором в редкие минуты слабости и рассеянности мелькало что-то беззащитно-доброе, наивное, почти детское, приоткрывающее, наверное, настоящее, но затертое жизнью и обстоятельствами. Вера на азиатский манер сильно подводила брови, красила хной короткие прямые волосы, а решительно сжатые полные и чувственные губы еще больше подчеркивали то, что она при всем своем желании не могла скрыть – страстную и темпераментную натуру, настрадавшуюся и наплакавшуюся когда-то до высохших навсегда глаз. Черные, обтягивающие до звона брюки, такая же черная «водолазка», оттеняющая матовую белизну и безукоризненную гладкость кожи, не только скрадывали размеры, но и придавали дополнительный шарм, и, хотя «женщина-вамп» сказано было не про Веру, было что-то притягивающее во всем этом несколько мрачном образе. От нее исходили будоражащие воображение флюиды, она манила и отталкивала одновременно.

Своего отца – алкоголика, по рассказам матери, Вера не помнила: он замерз на ноябрьские праздники, возвращаясь из гостей, куда пришел смертельно уставшим после тяжелой суточной смены. Вере тогда было всего два года. Мать всю свою жизнь проработала на обогатительной фабрике. Обогащали то, о чем вслух нельзя было говорить, но все знали, а позже даже слушали по «голосам» новости об их закрытом городе. После смерти отца мужчины приходили в их дом ненадолго, то ли матери не везло, то ли других просто не было, а, может быть, именно такие ей и нравились. Вера мать жалела. Может быть, даже любила. Нет, скорее, жалела. А как было не жалеть эту вечно уставшую, на пределе человеческих сил, блеклую женщину, которая и жила в сущности для того, чтобы вырастить дочь.

Родственники то ли были, но так далеко, что Вера их никогда не видела и ничего о них не слышала, то ли вообще никого не было, и с годами она свыклась с тем, что их на всем белом свете только двое – она и мать. Правда, вскоре появился и третий – ее маленький сыночек Виталик. Появился он на свет, как часто бывает, непрошеный, нежеланный и совсем не вовремя. Верка (ее мать так всю жизнь звала, и она с этим именем выросла и срослась намертво) уже совсем большой была – десятый класс заканчивала, когда начала дружить с пареньком из соседнего двора. Вернее, паренек тот – Виталий – давно на Верку-то поглядывал, она со своими формами за взрослую девушку запросто сходила. Сначала в кино пригласил, потом на танцы пошли, благо лето было, каникулы. Так они продружили до осени. Целовались каждый вечер неистово, до глубокой ночи, Виталий руками уже ее всю измял, но на большее Верка не решалась и пресекала все его попытки без колебаний.

А тут приходит ему повестка, и, не дав парню окончить техникум, забирают его в армию. Обрили, документы оформили, он рюкзачок-сидор собрал и пришел прощаться к любимой девушке. Выпивши, правда, был, но не пьян, а как же не пить – все-таки проводы в армию, мать его постаралась, он ведь тоже безотцовщиной вырос. А Веркина мать, как специально, в ночную смену в этот день работала. Вот они и остались дома, чтобы по промозглым осенним улицам в последний вечер не мотаться. Прощались надолго, Виталий прямо голову потерял, все причитал, что Вера его не дождется, горячая слишком. А Верка сама уж твердо решила, что ждать будет, хоть всю жизнь, пусть только возвращается, а там и поженимся, и семья у нас будет, как у всех нормальных людей. А чтобы ты, Виталик, не сомневался, так вот тебе моя девичья честь – и в эту ночь Вера отдала ему все, а сама стала женщиной. Причем женщиной сразу в самом главном ее смысле – матерью.

Виталий уехал, стал письма присылать, а Вера, ничего не подозревая, в училище медицинское поступила. Решила она хирургической сестрой пока стать, а там, может быть, и врачом, хотя учиться на врача нужно полжизни, не меньше. Зима тянулась, как всегда, бесконечная. В их степных краях снега почти не бывало, его ветрами куда-то сдувало, и потому морозы в этих черных бесснежных просторах казались злее и пронзительнее. Но вскоре запахло весной, появилась надежда на тепло, на лето, как вдруг приключилась новая история. С месячными у нее всегда какая-то канитель была, то есть, то нет, а тошноты никакой не было, никаких признаков, чтобы самой догадаться, пока на очередном осмотре в училище ей не выложили новость, что у нее уже пятый месяц!

Верка как узнала, так и села, ноги отказали. Как же теперь жить-то, что с учебой, с работой, которую с таким трудом удалось совместить с ученьем, что матери сказать, Виталию как написать? Дома она слегла на несколько дней, сказав матери, что простудилась, а сама плакала в подушку и думала, что делать. А думать-то и не над чем было – аборт делать уже поздно, остается только одно – рожать. Сначала сказала матери, долго выбирала момент, наконец, дождалась, когда мать чувствовала себя неплохо, даже веселой показалась, и все ей рассказала. Мать даже не сильно удивилась, плакать и ругаться не стала, сомлела как-то, поникла, махнула рукой и ушла на кухню, оставив дочь у серого экрана телевизора. А вот письмо Виталию писалось долго, все никак не могла Вера найти слова, не знала, что и как ему написать, и после долгих мучений написала коротко: «У тебя будет ребенок, скорее всего, львенок, так как рожу я его тебе в августе». Отправила конверт и стала ждать ответа. Ждать собиралась долго, так как служил Виталий на Дальнем Востоке, письма туда ходили будто пешком, почти по месяцу.

А тут неделя всего прошла, и вдруг видит Вера, как мать Виталия, простоволосая, неодетая, на босу ногу, бежит через двор с каким-то конвертом в руках. Вера и подумать ничего не успела, как неродившийся ее львенок стал сиротой. Потом выяснилось, что старослужащие или, попросту говоря, «деды» забили непокорного парня, а потом попытались изобразить это издевательство как самоубийство. Подробностей Вера так и не узнала, не хотела знать. Она в тот момент каменной сделалась, а потом ожила только с одной мыслью о сыночке, о Виталии. Она сразу так решила его назвать в честь отца.

Родился он в свой срок, в августе, обычный такой мальчонка, белобрысенький, с живыми острыми глазками, непонятно на кого похожий, а все-таки такой родной, маленький ее сыночек. Мать к тому времени совсем расхворалась, поставили ей какой-то непонятный диагноз, то ли аллергию, то ли силикоз, пришлось ей на инвалидность переходить, вот она с внучком и сидела. А Вера, как больничный лист по родам закрыли, так на две ставки в больницу и вышла. Только с этих двух, да хоть и трех ставок, не прокормиться никак.

Город к тому времени уже в соседней с Россией стране оказался, пустеть стал, ведь его секретный продукт теперь был никому не нужен, наоборот, проблемы с его хранением и утилизацией вставали неясной угрозой. Но не об этом Вере думать приходилось, а как матери на лекарства и сыночку на молоко заработать. Уставала на работе Вера немыслимо: неслучайно, наверное, как в стране настают трудные времена, так люди болеть начинают один за другим. Мест в больнице не хватало, медикаментов и лекарств тоже, зарплата смешная, просто плакать хочется, а ведь люди живые, не откажешь им, вот и приходится надрываться.

А матери ведь всего чуть больше сорока лет, ей еще и пожить хочется, она еще и надежду где-то лелеяла на свою собственную жизнь. Вот и привела как-то мужчину в дом, вроде как мужа. Петр Иванович с виду совсем приличный был мужчина, инженер-технолог в прошлой жизни, теперь же держал какой-то ларек на «барахолке», в котором можно было купить все, на что хватило бы денег. Что ж, все теперь должны были как-то выживать. С женой он поссорился, она его из дома выгнала, вот Веркина мать его и подобрала. Сначала все было неплохо, Петр Иванович деньгами стал помогать, кое-что в дом прикупили, как-то устроились – мать с ним в одной комнате, а Вера с сыночком в другой, общались и телевизор смотрели на кухне, благо квартира была «улучшенной» планировки. Вроде бы как одна семья жить стали, как люди. Если бы не случилось греха, как всегда, по «пьяной лавочке».

Уже к весне дело пошло, любимый праздник всех бывших советских народов подошел – женский день, 8 марта. Петр Иванович, как единственный их мужчина, цветов принес, бутылку поставил, мать приготовить хотела что-нибудь на быструю руку, но Петр Иванович не дал, праздник, дескать, отдыхай. Главное, выпивка была бы, а остальное вроде как мелочи. А Верка после ночного дежурства еще и день проработала, домой без сил пришла. Выпила-то всего бокал шампанского, ну может быть, еще и стопку водки, теперь уже и не вспомнить, а сомлела тут же, даже концерт смотреть по телевизору не смогла. Ночью поднялась, жажда после спиртного замучила, как была неодетая, сонная, из-под рубашонки во все стороны тело прет – молодое сочное, сунулась в ванную и не успела глаза толком открыть, как почувствовала крепкую мужскую руку. Не выдержал Петр Иванович искушения, а кто тут выдержит, когда мимо носа такая женщина снует!

А Верка ничего спросонья и сообразить не успела, как от грубой той мужской ласки голова кругом пошла. Сжал он грудь ее истосковавшуюся, сгреб все в охапку, а потом развернул просто, без слов, и ощутила она сладкую силу, просыпающуюся изнутри, заполняющую ее всю, заставляющую подчиниться его сильным толчкам, бессознательно отвечать, а значит, участвовать в этом соитии. Сила в нем была немереная, не смотри, что инженер бывший, а может быть, просто изголодался, хотя мать ему, конечно, не отказывала. В общем, сама не понимая как, кончила Вера, да так бурно, что пришлось самой себе руку закусить до крови, чтобы стоном тем сладострастным всех в квартире не разбудить.

С той ночи и пошло, как только мать заснет, Петр Иванович к молодой Вере, а она уж и не спит, то плачет, то беззвучно воет: и хочется ей этой грубой мужской ласки, и стыдно, и горько, что у родной матери отбирает. А тот уже в раж вошел так, что норовит и днем прижать где-нибудь, а то и в ларек свой после закрытия затащит, а для этого ждет ее с работы, поджидает в переулке. Поняла Вера, что вскроется скоро эта история, и скандал будет страшный, а тут еще в больнице кто-то ампулы с морфином из сейфа увел, а подозрения на Веру – в ее дежурство все это произошло. Недаром говорят, что беда не приходит одна. Вот Вера подумала, подумала, да и сбежала из дома, как девчонка непутевая. Да, в общем-то, и было ей в ту пору всего девятнадцать лет. Оставила она матери деньги, какие смогла скопить, себе взяла только на дорогу, да и двинула, куда глаза глядят.

«Устроюсь, на ноги встану, вот тогда Виталика и заберу, а может быть, и маму к себе возьму», – думала она, коротая ночь в душном вонючем вагоне, как и сотни других пассажиров, едущих от беды к невзгодам, как перекати-поле по выжженной степи, бессознательно ища, где же в этой жизни места есть получше.

Сколько с ней всего было, начиная с того самого поезда и потом по огромной бесприютной стране, жить не захочешь после таких воспоминаний. А ей жить надо, у нее сыночек и мать больная, без нее они совсем пропадут. Отовсюду, куда бы ни закинула ее судьба, посылала она деньги, зарабатывая их то самым тяжелым и «черным» трудом, а то и своим телом...

В конце концов, привела ее дорога в эту страну, где живут спокойно, сытно и без затей, где весь смысл расписанной по часам и годам жизни состоит в простых семейных радостях, в детском лепете и смехе, которые будоражили Веркину память, заставляя сжимать зубы и пробиваться вперед к своей мечте. Мечтала она все это время только об одном: чтобы быть вместе со своим сыном, которого не видела вот уже больше двух лет, получая лишь иногда короткие письма с фотографиями, чтобы могла при встрече узнать своего Виталика, и абрисом детской ладошки, становящейся раз от разу все больше.

Она сумела оторваться от «земляков», пытавшихся зарабатывать на таких, как она, бедолагах, работала горничной в маленьком отеле. Вера старательно учила язык, да не один, понимая, что только языки смогут ее сделать здесь полезной. День ее начинался затемно, и до самой ночи не кончалась работа, но это не огорчало Веру. Она стала стойкой, сильной и работу делала легко, зная, что деньги, полученные за нее, приближают ее мечту.

Все эти годы мужики не давали ей прохода, реагируя на ее жгучую рыжину на фоне белой кожи, как быки на красное. Как ни старалась Верка притаиться, не высовываться, не выделяться, все равно ее замечали и отличали, а потом добивались своего с необъяснимым упорством и натиском на грани насилия. Вере надоело сопротивляться, рискуя попасть под нож или пострадать еще каким-то образом, и вскоре она научилась привычно уступать, получая при этом крохи и своего удовольствия.

Вот и в этом отеле хозяин благоволил к Верке, помогал ей, подбрасывая то продукты, то деньги, особенно после богатых клиентов, а сам не упускал ни одного случая, чтобы не полакомиться ее пышным телом, соблазнительно выпирающим из-под любой одежды. Хозяин уже был не молод, особой силой не обладал, довольствовался скоротечным и мелким сексом на ходу, и Верка смирилась с ним, как с неизбежностью, стараясь только сохранить эти грешки в тайне от хозяйки. Та, в свою очередь, ни минуты не сомневалась, что ее муж не упустит молодую горничную, но считала, что это лучше, чем его поиски на стороне.

Так они мирно сосуществовали, иногда, если в отеле не было постояльцев, даже коротая вместе вечера у камина, как одна семья. Вот только в душе Верки все было выжжено, зло, которое ей пришлось пережить, как наждаком ободрало ей душу, и теперь Вера часто вслух и про себя говорила, что Зло сможет победить не Добро, а только еще большее Зло в ответ.

 

 

5

 

– Ну, наконец-то, все в сборе, теперь можно и по буфету ударить, а то я Наденьку совсем голодом заморила, – и Люба широким гостеприимным жестом пригласила подруг к красивому аппетитному столу, ловким движением запихнула домашние тапочки под кресло и поднялась на каблуки. Еще жест – и яркий фартук отлетел в сторону, открыв нарядное платье, обтянутые черным стройные тонкие ноги, всю подтянутую и настроенную на праздник летящую фигурку хозяйки. Именинницы удобно устраивались в мягких креслах, поправляли на себе мелкие детали, успевая пристально оглядеть соседок и стол, который действительно был хорош. Горкой манили маленькие тартинки с икрой и селедочкой, с зеленью и розовой ветчиной, с дырчатым и молочно-белым сыром, украшенные оливками и тонкими кружочками лука.

– Ого, спиртного-то у нас сколько, на большую компанию, а тут три девушки непьющих собрались! – прокомментировала Любовь.

– Малопьющих, – поправила Вера, открывая бутылку фруктовой водки «Ельцин». – Давайте-ка сначала для сугрева! – И, не дожидаясь никакой реакции, налила в хрустальные, еще из «той» жизни, рюмки вишневой водки.

– За встречу, за нас, за все хорошее! – провозгласила Вера и, не давая возможности ни оспорить, ни добавить, опрокинула рюмку, проглотив ароматный напиток залпом. Посыл был настолько точным и сильным, что троица выполнила первый «залп» синхронно. Закуски пошли с большим удовольствием, и обе гостьи сбились на нечленораздельную похвалу сноровке и выдумке хозяйки. Вторая рюмка, по известному русскому обычаю, пошла вдогонку, и только теперь наступила блаженная пауза, в которой можно было распробовать истинный вкус.

Люба воспользовалась этим и с некоторой ловкостью фокусника водрузила на стол горячие, прямо из духовки, маленькие пирожки с печенкой, с капустой, с грибами и еще какими-то начинками по старым рецептам. Пирожки были ладные и аппетитно блестели лаковой корочкой – подруги просто ахнули от неожиданности. А Люба зарделась от восторгов и восклицаний, не выдавая своего секрета. Пирожки были куплены по дороге в маленькой лавке, которую держали русские хозяева. Люба давно приглядела этот магазинчик и, когда позволяли средства или возникало особое настроение, покупала там то пельмени, то манты, то вареники или пирожки, как в этот раз. Их оставалось только разогреть в духовке, и вот вам эффект праздничного подарка!

Под пирожки выпили яблочной, той, что принесла с собой Вера, потом попробовали померанцевой из буфета Любы, чтобы все-таки выяснить, какая из трех вкуснее. Мнения разделились, а выяснения вызвали неимоверный шум. Настроение как-то само собой поднялось, щеки раскраснелись, только теперь включили музыку – любимого Любашиного Иглесиаса, который страстным сладким голосом пел на своем, но всем понятном языке о любви, о любви, о любви.

Надежда, не на шутку проголодавшаяся за целый день, попробовала всего понемногу. Все было необыкновенно вкусным, а от водки она не просто согрелась, пылала, раскрасневшись, как на морозе. В какой-то момент она услышала свой громкий, как ей показалось голос, будто бы со стороны, но удивиться даже не успела. Казалось бы, всего три женщины, а гуляли, как большая и шумная компания. Они давно не виделись, у каждой накопилось много новостей, хотя хвастать особо было нечем, житейские трудности непреодолимым, топким, бесконечным болотом простирались перед каждой, но не об этом же говорить в праздничный вечер.

И женщины премило стали щебетать о таких пустяках, которые только им и понятны. Рассмотрели новое платье Любы и английский костюм Надежды, потом как-то сбились и заставили хозяйку показать новую спальню, потом незаметно перешли к нижнему белью, а, вернувшись к столу, принялись за «горячее» – запеченную лососину с шампиньонами и брюссельской капусткой. Под это нельзя было не выпить, тут долго не спорили, все знали, что под рыбу хорошо белое вино, поэтому белый «Мюллер» был открыт незамедлительно. Сухое с кислинкой вино хорошо оттеняло вкус рыбы и, кажется, утоляло жажду, к тому же так красиво зеленело в больших хрустальных фужерах, что литровая бутылка была выпита совсем незаметно.

Люба была в полном восторге – она совсем не узнавала всегда сдержанной, как бы зажатой Надежды, да и Верочка была весела, остроумна и разговорчива, как никогда. Люба радовалась, что так здорово все придумала, что так замечательно они сидят, всем весело и очень-очень хорошо. После рыбы решили размяться, поставили что-то безобразное из новой российской эстрады с безумным непонятным текстом, но в каком-то бешенном рваном ритме, сбросили туфли и стали плясать, кто как мог и хотел. Со стороны, наверное, это выглядело комично – высокая стройная Люба, маленькая, вечная девочка Надя и крепкая, с налитым телом, плотно упакованным в черное, огненной шевелюрой и белой кожей, шальная Вера.

Последняя фраза песни повторялась, наверное, в сотый раз, сил уже не было, и все повалились на большой диван во избежание массового инсульта. Люба в той же манере мага и волшебника извлекла торт-мороженое, под который тут же пошел голубой ликер, потом любимый «Бейлис» и... возможно, именно тут была совершенно незаметно пройдена критическая точка.

Сценарий и режиссура были скомканы, контроль утерян, стержни подняты, и славная чинная вечеринка в честь именин трех святых перешла в неожиданную фазу, в которую все ее участники погрузились безоглядно. Они еще успели зажечь свечи, забраться на диван с ногами, расстегнуть кое-что кое-где и скинуть, что уже давно давило и мешало, но теперь уже наливали каждый себе сам, отдавая предпочтение сладким, но крепким ликерам, а разговор неотвратимо переходил в другую тональность, сбиваясь к тому, что подспудно болит и тревожит, что не дает покоя и на что никак не найти ответа.

 

 

6

 

– Верочка, что у тебя там с твоим поляком? – спросила всезнающая Люба и тут же пояснила ничего не понимающей Надежде: – У Верочки появился ухажер, молодой такой, красивый парнишка – поляк. Он здесь учится в Техническом университете на последнем курсе, скоро инженером будет, в Верочку влюбился без памяти. Да ты сама расскажи, – попросила Люба.

И Верочка, чуть замешкавшись, все-таки стала рассказывать свою новую историю, как случайно познакомилась на улице с парнем. Он стал ей звонить, провожать после работы, а вскоре они совсем уже задружили. Вот тут-то и выяснилось, что ухажер-то совсем молоденький. Вера оказалась у него первой женщиной, и, вкусив «запретного плода», он совсем потерял голову, предложил выйти за него замуж. Он уже и своим родителям о Вере рассказал и получил от них разрешение и благословение.

– Так в чем же дело? Ты о чем думаешь? – затормошили Веру подруги. – Надо, конечно, соглашаться! Это твой единственный шанс нормально легализоваться и устроиться здесь или у него дома, в Польше.

А Вера, сделав еще несколько сладких, обжигающих крепким глотков, вдруг стала говорить о том, как она ненавидит мужчин. Эта ненависть заполнила все ее существо, всю ее вытравленную опустошающими беспощадными годами скитаний душу. Паренька она этого полюбить не может, а сейчас пользуется своей неограниченной властью над ним, упиваясь этим и мстя за себя в его лице всем мужчинам, которых она хотела бы забыть навсегда, да, наверное, не сможет.

– Я понимаю, что он ни в чем не виноват, он – дитя неразумное. Первый раз к груди женской после далекого детства допущен. Он плачет надо мной и кричит от восторга каждый раз, когда доходит до конца, ноги мне целовать готов, рассказывает, как мы жить будем все вместе. Он знает про Виталика, хочет, чтобы я еще детей ему родила, а мне и смешно, и горько – ну какая из меня теперь новобрачная, какая из меня мать? Сами посудите, на мне клейма-то ставить негде. – Вера всхлипнула и, прикрыв пылающее лицо, неожиданно севшим голосом стала рассказывать свою длинную историю, начиная от отца, который замерз по пьяному делу, Виталия – ее первого незабвенного, забитого «дедами» за непослушание, Петра Ивановича, и далее без остановок.

Люба с ужасом и жалостью слушала эту историю, успевая где-то внутри стыдно порадоваться за себя, за то, что в ее жизни не было таких страстей и горестей. Когда Вера смолкла, совершенно неожиданно ее поддержала Надежда:

– Я согласна с тобой, что мужчины, в большинстве своем, безвольные и безмозглые мерзавцы. Они всю свою жизнь пытаются доказать сами себе, что лучше и сильнее слабых женщин. Сами же спокойно паразитируют, пьют и едят всю жизнь, что добудет и принесет женщина, проживают свой недолгий до смешного век за спиной или под подолом, но, гляди ж ты, так и норовят поставить на колени и вздрючить по-собачьи, тем только и самоутверждаясь. Хорошо, если еще вздрючит, как следует, а то и того не сможет, только покуражится впустую. Нет у них ничего святого, семья, дети – все это на женщине держится, а мужики, только помани, любой юбкой увлекаются так, что себя не помнят.

И, обычно такая молчаливая, сдержанная и беспристрастная, как английская королева, Надежда, в этот раз с прорвавшимся жаром и горечью стала рассказывать свою историю, подтверждая тем самым правоту озлобленной на всех мужчин Веры. Она рассказывала, как положила всю свою жизнь на алтарь семейного благополучия: растила и берегла сыновей, уступала и исподволь подсказывала недалекому, но безмерно тщеславному и гордому мужу, как прикрывала его, проявляя чудеса бухгалтерской изворотливости, и была готова взять на себя всю вину, лишь бы отвести беду от семьи, а потом узнала, что Сергей изменял ей с огромным количеством женщин, записывая все свои сексуальные подвиги на видео, эти пленки и попали ей случайно в руки при бесконечных переездах.

– Он даже не захотел с ними расстаться, когда уже почти ничего не осталось, по чемодану на человека. Он возил с собой эти кассеты, как нечто ценное, будто бы они могли подтвердить его силу и что еще? Мою глупость, наивность? Для чего он их сохранил? А ведь уже многие последние годы он так неохотно спит со мной. Понятно, приелось, надоело, захотелось свежего и молодого тела. Так, что ли, Вера? – неожиданно вызывающе обратилась Надежда к подруге.

– Это ты меня как специалистку по мужикам-изменщикам спрашиваешь? – огрызнулась уязвленная Вера.

– Ладно, девочки, не ссорьтесь, – вмешалась ошеломленная такими откровениями Люба, – а почему ты не уйдешь от него, Надюша? Я никогда бы не стала жить с человеком, который бы так вероломно меня предал.

– Ой, Люба, не зарекайся. Я и уходила от него, разъехались, ребята со мной остались, сняли квартиру и попытались устроиться сами. Почти год продержались, хотя я не сказала бы, что продержались. Я, в конце концов, попала в психиатричку...

– Не может быть! Как же так, отчего?!

– Да как-то от всего сразу. Предательство это мне спать не давало, я в такую депрессию попала, что думала руки на себя наложить. А ребята... они с годами все больше и больше на отца похожими становятся, даже младший, Игорек, какой ласковый был, маменькин любимец, а теперь все интонации отцовские из него лезут вместе с отцовскими чертами. Вот они оба на шею и сели.

Ну, малой-то ладно, еще школьник, а со старшим совсем беда – он ни учиться, ни работать, ни жениться – ничего не хочет. Пробовал несколько раз в Россию возвращаться, но и там себе найти места не может. Потерялся он как-то, причем, я чувствую, что это история давняя, будто парня вмиг подменили, после того как Игорек родился. Не знаю, но получается, что кроме меня никто в этом не виноват, а теперь они меня ни во что не ставят, а тогда еще и винить стали, что я их с отцом разлучила. А потом, скажу как на духу, поняла я, что ничего другого у меня в жизни уже быть не может, страшно мне стало, вот у меня голова и пошла кругом. А сначала показалось, будто я на свободу вышла, в полную грудь вздохнуть пыталась.

Я поехала к родителям, домой. Я туда всегда приезжаю, чтобы новых жизненных сил набраться. Родители уже старые, а так за руки и держатся, как всю жизнь, будто вчера только встретились. Смотрят друг на друга и слышат только друг друга, и кажется, что старость, смерть, болезни – все отступило перед силой их нестареющей любви. Я домой, как в самую надежную крепость, возвращаюсь, там даже стены меня любят. Вот и в этот раз я приехала, а тут совсем неожиданно вечер выпускников нашей школы. Учителя все старенькие, но все еще живы, ребята съехались со всей страны. И я пошла.

И, представляете, на вечере вдруг подходит ко мне такой стройный красавец с чуть поседевшими висками и усами в черной морской форме с золотом, с кортиком, настоящий флотский, и я не могу поверить, что это тот самый Алеша, который в школе был в меня без ума влюблен. Все девчонки в старших классах по нему сохли, а он – по мне. Я даже чуть замуж за него не вышла, но не смогла, поняла, что не люблю. Мы весь этот вечер встречи танцевали вдвоем, он от меня ни на шаг не отходил. Все наши девчонки, растолстевшие такие мамаши, даже от зависти перекосились, а мы с Алешей, будто, ничего и никого не видели. Провожать меня пошел, а у самой калитки вдруг поцеловал руку, а потом, я и моргнуть не успела, а он уже и в губы целует.

– Ну, что дальше, он не женат? – не выдержала Люба. – Почему ты с ним не осталась, ведь он тебя столько лет любил и по сей день любит, наверное?

– Наверное, любит, только и женат он давно, правда, она лет на двенадцать старше его, теперь уж совсем старая, да и больная женщина. Я тоже тогда подумала, а вдруг? Взять да и уйти к Алексею, он и сам меня просил об этом, на коленях стоял, мы потом еще три дня в нашем городке на глазах всего честного народа гуляли. Мои родители чуть с ума не сошли от тревоги, будто я снова девочкой маленькой стала. Ничего тогда я не смогла ни ответить ему, ни решить. Он вперед уехал в свой Питер, а я через несколько дней вдогонку поехала – мы так с ним договорились. В Питере я в гостинице поселилась, на Невском. Погуляли мы целый день по городу, дворцы все эти обшарпанные посмотрели, мне после того, как я полмира объездила, на это убожество без слез смотреть невозможно было.

Вечером в ресторан пришли, поужинать. А цены там немыслимые, посидели, бутылку вина выпили, рассчитываться, а у него денег не хватает. Я заплатила, конечно, но мне так его жалко стало, что хоть плачь. Так весь день на слезе невыплаканной и прошел. Поднялись в номер, дежурная было рот открыла, так я ей сунула зеленую двадцатку, она глаза и рот тут же закрыла, будто не видит ничего. А мне еще хуже стало от всего этого, родного, казалось бы, навсегда забытого. Мы с Алексеем еще немножко выпили, у меня была бутылочка «Кьянти» с собой, я обожаю это итальянское вино, а потом все вроде к продолжению пошло само собой, хотя напряжены мы были оба неимоверно, ведь сколько лет прошло.

– Ну и... было? – теперь не выдержала Вера.

– Было, но лучше бы не было. Заставила я себя глаза закрыть и в первый раз другому мужчине отдаться, у меня ведь кроме Сергея никого никогда не было. И, как я и боялась, все было такое чужое – и руки, и прикосновения, и дыхание, а я еще все время думала, что от той девочки, которую он так любил, только «сосон» и остался, а тело у меня после двух родов, сами понимаете, как у обычной женщины под пятьдесят.

– Что ты, Наденька, тебе никогда столько лет не дать, что ты! Максимум сорок пять, не больше! – поспешила успокоить Надежду Вера, не понимая боли и бестактности этого восклицания.

– В общем, ушел он. Понятно, к жене все равно надо возвращаться, она не заснет, пока он не вернется, волноваться будет, а ей сейчас никак нельзя волноваться, а я под душ встала, моюсь, аж до боли, будто кожу содрать хочу, а сама плачу. От обиды, от жалости к себе, Алешке моему несчастному, от всей своей жизни, прожитой так быстро и так, оказывается, впустую.

Надя в этот момент не выдержала и заплакала, а вместе с ней и Люба. Вера молчала, сомкнув брови, думая о Надежде, которую, конечно, жалко, всех жалко, вот только она сама выковала свое несчастье по маленьким звеньям, терпеливо и старательно год за годом удлиняя цепь, на которую себя и посадила.

– Может быть, надо было еще раз попробовать, все-таки ты слишком эмоциональная женщина, для тебя в первый раз ничего, кроме якобы, измены своему долбаку мужу, и не было? – спросила опытная Вера.

– Я и попробовала еще раз, – смутившись сквозь тихие слезы, ответила Надежда, только теперь осознав до какой степени откровенности она дошла.

– И?

– Ничего не получилось, он мне просто неприятен! Это чужой мужчина, хоть он и любит меня всю жизнь, столько стихов мне посвятил, а как до меня добрался, так от счастья поверить не мог и все целовал меня всю. А я так с закрытыми глазами и пролежала, а потом уже только и думала, чтобы время скорее прошло, мне уже уезжать в аэропорт надо было.

А уехала, так будто камень с души сняла. Вернулась в дом, а там сыновья сердитые, что я их надолго одних оставила. Как вернулась, так больше ни одной ночи спать не могла, лежу с закрытыми глазами, то круги красные, а то из своей жизни картинки мелькают. То вижу, как Николашу родила, а он болеет и болеет, без перерыва, а я просто с ног валюсь без сна над ним, а потом и мужа стала видеть, стало мне казаться, что все не так уж плохо у нас было, про измену забываться стало. И от всей этой бессонницы и видений этих дошла до края – стало мне совсем плохо, врача вызвали, а он меня в больницу на курс антистрессовой реабилитации. Пролежала несколько месяцев, думала, не выйду никогда. А когда выписали, тут и Сергей появился – сыновья его вызвали. Он в ногах валялся, прощения просил, ребята тоже меня уговаривали, мол, отец совсем другим человеком стал. Вот я и согласилась вернуться или вернуть все назад, даже не знаю, как это назвать.

– Ну, и что?! Вернулась ты, изменился он?

– Девочки, разве вы не понимаете, горбатого только могила изменит, да и не в этом дело. Я потому вернулась, что вдруг отчетливо вспомнила, как счастливо мы когда-то жили. Причем, чем хуже были условия вокруг, чем холоднее северные зимы, когда на нефтяные промыслы уезжали, чем меньше когда-то зарабатывали, даже в самые тяжелые годы, когда Николаша болел без продыху, мы были так счастливы! Я в своей жизни никогда не была так счастлива, как в те годы в молодости. А ведь я любила своего Сергея, беззаветно любила, потому и замуж за него пошла сразу, за три дня все решила, как в прорубь прыгнула. А детей... Они мне с такой мукой дались, я им всю себя по капле готова была отдать. Помню, ночами просыпалась оттого, что счастьем просто переполнена была. А потом, куда все делось, куда утекло? Все эти проклятые деньги! Они, будто ржа, съели моего Сергея, всю нашу жизнь сожрали! В какой-то миг мне показалось, что еще все вернуть можно, тем более что и денег уже никаких не осталось.

Только все это напрасно! Будто все вымерзло у меня в груди, не осталось к нему ничего, я и в постели не смогла преодолеть этого барьера, так же все противно, будто с чужим человеком. Вот теперь живем, как на льдине – балансируем на самом краю, чтобы не перевернуться и не утонуть всем вместе, короче, делаем вид, что все в порядке, хотя на это уже сил не хватает. Я ведь вся в моих родителей, никогда раньше голоса не повышала, вообще не умела этого, а теперь на скандалы и даже истерики срываюсь. Мне кажется, я только и живу, когда одна остаюсь, то с цветами своими вожусь, а то просто гулять ухожу, все равно куда, лишь бы подольше их никого не видеть.

– А Алексей что? Отстал от тебя?

– Как же! Он и письма пишет на десяток страниц, стихи и признания, все как в юности, а иногда и звонит, правда, как на грех, в самый неподходящий момент. Он так и остался в том светлом, счастливом прошлом, из которого мы все давно уже уехали. Ему все кажется, что можно начать все сначала, будто и не было ни лет, ни моих непутевых, но таких родных детей, ни его старой, больной, но родной жены, с которой он прожил двадцать лет. А так не бывает! Еще тысячи лет назад люди поняли, что в одну реку два раза не войдешь, а уж в такую реку, как наша жизнь, тем более.

Замолчали, да так надолго, что Люба уже подумала, что подруги заснули, устав от откровений и слез. Но вдруг Вера, будто услышала ее мысли, и тихонько, как бы снижая напряжение, поделилась:

– А ты знаешь, все мужчины так устроены по природе своей, им все время нужны новые и новые ощущения, новые женщины. Так они запрограммированы, как самцы, – оплодотворить как можно большее количество самок, хотя давно от первобытно-животного времени ушли, а инстинкт он так и остался в подкорке намертво записан, вот им и неймется. Впрочем, и женщинам, которые распробуют на вкус, тоже подавай новенькое и свеженькое. Вот и тебе, Надюша, нужен новый мужчина, а потом еще и еще, чтобы от своего мужа излечиться, но и к другим не привыкать, не прикипать.

– Мне нужен не новый, мне нужен свой, родной! Ничего-то ты, Вера, не понимаешь, хотя прошла и огонь, и воду...

– А может быть, наоборот – это ты, хоть и прожила долгую жизнь, а за своим придуманным долгом ее и не увидела? Что у тебя было, кроме семьи, как камня на шее? Ты хоть с мужем своим кайф ловила, чтоб до обморока, до потери сознания? Молчишь?

– Знаете, девочки, а ведь я никогда таких страстей не испытывала, и в постели у нас все очень спокойно и просто, по-домашнему. Мы ведь долго с родителями жили, потом с девочками в одной комнате спали, как-то не привыкли мы к мексиканским страстям, – отозвалась из своего угла дивана примолкшая Люба. – А в последние годы совсем уж скучно все стало проходить, так, минут пять повозимся и спать – все давно в привычку превратилось, скучно. Может быть, это у всех по-разному проходит?

– Конечно, по-разному, – авторитетно заявила Вера, которую разбередили этими разговорами, и теперь она, как представитель молодого, более раскованного и информированного поколения, стала просвещать своих замужних подруг.

– Но самая большая разница, когда ты толком и не знаешь, что это такое – настоящий, достающий до самого твоего естества акт или трах, как вам больше нравится. Хорошо, что американцы научили нас этому слову, а то мы без них даже сказать вслух «про это» не могли, не было ни одного слова без грязи и мерзости. Зато теперь все научились, всем понятно, о чем речь, и слово не такое уж страшное, хотя краткость какую-то в себе несет, вроде как трах, и в сторону...

Подруги улыбнулись, переглянувшись, напряжение несколько спало, но тема уже была задета самая сокровенная, дальше начались откровения и изумления. Подкравшийся было тихий сон вмиг отступил, впрочем, самое дремотное время ночи уже прошло, скоро и светать начнет.

 

 

7

 

И все-таки под утро они уснули. Не выдержали и сомлели. Еще бы! Невыносимая легкость опустошения, заполнившая наших героинь после выплеснутых вместе с обидой и болью надежды на светлое и радостное будущее, веры в призрачное счастье и тоски по любви к родному и единственному, сломили бы и античных героев, а ведь это были просто женщины, слабые и доверчивые, смешно коварные и беззащитно злые.

Они спали тревожно, беспокойно, ведь им снились сны, хоть и каждой свой, но и во сне они продолжали жить, переживая и страдая. И ни одна из них не знала, что будет дальше, как сложится остаток еще такой короткой и бесконечно длинной жизни. Верка еще не знает, что молодой, но упрямый поляк сумеет растопить лед и приручить неприступную на вид женщину. Она выйдет за него замуж, а он станет известным горным инженером, будет работать по контракту в крупнейшей европейской фирме, построит дом, в котором будут жить располневшая, наконец, основательно Вера, ее сын Виталий и еще две дочки Яника, который не будет чаять в ней и в детях души.

Наденька еще несколько лет будет насиловать свою бедную душу этой «зимовкой» на льдине, пока не встретит порядочного, умного и очень интересного человека, ее клиента по бухгалтерскому делу. Она вновь полюбит и, раскрывшись, как цветок, отошедший от утреннего заморозка, обретет, наконец, тепло и верность, которую будет ощущать до последнего своего дня. А он, надеюсь, придет еще очень и очень не скоро.

Ее сыновья – копии своего отца – станут совсем взрослыми. Николаша так и не найдет своего места в этой жизни, хотя станет классным хакером, взламывающим только из любопытства и спортивного интереса компьютерные сети банков и министерств по всему миру. Счастья он так и не найдет, впрочем, он и не знает, чего он хочет и как оно выглядит, будет мыкаться долго и бесконечно, пока однажды не потеряется где-то, то ли в России, то ли в Европе. Игорек вырастет умным, прагматичным и хватким. Сначала станет профессиональным программистом, потом владельцем собственной фирмы, разбогатеет, женится, появятся дети – в общем, все будет хорошо, вот только с матерью никаких связей он не оставит, считая ее предательницей, оставаясь на всю жизнь на стороне покинутого отца. Сергей еще какое-то время будет плести сети афер и сделок, но все больше пустых и никчемных. В конце концов, успокоится, согнутый болезнями, осчастливит какую-нибудь вдовушку, которая будет рада ему, как нежданному счастью. Так что бесприютным он не останется.

А Любовь? Ведь у нее и так все было хорошо, неужели и на нее подействовала эта долгая ночь откровений? Девочки ее перерастут в рослых и статных красавиц – не могла природа не вознаградить их за муки в детстве. Обе получат образование, выйдут замуж – одна уедет в Нидерланды, другая в Швейцарию, обе будут счастливы, а с ними счастливы и их родители.

Юра найдет себе новое хобби, в этот раз кажется надолго, – он увлечется Интернетом, созданием сайтов, веб-страниц и прочими современными премудростями, да так, что ничего вокруг себя не будет видеть, впрочем, он всегда и видеть ничего не хотел. А Любовь, наслушавшись страстей, смутивших ее тонкую душу, после долгих и мучительных колебаний уступит жгучему югославу, владельцу крупного ресторана и отеля, которого она будет обучать русскому языку.

Югослав окажется очень благодарным учеником и в ответ сначала откроет для Любочки счет в банке, а потом мир, полный наслаждения и страсти, терпеливо и неторопливо обучив ее ремеслу любви. После югослава появится бельгийский банкир, пожелавший читать Достоевского в оригинале, тот оценит Любочкино мастерство очень высоко, и она сможет наконец позволить себе многое из того, о чем раньше и не мечтала. А семья их, действительно, станет крепкой, как никогда – ведь грех измены цементирует семью.

А пока наши героини спят, заплаканные и несчастные, совершенно не подозревая, что судьба сделает свой крутой поворот, и каждой воздастся за все пережитое.

 

 

 

Прага, 2002 г.