Шоумэнъ

 

 

 

  Андрюша Ляпиков был успешным во всем. Во-первых, он родился в Москве, во-вторых, – в семье директора завода, и в-третьих, – хорошо учился и приятно отдыхал в Сочи. И, наконец, окончил Высшую Партийную Школу, после чего получил распределение не в армию, а на должность второго секретаря райкома комсомола Ждановского района Москвы. Быстро освоившись в новой должности, Андрюша развернул кипучую деятельность, заключавшуюся в организации культурного досуга молодежи. Он приглашал артистов на творческие вечера, устраивал агитбригады – словом, органично влился в аппарат. Здесь его называли богемным, и неспроста.

  Андрюша всегда нравился женщинам своей ненавязчивой коммуникабельностью. Впервые он влюбился в шестнадцать лет в Розу Банчевскую, но мудрый папа интимно объяснил сыну, что еврейку любить нельзя, потому что они непостоянные и, помимо Израиля да Голанских высот, их ничто не интересует. Потом, во время учебы в ВПШ, его соблазнила идейная комсомолка Света Кузнецова. Она была русской, партийной, презирала высоты и страну Голландию, зато отличалась карьерной хваткой – вплоть до постели. Света быстро внушила Андрюше, что она – та единственная, с которой его тылы будут защищены надежно и навсегда. Ляпиков доверил ей свои тылы и, расписавшись, свозил в Пицунду. Потом были августовский путч, увольнение отца с завода, расформирование Ждановского райкома ВЛКСМ и прочие неприятности. А еще – он застал Свету в постели с бандитом из Солнцевской группировки.

  Разведясь с женой, Андрюша задумался. Никакой практики, кроме произношения идейных речей да организации концертов, он не имел. На отца, разбитого инсультом, рассчитывать не приходилось. Впереди маячило туманное пространство будущего, а к туманностям Ляпиков-младший не привык. И тут из неизвестности возникла американка Сара Брук. Она приехала из Нью-Йорка изучать Россию. Будучи очарованной демократическими переменами в коммунистическом обществе, Сара прицепилась к Андрюше, как к путеводителю по неизвестной стране. Просто подцепила его у Большого театра и призналась:

– О, раша! Ит из май лайф! Андестенд?

  Андрюша ее понял, потому что свободно владел английским, а еще – узрел в ней нечто, способное на перемены.

  Саре было двадцать три. Она восторгалась Ельциным и Горбачевым, постоянно путая их с Брежневым. Эталоном русской демократии считала Петра Первого. Словом – ничего не смыслила в истории. Ляпиков показал ей задворки Москвы, потом вывез в провинцию, где обильно поил самогоном, а спустя полгода зарегистрировал брак и укатил с новой женой в Нью-Йорк. Сара читала лекции в университете, Ляпиков спал на диване. Иногда Сара рожала детей. Тогда Ляпикову приходилось ходить по магазинам за подгузниками. В течение тринадцати лет таких периодов было четыре. Наконец, Сара успокоилась, и Андрюша перестал выходить на улицу. Он был счастлив и неприкаян одновременно: с одной стороны, ему нравился диван, с другой – хотелось что-то совершить в жизни. Но что?

  И вот однажды ему позвонил из Москвы старый приятель, знакомый по райкому комсомола. Сказал:

– Старик, приезжай! Нужны твои мозги! Тут все налаживается!

– Что налаживается? – Не понял Ляпиков.

– Жизнь у нашей гвардии налаживается. Мы теперь на коне. Помнишь «Совконцерт»? Его надо поднимать из руин! Возвращайся, Андрюха!..

  И в Ляпикове взыграла ностальгия. Но Сара Брук восстала:

– Ты не можешь жить на две страны!

– Почему бы нет? – Предположил Андрюша.

– Ты не Аль Капоне! А как же твои дети?

– Я их очень люблю…

– Ты не Майкл Джексон!..

– И на том спасибо! – Заключил супруг и хлопнул дверью.

  Через три месяца он восстановил российский паспорт и прилетел в Москву. В аэропорту его встретила постаревшая мама. Сухо сказала:

– Ты дома, хотя и жирный как американец. Ты стал похож на борова.

– Я не ем гамбургеров, – признался Ляпиков. – Только полуфабрикаты.

– Это одно и то же, – ответила мать.

  Андрюша вернулся в родительский дом. Правда, папа к этому времени уже умер, зато мама проявляла небывалую активность. Про Сару говорила:

– Мне она никогда не нравилась: типичная американка.

– Ты, например, – типичная русская. Что в этом плохого? – Удивлялся сын.

– Поживи с мое! – Резюмировала мама.

  Приятель по райкому комсомола, встретившись с Андрюшей, тут же позвонил «куда надо», и уже через три дня Ляпиков вступил в должность генерального продюсера «Совконцерта». Его не смутило ни название, ни должность: в голове было только одно – «пора поднимать из руин разрушенное».

  С Ляпиковым я ездил в комсомольском агитпоезде в конце «лохматых» восьмидесятых. Потом слышал от общих знакомых обрывки его биографии, а затем и вовсе потерял из виду. А тут вдруг – звонок:

– Здорово, это Ляпиков. Не ожидал?

– Привет Нью-Йорку, – говорю. – Передай статуе Свободы, что ее копию мы пока не освоили.

– Да я в Москве! Генеральный продюсер. «Совконцерта»!

– Он что, еще жив?

– Уже, старик, уже! У меня к тебе дело. Надо провести правительственную корпоративку. Новый год на носу.

– Для роли Деда Мороза, – отвечаю, – у меня не хватает величия.

– Плюнь на деда! Нужен ведущий. Приезжай, поговорим!..

  А я все равно должен кормить Машу…

  Ляпиков встретил меня в своем кабинете, сидя за роялем. Изрек:

– Всю жизнь мечтал иметь инструмент.

– А я вот, умея играть, даже не мечтаю…

– Не прибедняйся. Через год у тебя будет своя секретарша. Ты снова в обойме. Я вижу горизонты!

– Они тебя не удручают? – Спрашиваю.

– Отнюдь, отнюдь. Эти мудаки из «Единой России» так хотят реанимировать КПСС! Войти в одну и ту же реку!

– И поэтому ты вернулся?

– Пойми: мои мозги заплывают жиром, но не пропиваются. Помнишь агитбригаду, вечера под гитару, девочек с горящими глазами? – Андрюша мечтательно приподнял голову. Потом вернулся на землю. – Нужно вернуть былой успех. У «Единой России» новогодняя корпоративка. Там будут все бонзы. Твоя задача – понравиться. Я уже сказал, что ты – любимый пародист Путина, так что соответственное отношение к тебе гарантировано.

  Я даже подпрыгнул:

– Ты что, с ума сошел?

– Только не надо актерских этюдов! – Отмахнулся Ляпиков, мрачнея. – Говорят тебе: проведи и получи триста баксов. Понимаю: неприятно. Но что делать?

– Это же воры и бандиты! Их надо сажать в тюрьму!

  Продюсер приложил правую руку к области сердца:

– Признайся, только честно: ты когда-нибудь выступал перед бандитами?

  Пришлось быть честным:

– Да.

– Вот и не пизди! Они хотят, чтобы ты спародировал Окуджаву.

– Кого?

– Булата. Или Высоцкого.

– Они что: правда – идиоты? – Возмутился я.

– Просто им хочется попеть что-нибудь знакомое: «Арбат мой, Арбат», «Лапы у елей», что-то в этом духе…

– Я не стану пародировать покойников! Уж лучше Путина!

– А ты сможешь? – Заинтересовался Андрюша.

– Да делать нечего!

– Странно. Я думал, что такую серость невозможно… Впрочем, – опомнился он, – тебе и карты в руки. Вечеринка двадцать шестого, в гостинице «Космос», ресторан называется «Вечерний Космос».

– Да хоть дневной, – говорю.

– И не расслабляйся, – предупредил Ляпиков. – Уворачивайся от них.

– От кого?

– От «медведей».

– Почему? – Обалдел я.

– Потому что они блюют. Напьются и блюют, куда ни попадя. Впрочем, я буду рядом…

  Домой я вернулся полный смятения. Поведал вышеизложенную историю Маше. Та сказала:

– Я одного тебя не отпущу. Пусть лучше на меня рыгают. У тебя костюм за восемьсот баксов.

– А если бы за сто? – Спрашиваю.

  Следующим вечером, вернувшись с работы, Маша сообщила:

– Я навела справки. Они действительно свиньи.

– Кто?

– Твои «медведи». У нас появился новый работник, Репейников, у него связи. Так вот: на днях «Единороссы» вылетали куда-то за границу и заблевали салон самолета.

– Возможно, их укачало? – Предположил я.

– Хреновый из тебя адвокат. Полдороги они жрали водку, а потом…

– Хватит, – говорю, – убедила.

– А еще, – не унималась Маша, – известный скрипач на приватной вечеринке в Питере облевал президента. Охрана его чуть не убила.

– Кого?

– Скрипача, разумеется. Но Путин его защитил. Снял пиджак и сказал, что все нормально…

– Досужие сплетни! – Возмутился я.

– Репейников знает, о чем говорит, – весомо сказала Маша.

– Ты что, – спрашиваю, – влюбилась?

– Ну, ты и дурак!..

  …В назначенный день за нами приехала машина. На секунду я почувствовал себя важной персоной с мигалкой над головой. Водитель, предупредительно открыв перед нами заднюю дверь, дружелюбно улыбнулся:

– Здравствуйте, здравствуйте. Слышал, слышал…

– Что вы слышали? – Спрашиваю.

– Да все! – Загадочно ответил он и засмеялся.

  Машина резко рванула с места. Я предупредил шофера:

– Здесь двор, дети, нельзя же так…

– Нам можно, – успокоил он. – Конституция – для быдла, а для белых людей – предписания и подзаконные акты.

  Как же он мне был противен!..

  Маша придержала меня за локоть:

– Только не митингуй: тебе еще работать…

  Доехали «с ветерком». У входа в гостиницу «Космос» водитель, как преданный пес, открыл перед нами дверь и повилял хвостом:

– Желаю приятно провести...

  Мы даже не посмотрели в его сторону, чем вызвали еще большее уважение.

  В холле гостиницы нас встретил вспотевший от волнения Ляпиков:

– Здесь будут все! Это караул!

– Почему, – спрашиваю, – караул?

– Боюсь облажаться, – признался он, тряся головой, как истощенный приступами паралитик.

– Надейся на меня, – говорю. – А, вообще-то, тебе не впервой.

  Праздничный зал был огромным: здесь должно было разместиться около трехсот праздных персон. Вдоль прямоугольного помещения было расставлено три длинных стола, на них громоздилось несметное количество выпивки с закуской: торталетки с черной икрой, зельц, балыки, дорогие коньяки трех сортов, разнообразные вина и, разумеется, водка. В глазах рябило от изобилия.

  К нам подскочила молоденькая крашеная блондинка:

– Вы – ведущий?

– Именно.

– Для вас, как для любимца президента, приготовлена отдельная гримерка.

  Я покраснел от смущения:

– Зачем? С удовольствием разделю площадь с другими артистами.

– Не скромничайте. Помимо этого, для вас и вашей супруги приготовлены места за столом рядом с площадкой. Наслаждайтесь. – И убежала встречать гостей.

  Интересуюсь у Ляпикова:

– К чему все это?

– Не спрашивай. Просто хохми. Рассмеши эту кодлу! Они пожрут и выпьют, а потом я тебя позову.

  Спустя пятнадцать минут зал наполнился важными особами чиновничьего вида. Давно замечено: чиновник в России представляет собой особую популяцию. Отличительные черты ее представителей – любовь к бумажкам, включая дензнаки; страх перед начальством, переходящий в обожание, и ненависть ко всему, что мешает функционированию вышеназванных пунктов. Взгляд российского чиновника подернут маслянистой поволокой снисходительности, лицо гладкое, и лишь задница, отполированная годами бесконечных заседаний, готова к страданиям, включая публичную порку на ковре. Такого количества краснорожих я не видел никогда. Толстопузые мужики вперемешку с пышногрудыми особами вальяжно рассаживались по периметру столов, лениво обсуждая последние новости:

– Исаич лимон за месяц поднял, – сообщал один.

– Главное – пронюхать перспективу, – добавлял второй.

– Неправда, – возражал третий. – Важно, чтобы, когда ты поднимаешь, не опустили тебя.

– Замес – он и в Африке… – соглашался первый.

  Разговоры дамочек слегка отличались по тематике. Низкорослая брюнетка с ярко накрашенными густыми губами, наливая в рюмку коньяк, доказывала соседке:

– Двадцатилетние, как молодое вино, молниеносно ударяют в голову. Но и выдыхаются быстро. Мой, например, совсем обурел: «Пора, – говорит, – нам с тобой зачинать». А то я без него не зачинала!..

  Сидящая рядом толстушка с обвисшим лицом, кивала, складывая в гармошку три своих подбородка:

– Гиперужас! И откуда взялся твой наглец?

– Из Хамовников!

  Маша, плюясь за кулисами, приказала мне держать себя в руках, дабы не наболтать лишнего. Я приклеил улыбку к лицу, и вышел к собравшимся. Мой первый монолог прозвучал торжественно и лживо:

– Дорогие друзья! В преддверии новых свершений в предстоящем году, позвольте поздравить… – И так далее. Диктор Кириллов поставил бы мне «отлично».

  Предоставив слова для поздравлений партийным бонзам, я энергично удалился за кулисы, как Ильич, спешащий на субботник. У гримерки меня изловил трепещущий Ляпиков:

– Позволь тебя представить. Это – Павел Игнатьевич, заместитель министра неважно чего.

  Рядом с ним стоял длинный, как жердь, мужчина в сером костюме. Он ткнул пальцем мне в грудь:

– Ты – чисто писатель?

– И грязно ругатель, – уточняю.

– А что ты написал? – Прищурился собеседник. Ляпиков толкнул меня локтем в бок: «Не оригинальничай!»

– «Нос» Гоголя читали? – Спрашиваю.

– А как же!

– Ну, вот, – говорю.

  Павел Игнатьевич на мгновение задумался, потом криво улыбнулся:

– Жванецкий, блин… Я вот тоже песни пишу.

  «Причем тут, – думаю, – Гоголь, Жванецкий и песни?» Ну, да ладно…

  Павел Игнатьевич вытянулся во весь рост и, вдохнув полной грудью, запел на мотив рок-н-ролла:

 

  Я купил тебе шубу –

  Ты сама не могла.

  Но вчера типа – тупо

  Шуба дуба дала.

  Шуба дуба!

  Шуба дуба дала!..

 

  В процессе исполнения певец неуклюже пританцовывал. Вероятно, тема сохранности верхней одежды волновала его не меньше, чем теория относительности – Эйнштейна.

– Ну, как? – Поинтересовался он, внезапно оборвав пение.

– Вас будоражит проблема качества шиншиллы? – Переспросил я.

– Нет! Там дальше куплет про моль, – разочарованно пояснил автор. – В том смысле, что она покоцала шубу, и куда смотрит «Гринпис»? Но у меня есть еще! – При слове «еще» из его гортани вырвалась глубокая отрыжка. Мы с Ляпиковым инстинктивно отпрянули, но Павел Игнатьевич подтянул нас руками к себе и томно продолжил музицировать:

 

  Беса мент,

  Беса мент мучил:

  Жучил, и щучил, и крючил, и дрючил его!

  Беса мент,

  Беса мент мучил,

  Но не добился от беса, увы, ничего!..

 

– Люблю творить закон как песню! – Заключил исполнитель. – Что скажете?

– Песни хороши, – говорю, – но вторичны. Похожи на татарскую «Йестырдым».

  Ляпиков поспешил смягчить приговор:

– Художник имеет право на цитаты!

– Тогда цитируйте точнее, – твердо ответил я, отходя в сторону.

  Маша мне высказала:

– Каждый мудозвон что-нибудь да пишет! Что ты с ними любезничаешь?..

  Хмурый Ляпиков своеобразно пригласил к столу:

– Вас, конечно, зовут, но п…деть за едой не обязательно.

  Есть не хотелось, а вот выпить…

  Розовощекий лысач, сидящий напротив нас, назойливо предлагал Маше торталетки:

– Свежачок, мадам! Кстати, сегодня вечером я свободен.

  Маша огрызнулась:

– Как? На вас же завели дело!

  Лысач на мгновение сошел с лица, после чего вполголоса уточнил:

– Я уже разруливаю. А вы информированы…

  На сцене, между тем, появилась группа «Кобзари». Я нехотя поднялся из-за стола и объявил артистов. Главный «Кобзарь» Леня Маневич пафосно провозгласил:

– Наш коллектив в полном составе вступает в ряды в «Единой России»!

  Он уже занес руку над гитарным грифом, но тут на авансцену выскочила пожилая женщина восточной внешности. Резко вырвав микрофон из рук солиста, она сообщила:

– Я счастлива быть вместе с вами, хотя меня и ранили в бедро десять лет назад. Любовь к искусству я впитала с молоком. У меня муж Малого театра!..

  Я ощутил внутренние заморозки. Директор «Кобзарей» Костя Перепелкин, с которым мы когда-то пьянствовали на гастрольных просторах, по-орлиному налетел на меня:

– Сань, привет! Что ты сидишь? Сделай что-нибудь! У нас самолет на Иркутск через два часа! Уйми ты эту блядь!..

– А ты знаешь средство? – Спрашиваю.

  Ляпиков в это время выглядывал из-за кулис, беззвучно шевеля губами. Я набрался смелости и вышел к даме. Попытался перехватить у нее микрофон – бесполезно. Обнял за талию, чтобы увести со сцены – она вросла, как бамбук. Тогда, отыскав глазами звукорежиссера, я подал ему сигнал на экстренное отключение микрофона. Речь дамы грубо оборвалась на словах «я нахожусь на службе положений».

  «Кобзари» тут же запели, лишив выступающую возможности продолжать. Мадам обожгла меня южным взглядом и возмутилась:

– Как вы можете? Я несу культуру в полном объеме!

– Смотрите, – говорю, – не надорвитесь…

  Из-за спины до меня донеслось «хам, бля», но мне уже было все равно.

  Костя Перепелкин возмущался:

– Мы только что приехали с концерта, а здесь нас даже не покормили! Мы для них – челядь!

– Зачем тогда вступили в партию? – Спрашиваю.

– Нам нужны заказы, гастроли на государственном уровне. Мы же – брэнд!

– Ты сам себе противоречишь.

  Все это время Маша тайком таскала со стола блюда в гримерку к музыкантам. Она была похожа на кормящую мать. Ляпиков искоса наблюдал за ее перемещениями, но возразить не посмел.

После «Кобзарей» партийцы возжелали петь самостоятельно, и я объявил конкурс караоке. «Медведи» потянулись к микрофонам. Их голоса звучали как трубы на похоронах усопшего алкоголика. Маша нетерпеливо поглядывала на часы: долго еще? Ляпиков грыз ногти, временами нервно давая указания:

– Вон тот, в синей «тройке» еще не пел. Подключи.

– Да он пьяный! – Объясняю.

– Тем более. Только проследи, чтобы его не стошнило…

  Минуты тянулись медленно. На сцену вышел мужской дуэт, переодетый под Верку Сердючку и Аллу Пугачеву. Размахивая патлами и виляя приклеенным бюстом, мужики артистично гримасничали, раскрывая рты ничуть не хуже прототипов. К скачкам подключилась вся пьяная компания.

  Наконец, Ляпиков подошел ко мне и устало прохрипел:

– Путина можешь не изображать: они уже в зюзю.

– Мне же легче, – охотно согласился я.

  По дороге к выходу к Маше прицепился уже знакомый лысач:

– Ну, так как, мадам?..

– Что? – Сурово переспросила Маша.

– Вы свободны?

– Смотря как трактовать, – ответила она. – Не имея отношения к одноименной радиостанции, я приветствую свободу как конкретно-историческое явление, определяемое уровнем развития производительных сил и степенью познания объективных процессов в природе и обществе. И, кстати: я очень даже замужем!..

  Эта пламенная речь спровоцировала в «медведе» интеллектуальный кризис. Лысый согнулся в три погибели и, издав невнятный рык, метнул рвотные массы прямо себе на ботинки. Маша брезгливо отвернулась и, подхватив меня под руку, констатировала:

– Сглючило? Перезагрузи систему!

  …Сразу после Нового года Андрюша Ляпиков вернулся в Америку и умиротворенно возлег на диван. А неделю назад сообщил, что на днях вновь собирается пойти в магазин за детскими вещами…