HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Александр Славнов

Основания для лучшей жизни

Обсудить

Сборник рассказов

 

 

 

Мне всегда нравились дневники путешественников. Но не тех, что отправляются в путь, мечтая открыть для себя и для остального человечества новые страны, что-нибудь этакое новенькое и подробно описать. Лучше, если они выехали или отплыли по каким-нибудь иным соображениям, по торговым делам, например, или вообще против собственной воли очутились… Ничего не желая описывать, не собираясь делиться никакими впечатлениями. И вдруг что-то буквально заставило их отыскать в карманах обломок карандаша, клочок бумаги…, создать какой-то письменный документ, памятник мысли, чувству, действительному событию без всякой преднамеренности. Собственно, тогда получается, что я люблю не дневники, а попутные, даже «вынужденные» записи.

 

 

 

Опубликовано редактором: Карина Романова, 12.10.2008
Оглавление


1. Основания для лучшей жизни
2. Урок для солдата наполеоновской гвардии

Основания для лучшей жизни


 

 

 

«Какие лёгкие руки касались нашего чела, какие ясные чувства переполняли грудь, какие тонкие золотые лучи проникали в самое сердце! Мы могли бы купаться в любви и плыть по волнам радости…, но выбрали свои мрачные клети как единственную реальность». Запись в дневнике

 

 

– 1 –

 

Однажды свеча на моём столе источала чудесный аромат. Обыкновенная парафиновая хозяйственная свеча, которую я к тому же не раз зажигал прежде, и ничего подобного не случалось. И вдруг – превосходный, тонкий аромат! Я зажёг свечу в какой-то очень счастливый момент, счастливый не от событий: счастливо сложились мысли и чувства. Так бывает светло и ясно на душе. Я зажёг свечу. Просто по желанию. Аромат меня поразил. Этот новый воздух радовал сердце, переполнял лёгкие свежестью. Хотелось подпрыгнуть, совершить какой-нибудь акробатический кульбит, взлететь… Запах радости наполнял комнату. Причём сама свеча пахла едва ли больше других вещей. Потому, на всякий случай, я обшарил каждый уголок в поисках, уж не знаю, чего: кем-нибудь принесённых ароматических палочек, душистого мыла, открытых духов, разлитых дезодорантов… – Ничего подобного. В соседних комнатах тоже. Окна закрыты. В доме никого. Где источник?

Спустя сутки запах не покидал комнаты. На него обращали внимание входящие. Все предметы в комнате пропитались им. Не веря своим мистическим догадкам, я продолжал искать обычную причину явления: ходил, вынюхивал…, иногда доставал свечу, спрятанную умышленно: свеча пахла, однако при горении нового аромата не источала. Оставались лишь следы прежнего. И, конечно, они исчезали, выдыхались, и, ловя последние призрачные остатки, я стал думать: не показалось ли мне всё это? Или я не нашёл простой, как говорится, вполне материальный источник? Не очень старательно искал? – Хотя, нет, искал заинтересованно: всё перекопал, перенюхал до головокружения. И почудиться не могло…, разве всем сразу? А может, бывает такое: одновременно всем что-то чудится? Чудится, кажется… Хорошие слова. Ладно. Возможно, я всё-таки плохо искал. Но… момент упущен, что теперь об этом.

Со временем и сам аромат стал забываться. И чем больше удалялось событие, тем меньше вообще в него верилось. Было и не было, как сон. И ничего подобного не повторяется и не происходит со мной. В конце концов, что за прок вспоминать о каком-то мимолётном аромате? Есть дела поважней…

 

 

– 2 –

 

Есть дела поважней… – Прямо и именно так я, конечно, не подумал. Напротив – всегда хотелось, чтобы необычные явления, красиво слагающиеся мысли и чувства стояли на первом месте. И история со свечой произвела своё воздействие: с тех пор о красоте мыслей и чувств я заботился больше, отчасти в ожидании повторения чудесного аромата. Но… никаких повторных чудес не случалось. И не то, чтобы я совсем потерял веру… Просто вокруг шумело море: море событий, происшествий, ощутимых «без всякой мистики». «Мы слышны, мы видимы, осязаемы, мы есть единственная реальность!» – кричали события и обстоятельства жизни. «Единственная реальность», к слову сказать, озадачивала и смущала, гораздо больше, чем радовала. Очень эффектные, фактурные, многообещающие и вполне доступные вещи при ближайшем рассмотрении разочаровывали. С этим свойством видимого мира я был давно знаком. На сколько себя помню. Помню, быть может, и первое такое впечатление... из детства: мою первую поездку в Москву.

Попутно с одним выездным мероприятием, родителям захотелось показать мне самый важный город нашей страны. Я был соответствующим образом настроен, в смысле, посмотреть самый важный город, и в дороге время от времени беспокоился, скоро ли приедет наш поезд? Когда оставалось совсем немного до долгожданной цели путешествия, я заметил странную вещь: по приближению к Москве ничего не меняется по существу ни за окном на станциях, ни внутри вагона. Всё также обыкновенно... Каких мне хотелось изменений, особенно внутри вагона? Неизвестно. Что-то обижало – иначе не скажешь.

Удивило, например, что по приближению и в самой Москве люди тоже ругаются матом.… Но это как будто не главное…. Красная Площадь мне девятилетнему показалась маленькой; смешной, игрушечной, наскоро сколоченной из фанеры декорацией; и опять-таки обыденной, обыкновенной, а вовсе не величественной, как я себе её представлял…. И это тоже не главное... Нет, я не думал, что так просто меня приведут за руку и покажут: вот – Красная площадь, Кремль – край земли, лучшее, что у нас есть… Всё. Не было ни торжественного приближения, ни особого волнения. Можно сказать, ничто не предвещало: вокруг ходили люди, чего-то жевали, ругались матом… и вдруг – обрати внимание – эти стены из бледно-красного кирпича и серый булыжник под ногами – Красная Площадь. А я не обратил бы внимания. В той первой поездке я не замечал ни огромных зданий, каких не было у нас в провинции, ни удивительного пространства метро… Куда я только смотрел?

– Где же эта площадь красная? – спросил я у мамы, стоя тогда на сером булыжнике и оглядываясь по сторонам. Ответа не помню, а свой вопрос не забыл. Может, я ожидал увидеть какое-то особенное сияние там, в Москве и даже по приближению? – Опять-таки, не знаю… Просто, я не думал, что это тот же мир. Думал, что он другой… Я был сильно разочарован.

Все последующие в жизни разочарования очень походили на моё первое «столичное разочарование». Тем не менее, желание гоняться за хорошо видимыми, слышимыми, знаменитыми и многообещающими вещами чудесным образом прижилось и даже вошло в привычку. Кроме того, в этой эффектной, шумной и вечно обманывающей среде, оказалось, недостаточно гоняться за миражами. Надо самому подстать среде представлять из себя какую-нибудь условную, очевидную и общепринятую значимость. Ничем, никем не называться было стыдно, почти страшно. Деньги и те платили преимущественно за то, что уже определено, названо и легко узнаваемо. Среда заставляла с собою считаться. И хотелось занимать какое-то место в мире. Как же без места?

Частично, а может, и полностью из подобных соображений я приобрёл две замечательные профессии, приобрёл… много чего: разные знакомства, взаимоотношения, заботы и хлопоты…, одним словом, стиль жизни. Это, в свою очередь, и произвело на свет те самые дела, что «поважней», дела, которые занимали почти всё моё время, мысли; отнимали силы, приносили чувство заслуженного обеда и отдыха. В случае особенных удач возникало и чувство очень похожее на радость. Ага, дескать, могу ведь! Что-то могу! Не хуже других! Это «что-то» имеет спрос и ценность, видимую красоту и признание. – Заодно, и я имею какое-никакое значение и место в жизни... И раздавалось нечто вроде аплодисментов со стороны… От самообольщения хотелось продолжать в том же духе, но… чувство, очень похожее на радость, радостью полной никогда не становилось. – Вот, в чём загвоздка. Радость всегда была меньше ожидаемой, и той, о которой, казалось, я знал от рождения, знал, что она должна где-то быть. Привычные усилия приводили меня исключительно к суррогатам радости, к разным общепринятым удовольствиям… Я всегда будто оказывался на очередной «красной площади» и в недоумении себя спрашивал, а где же она «красная»…? Да! Помнится, тогда в Москве меня накормили необычайно вкусным по тем временам мороженным, и одно я точно съел, гуляя по Красной Площади, что, конечно, скрасило моё разочарование. После я вообще гордился, что там побывал. Сейчас же честно признаюсь – врал и себе, и другим. Никакого восторга я не испытал. И вообще никогда не испытывал восторга, где положено, просто не хотел признаваться… Признаюсь сейчас. Утешался чем-то вкусненьким, да и только…

Поначалу я ещё предполагал несколько значений и мест, достигнув которых, доберусь, наконец, до сокровенного радостного чувства. Позже, не предполагая уже ничего и заранее зная знакомый до боли скучноватый результат, совершал по инерции привычные наработанные движения. И на всякий случай, кое-что у жизни себе отвоёвывал. Так было до и после чудесного аромата. Много, много лет… «От ненужных побед остаётся усталость…», – для меня, конечно, для меня это пел Андрей Макаревич. Усталость была почти единственным результатом моих завоеваний. Усталость и тщеславие. Да – «тще-славие» – пустая слава, пустая значимость, видимый внешний эффект и на некоторое время самодовольство. Настоящей радости не припомню.

Я пробовал сыграть в равнодушие, внушить себе подобие безразличия: мол, что поделаешь, жизнь, скорее всего, безрадостна. Устроена так, и дело с концом! Ешь, что дают. И снова заставлял себя полюбить разные общечеловеческие ценности: простые и изысканные – ничего не получалось. Вопрос о моей личной радости возникал снова и снова…

 

 

– 3 –

 

Вот ещё прихоть!

Откуда, собственно, мне известна эта особенная радость? Зная о ней, я не могу соглашаться на подделки, в сравнении с ней решительно всё меркнет. – А не плод ли она моего собственного воображения? Может быть, чувство так сильно желанно, что выдумано мной, благодаря хорошо развитому воображению? Выдумано и порождает всякие галлюцинации с ароматами и ожидания от жизни. Воображение! И больше ничего. Воображение – вот, в чём дело…

Мне запомнился день, когда я поймал себя на бестолковой привычке объяснять непонятные вещи ещё более непонятными словами и на том успокаиваться.

Что значит «воображение»? – Создание умозрительных образов, мысленное представление… – А что такое мысленное представление…? Откуда берутся образы, чтобы воображаться?

В одном случае всё ясно: так Агафья Тихоновна в «Женитьбе» у Гоголя составляла портрет желанного жениха: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича…» – Почти всё ясно, кроме желания рисовать портрет. С какой стати она чего-то себе представляет? Впрочем, можно считать, что она ничего не представляет, а так, выбирает по частям, что получше…. Опять, с какой стати выбирает…?

Другой случай непонятен совсем: когда умозрительный образ складывается как будто из неслыханных и невиданных черт. Откуда берётся неслыханное и невиданное? И зачем сама способность выдумывать, чего нет в ближайшем окружении или вовсе не бывает? Разобраться – такое беспокойство и головная боль ни к чему в гармоничном творении природы…. Или это бунт, протест? Отрицание действительности? Желание иного? – Разрушительная сила, сотрясающая мироздание, в чём, скорее всего, есть свой смысл? – Да, мне это нравится! Иногда, действительно, хочется что-нибудь сотрясать и разрушать, просто так или с надеждой на перемены к лучшему, к какому-то выдуманному лучшему. И тогда выдумка, может быть, простой мысленной противоположностью надоевшему до чёртиков окружению. Вот и всё. Очень здорово!

Но…я почти ничего не могу выдумать от противного…. Представляю такое свойство, даже завидую ему, но в себе не чувствую. Нет, моя выдумка всегда существовала и существует прежде, чем я встречаю что-нибудь более или менее противное или приятное. Как раз в тот момент, когда всё это мне встречается, я и понимаю, что выдумка уже существует. Можно сказать точнее: я никогда не восхищался встречным, как чем-то превосходящим моё воображение. Отлично помню эту заведомую прихотливость, самую раннюю, самую детскую. Это не значит, что у меня не было никаких восхищений от внешнего мира. Просто в запасе имелся ещё какой-то эталон восхищения, идеал, с которым я сравнивал впечатления от встречного… – Вариант – совсем ни в какие ворота: вот я почти ничего не увидел, не узнал, а уже выдумал, заранее и получше…? Выдумал из ничего…? Как это? – Нет. Всё-таки, свой эталон я где-то встречал, да только забыл, где…. Коснулся самого лучшего, должно быть, мимоходом – остался в памяти какой-нибудь эмоциональный всплеск, которого я не могу забыть…. Это что-то похожее на случай со свечой...? Может из таких неуловимых, полупризрачных, впечатлений и складывается представление о возможном осязаемом счастье…? Ну, о свече я хорошо помню, и это событие в расчет не идёт, так как произошло уже в период развитого и взбудораженного воображения. Нужно вспомнить, во-первых, более раннее, а во-вторых, более объективное впечатление, полученное извне, от очевидных событий, от прочитанных книг, даже от сказок сойдёт… Нужно вспомнить…. Откуда, почему мне известна эта радость?

Я решил не отступаться от вопроса. С какой-то особенной страстью стал рыться в памяти, вспоминал всё до мелочей, старался ничего не упустить… Но оказалось, что моя сознательная жизнь не содержит ни одного ясного впечатления, похожего на знакомое мне идеальное чувство.

Неожиданно обнаружилось, что память вообще представляет собою подобие перегоревшей золы, однородной массы, серого тумана. Из серого тумана совсем уже ничего не значащих событий, конечно, выплывают более или менее цветные островки, но цветными они только кажутся в сером окружении. По большому счёту, и они едва светятся. Самые яркие воспоминания бледны, будто приготовились умереть, погаснуть навсегда, и вызывают в память о себе кривую сентиментальную улыбку…. Нет, я не желаю вот так вот криво улыбаться! Где она, звонкая, лучистая радость…?! Ещё теплилась надежда на полузабытое раннее детство. Говорят, обычно всё самое звонкое и лучистое остаётся в детстве…. Я попытался вспомнить, но и там не нашёл, что хотел. Те же бледно-розовые гаснущие картинки. И с той же кривой улыбкой я провожал одну за другой. Вспоминались больше тревоги, неясности, желание скорей подрасти и узнать, не лучше ли быть взрослым…? Промелькнули последние, едва припоминаемые фрагменты, как выцветшие цветные фотографии, как полинявшие детские игрушки – и всё не то, не то, не то…. Вот – жизнь, можно сказать, от первой странички и… ничего…. Среди угасающих картин много разного: смешного, забавного, милого…. Если вспомнить, кое-что подкрасить, оживить…. Но зачем, зачем? – Лучше честно признаться: ничего особенного, ничего такого, что захотелось бы назвать месторождением известной мне радости. Ни в зрелости, ни в юности, ни в детстве… Книги и сказки – всё перебрал… Больше предположений не оставалось. Никаких.

Досадно! Досадно, что моя радость – выдумка в самом бессмысленном значении слова…

А может, это было во сне?!!

Надо подумать…, может во сне? День рождается из ночи. День рождается из ночи..., бодрствование из сна…, бодрствование из сна, как жизнь из смерти…. После нескольких шагов в этом направлении мои воспоминания неожиданно провалились в тёмную, мягкую, безвоздушную яму, в вакуумную пропасть, как будто прекратилось дыхание, и мысли оборвались на последнем невыразимом вопросе, на отчаянном желании найти ответ… – Но я не уснул, просто сидел, закрыв глаза. – В наступившей тишине и покое я заподозрил какой-то сверхскоростной полёт через совсем тёмные, неведомые мне погасшие сферы; мёртвые, безжизненные пространства… Ощущение беззвучного и невероятно быстрого полёта вызывало восторг, захватывало дух. От уплотнявшейся тьмы был страх, а от полёта – восторг. Я понял: так продолжалось движение моей мысли, моего вопроса… Движение в темноте походило на поездку в метро. Наконец станция – неожиданный свет! Более неожиданный, чем провал в темноту. – Яркая зелень травы. Цветной зонтик от солнца…. Не успеваю осмотреться…. Меня касается чья-то рука, и… я сразу узнаю чувство, без которого так долго тосковал. Как будто века – непроходимые пласты серых и чёрных туманов времени. Я блуждал в них, цепляясь за каждую искорку Этого Света.

 

 

– 4 –

 

Всего одно мгновенье я вижу детство и юность, будто своё детство и свою юность, но в стране неизвестной… Невероятно близкие, милые сердцу подробности: дом, силуэт крыш, дом изнутри – цветные витражи, залитый солнечным светом сад с цветочными клумбами…. Хожу по знакомым дорожкам…. Но дело не в дорожках, клумбах и витражах, не в милых сердцу подробностях пейзажа. – Я вижу людей! Вижу и могу разглядывать сколько угодно – это короткое мгновенье каким-то образом беспредельно «в глубину», и то, что меня интересует, я могу разглядывать сколько угодно. – «Сколько угодно» без всяких противоречий помещается в одно мгновение... – Люди значительны и огромны в моих глазах. Я чувствую себя ребёнком. Потому, должно быть, понимаю, что детство моё, а не чьё-то. Я чувствую себя ребёнком…, и кажется, вечно буду чувствовать себя так по сравнению с этими взрослыми людьми. Они просто великаны. Их невозможно увидеть целиком. Глаз сбивается на детали и любуется каждой в отдельности. Детали тоже значительны и красивы сами по себе. Рука на подлокотнике белого кресла, кремовая шляпа с атласной лентой, кружево на платье, какая-то необыкновенная пуговица или запонка… И снова, дело не в подробностях. Увлечённый подробностями, я всего лишь стремился бы иметь розовый сад, сидеть в белых креслах на зелёной лужайке и носить кремовые шляпы… Дело не в подробностях, потому что за ними хочется увидеть главное. Увидеть, понять: откуда исходит свет, тепло? – Как будто отовсюду… Можно греться в этом сиянии, но нельзя охватить его взглядом: и солнечный день, и улыбка из-под зонтика наполнены одной радостью и музыкой, на которую отзывается моё существо, до глубины души всё счастливо, всё танцует и смеётся во мне…

Рука на подлокотнике меняет положение… – Очень важно, что это значит? Я ничего не хочу упустить и наблюдаю непрерывно. Ведь я ребёнок, а дети только и заняты наблюдениями. В движениях этих людей всё красиво, как в танце. Одна гармония сменяет другую. Нет ничего судорожного, вызывающего страх и недоумение. Ни одной «чёрной молнии», – так назвал бы я то, что не раз пронзает открытое и доверчивое детское сердце до тех самых пор, пока человек не додумается построить именно вокруг сердца, на всякий случай, глухую, непроницаемую стену. Строить такую стену от людей из солнечного сада нет никакой нужды. Я не вижу их гнева, тревог, уныния… нельзя сказать точно, чего я ещё не вижу подобного, и почему моё сердце остаётся открытым. – Непривычное чувство. Но, кажется, от него я счастлив, необыкновенно счастлив... Фрагмент – не секунда, похоже, несколько лет, каким-то чудом сжатых в одно мгновение – соткан из света. Ткань не имеет тёмных прорех и не обрывается никогда…, свет не кончается. Это я ухожу в темноту…, но, сколько могу, разглядываю необыкновенных взрослых людей и всё, что рядом с ними существует и складывается, как в волшебном калейдоскопе, в бесконечно новые поразительные узоры. Очутись они не в роскошном саду с цветочными клумбами, не в доме с витражами, а, скажем, в гончарной мастерской… – почему-то приходит на ум гончарная мастерская? – и в других обстоятельствах, в скромном жилище, я уверен, всё сложилось бы в прекрасный узор. И, кажется, я видел, точно видел этих людей в других обстоятельствах: мне любопытно было и прежде наблюдать как раз при всевозможных изменениях одно неизменное свойство, творящее гармонию…. Будто даже цель такая была: проверить, насколько свойство неизменно…. И в испытаниях этих я проявлял жестокость, которую обыкновенно проявляют дети, испытывая терпение взрослых...

Молниеносно пролистав какие-то связанные с основным впечатлением обстоятельства, я понимаю, что картина с лужайкой и садом – только одно из произведений постоянного, постоянного! радостного света, исходящего от этих незнакомых и одновременно чуть ли не самых близких мне взрослых людей. На их мир не хочется закрывать глаза…. И я снова и снова рассматриваю в своём странном состоянии картины, запечатлённые светом, как рассматривают некогда потерянные, но обретённые заново драгоценные вещи. Несметные сокровища забыты, и трудно уже представить себя обладателем чего-то подобного, хотя, к своему удивлению, узнаёшь все излюбленные подробности, пробуешь предметы наощупь…. Но поверх подробностей теперь навсегда свет, создающий необыкновенную красоту, лучший порядок вещей, всё вокруг оживляющий, наполняющий смыслом. – Он вызывает во мне ответное чувство, зажигает радость, как две капли воды, похожую на свой источник: щедрую, добрую, сильную, всепобеждающую. Радость и свет живут вечно, независимо от приходящих и уходящих вещей, картин…. От такого созерцания трудно оторваться. Хотя, это всего лишь секунды в «реальном» измерении, секунды концентрированной радости, цветная вспышка и... я ухожу в темноту, я зачем-то ухожу в темноту. Я возвращаюсь обратно…

Глаза адаптируются и начинают различать привычные предметы и обстоятельства жизни. Моей современной жизни, где ближайшие воспоминания не светятся сами по себе подобно возникшим невесть откуда картинам, а являются какими-то бледными и совершенно гаснущими с течением времени. Отчего они гаснут? И почему моё возвращение в реальность похоже на погружение в темноту? Почему это темнота…?

 

 

– 5 –

 

Прежде всего, выходило, что из нынешнего, относительно недавнего детства – так приходится говорить: «из нынешнего относительно недавнего детства» – у меня иные впечатления от взрослых. Хотя, многих из них я люблю, ко многим привязан. Разумеется, помню их искреннюю доброту и ласку. И за любую доброту и ласку остаюсь благодарным. Я остаюсь благодарным даже за то подобие улыбки, что некоторые персонажи пытались изображать на своём лице, протягивая в руке конфету или игрушку, и за сами конфеты и игрушки…. Но я наблюдал за ними непрерывно. Ведь дети только и заняты наблюдениями. Ох, не там обычно предполагают Всевидящее Око…!

Я заметил то, от чего не могли уже отвлечь гримасы и сладости, что омрачало впечатление даже от искренней доброты и ласки.

Солнце гасло у них над головами!

Я видел их встревоженных, окутанных тьмой, охваченных неведомыми мне страстями. И тогда боялся не только приближаться – смотреть в их сторону. Именно смотреть не хотелось. Это сейчас я понимаю и прощаю несовершенства, стараюсь не верить всему, что смущает. Но дети родом из радости и бывают унижены миром взрослых прежде, чем научатся что-либо понимать и прощать.

Некоторые довольно близкие мне взрослые существа вовсе не считали нужным маскироваться улыбками, были открыто агрессивны, колючи и злы, почти всегда. Находились и учителя, бравшиеся учить жизни «как она есть». Им очень нравилось внушать своё, возможно, единственное достоверное знание, будто сами от него были счастливы, или, будучи смертельно больны своей злобой, они напоследок стремились размножить свою заразу…? И удивительно! Удивительно: возникший передо мною во всей красе набор обстоятельств, необъяснимых и мрачных, всеми без исключения именовался правдой жизни. В отличии, стало быть, от какой-то неправды. И здесь не в одних наименованиях дело. Очевидность говорила сама за себя: особой искренностью отличались мрачные состояния взрослых. А разные их затеи, выезды «на природу», путешествия, пьяные праздники с фейерверками и пасхальными улыбками выглядели неуклюжими попытками сбросить какую-то невыносимую тяжесть, перекричать самих себя, развеселиться, забыться…. В лучшее им хотелось бы верить, но даже самые красивые, по-настоящему красивые явления считались заодно с их неуклюжими выдумками лишь утешительным приложением к суровой действительности, приятным отвлечением. Сама же «правда жизни» представала плохо скрываемой за нелепыми расписными шторками чёрной дырой, никак не объясняемой вопиющей пустотой, бессмысленной и почему-то жестокой борьбой за временное выживание. Пейзаж был нарисован, создан вольно или невольно, впередиидущими по жизни.

Лучшие из взрослых старались не огорчать ни себя, ни своих близких, тем более, младших по возрасту несчастной и тёмной стороной своего сознания. Но случались моменты истины. Как же им не случаться? Моменты неподдельной истины – неприятные, пронзающие стрелы, мгновения, когда они смотрели в свою темноту, а я смотрел на них: видел, как они превращались в беспомощных и слабоумных, в необузданных и жестоких или вовсе становились подобием соляных столпов, безмолвных окаменелостей… От неприятных откровений хотелось как-нибудь защититься. – Отвернуться?! Не видеть и не слышать…?!

Но вот они снова показывают тебе благоустроенную поверхность, суют игрушки и сладости. – Фальшивые декорации уже не радуют, однако становятся предпочтительней пугающих откровений. Действительно, выходит, лучше не заглядывать дальше и мимо этой благоустроенной поверхности. Ещё лучше не замечать и фальшивости декораций…, лучше не замечать, не огорчаться, закрывать глаза и уши, хотя бы слегка… Какое спасение – притуплённые чувства! Защитные стены, которые всегда с тобой.

И память заботливо скрывает плохие впечатления: в ней царствует серый туман забытья и неясного сознания.

Должно быть, в этой же «хорошо памятной» жизни я встречал и людей, похожих на тех с солнечной поляны…. Вероятно, такие встречи были редки, коротки? Может, я не уделял им должного внимания, не придавал значения? Или вовсе не замечал с некоторых пор уже по причине «закрытых глаз» и притуплённых чувств…? Чему я придавал значение? – Понять невозможно… Только на сегодняшний день нахожу себя продолжателем традиций и достойным представителем людей, которые лишь изредка и с большим трудом улыбаются. Я часто подавлен и омрачён обстоятельствами жизни, обстоятельствами собственного сознания и всем тем, что привык называть «горькой правдой», я бываю не властен над своим раздражением…

Да! И над моей головой, конечно же, гаснет солнце, и маленькие дети в такие минуты боятся приближаться и даже смотреть в мою сторону. Я поражаю их тем, чем поражён был когда-то сам…

Я не хочу быть таким!

Я хочу быть, как те взрослые люди из солнечного сада…! Одно моё движение сменялось бы другим… – и никто не ожидал бы от этого ничего дурного. Руки, ноги, глаза…, всё, как в танце, служило бы только для выражения красоты. Чувство красоты и радости жили бы глубоко в моём сердце, я не упускал бы их из виду и… рисовал в чьём-то сознании вечные, негаснущие солнечные картины, а не множил бы серый туман забытья…

Так родилась мысль о бессмертии сознания красоты и об иллюзии смерти, нарисованной омрачённым, неясным сознанием. Вскоре, будто в подтверждение этой мысли приснился сон о жизни одного мальчика…

 

 

– 6 –

 

Непонятно, с какой стати мне снилась чужая жизнь? – Она продолжалась всего лет двенадцать и пришлась на эпоху триумфального шествия творений из металла и механических чудес. Стоя в толпе, мальчик наблюдал парады бронированных гусеничных чудовищ, летающих с треском и диким усилием крылатых машин… В его душе не рождалось восторга, скорей беспокойство. Когда одна из летающих машин упала, люди побежали поглазеть на её останки. Падение представлялось всем удивительным, из ряда вон выходящим событием… – Мальчику происшествие показалось вполне закономерным завершением какого-то предыдущего безобразия…

Его короткая сознательная жизнь чуть ли не целиком состояла из поездок на гремящем железом трамвае от многоэтажного дома, где он жил, к школе, где учился, и обратно. Бесконечные поездки запечатлелись в сумеречном чёрно-белом свете вместе с вереницей серых, почему-то бесцветных дней, без событий. Домашняя обстановка ничем не выделяется, словно на выцветшей киноленте, не разобрать ни одного ясного кадра: снующие тени, лица – мутные пятна… Только одна картинка жива: мальчик стоит у дверей большого помещения, вроде спортивного зала, в своей школе и через стекло видит лицо человека. Всё внимание сосредоточено на этом лице, точнее, если можно так выразиться, «вокруг лица» – описание портрета ничего не даст – важно, что здесь почему-то включается цветной и яркий свет. – Во сне я вижу и картинку за стеклом, и глаза самого мальчика. – Так часто секундами бывают очарованы дети, реже взрослые, будто растворяясь в предмете созерцания. Не жадный, не любопытный и даже не любознательный взгляд, а растворение, слияние, какое-то очевидное счастливое соединение… Это, действительно, спортивный зал. Человек за стеклом делает физические упражнения, иногда просто сидит или стоит в окружении других людей… Он, скорее всего, учитель… Его движения чем-то необыкновенны и необыкновенны черты лица…, но глаз не фокусируется на деталях внешности, смотрит вобщем, вмещая окружающее пространство…, со зрением сливается слух – всё обращается в одно нераздельное, полное внимание. Оттого, должно быть, и свет становится ярче, цветнее… Что воспринимает слух? Тишину или музыку... какую-то тихую музыку, заглушающую обычные звуки…? Это продолжалось мгновенье, или каждый день мальчик вот так стоял у стеклянной двери, не слыша звонка на урок, пытаясь что-то понять…?

Картинка звучала... Да, звучала во времени и в пространстве или над временем и пространством… – Создавая живописные образы и полотна, художники пытаются подражать такому звучанию. – Картинка запечатлелась навеки. Одна из всей жизни. Остальное кануло, утонуло в непроглядной мгле. Хотя, то была эпоха ярких, эффектных, громких событий. Случилась даже война. И какая! Всем войнам война. Битва огня и металла с потоками крови, горя и слёз. Она сыграла свою роль в судьбе мальчика. Из разрушенного города, от дымящихся руин он был увезён в эвакуацию и разлучён со своим необъяснимым, безотчётным очарованием. Светящаяся картинка исчезла, осталась только череда серых мелькающих кадров: дней, недель, месяцев… Всё, что находилось рядом с той картиной, ещё как-то освещалось отражённым от неё светом, и было различимо. Вот, скажем, сохранились фрагменты с довоенным парадом, военизированным представлением, упавший самолёт…, поездки на трамвае, отъезд из города…, ещё игры с мальчишками на пустыре на обломках, опять же какого-то самолёта…. Но, по мере удаления от светящейся картины, всё гасло, теряло очертания. Игры на пустырях превращались в воспоминания, в сновидения: будто он, мальчик, заигравшись допоздна, наконец оставляет своих друзей и идёт во мраке по бесконечным задворкам, почему-то не к своему дому, а к знакомому зданию школы, которое видит издалека, но не может найти дороги, путается в лабиринтах мелких строений, с трудом преодолевает разгороженное заборами пространство. Почти у самой цели в лабиринте возникает тупик. И снова – обходной путь: новые преграды, бездорожье, непролазная грязь… Тьма сгущается. Он переходит вброд безбрежные грязные лужи, но лужи обращаются в моря, в болота – он тонет, вязнет в грязи… Горечь и досада, отчаянье от бессилия, удушье утопленника… Не дойти, не доплыть, не выбраться… Нет сил… Слабый свет гаснет совсем. Путь обрывается. И гаснут сновидения…

Может быть, жизнь мальчика и не кончалась так скоро, может быть, длилась не двенадцать лет, а дольше… до самой старости? И эпоха великих свершений гремела своим железом…. Но память сохранила одну вспышку света, одну цветную картинку – необъяснимо притягательный образ и настойчивый путь к нему, возможный только во сне, по обломкам великих свершений, по пустырям…. Чья память сохранила этот путь? Почему для этой памяти не важен момент физической смерти и подробности физического существования? И не объективные физические лишения, страдания запечатлелись в ней, а муки необъяснимого сонного сознания…. Почему я вижу его сны? – Лицо человека за стеклянной дверью, здание школы, до которого нужно добраться, во что бы то ни стало, через разгороженное заборами пространство…? Я не могу оставаться равнодушным к этим снам. Из них как будто вырастают обстоятельства моей нынешней жизни…

 

 

– 7 –

 

Я играю и заигрываюсь на обломках каких-то нелепых достижений человечества. Иногда, очнувшись от этой игры, спохватившись, я пытаюсь добраться к притягательному образу своей радости, но путь извилист: я не раз возвращаюсь к подброшенным мне с детства утешительным игрушкам и, как все дети, не могу миновать ни одной попутной лужи, перехожу их вброд и даже… увлекаюсь процессом. Но все лужи оказываются вязкими болотами, разливаются впереди бескрайними морями…. Больше всего огорчает потеря сил, здоровья… – Жалость к себе подталкивает отказаться от «журавля в небе», утешиться каким-нибудь обычным известным удовольствием…. Стараюсь не сдаваться. Но обстоятельства кажутся сильнее моих стараний…

И ещё наступают трудные времена – для всех или для меня лично? – непонятно – они настигают меня, как буря корабль, отправившийся было в путешествие к желанным берегам, но замешкавшийся в пути. Радостный свет сворачивается до размеров далёкой путеводной звезды…. Трудные времена, тесные обстоятельства, бесчисленные порождения ненужных начинаний, усталость и притуплённые чувства, уступки слабостям, привычки и отвлечения – досадные предательства самых светлых своих побуждений, чувство вины и подавленное достоинство…, борьба за животное выживание…. Я почти теряю из вида свою радость, вязну, тону в каком-то всеобщем несчастье, становлюсь безликой частицей танцующего праха, клубящегося мёртвого хаоса, того самого гаснущего серого тумана…. Я почти теряю сознание. Мне знакомо удушье утопленника, отчаяние от потери сил…. Меркнет свет, или сгущаются сумерки? – гаснет сознание, и меня уже несёт в темноте всемогущее беззвучное течение… – Бесконечно знакомый финал. Я готов к нему. Я с ним согласился…. Но в очередной раз, когда обстоятельства показались мне безысходными, силы и возможности утраченными навсегда, горечь и досада удушливой волной подкатили к горлу, глазам захотелось закрыться насовсем… – из непроглядной тьмы перед моими ещё открытыми глазами высветилось, возникло и засияло лицо человека с солнечной улыбкой. В его улыбке в одно мгновение утонули, растворились без остатка все мои печали и страдания, вся скорбь мира, которой напиталась душа…. Так легко всё сгорало, превращаясь в улыбку. Эти глаза излучали доброту без малейшего оттенка сострадания, без всякого признания страданий; они дарили силу и первозданное спокойствие, восторг и неисчерпаемую, неистребимую радость. В одну секунду мне была заново вручена, как неотъемлемая собственность, мысль об изначальном счастье мироздания…

Я жалкий ученик Радости! На что похожи моя доброта, моя улыбка в сравнении с Этой добротой и Этой улыбкой? – На жалкую гримасу… Я улыбаюсь без ощущения вечности в себе. Я лицедействую, как больной перед неминуемой смертью, стараясь не огорчать близких... Каким фальшивым оптимизмом я одаривал окружающих?! Впрочем…

Однажды свеча на моём столе источала чудесный аромат…. Хотя, причём здесь свеча? О настоящей причине я догадался сразу, почувствовал её с первыми признаками аромата. Едва появилась какая-то необъяснимая словами, необыкновенно красивая мысль – воздух стал подвижным – потом вслед за мыслью он менялся, окрашивался в разные ароматические оттенки – но главным оставалось движение, движение воздуха – как это объяснить…? – будто совсем близко один за другим распускались невидимые цветы. Движение рождалось, возникало изнутри, из небытия, из каждой точки пространства, как из закрытого бутона…. Из множества закрытых бутонов. Лепесток за лепестком расправлялся, производя на свет лёгкое волнение воздуха и новый оттенок аромата…

Источник существовал недолго: пока волна мысли и чувства не достигла своей высоты, своего предела. Невидимые цветы разом закрылись, аромат перестал происходить и только рассеивался…. Оставалось ловить его отголоски. Но я помню, как он происходил…

Я пытался осознать прошедшую чудодейственную мысль, вспомнить её начало, предпосылки и развитие…. А возможные посторонние источники стал искать, сам не знаю, зачем…, источника подобного «живого аромата» я не встречал за всю жизнь, тем более хорошо понимал, что не отыщу его у себя дома. Искал так, на всякий случай, отвлёкся...

А ещё, кроме остатков аромата, я помню изменения в воздухе, вроде присутствия озона после грозы… Странные вопросы задавали входящие в мою комнату: «Что у тебя здесь…?» – и не знали, как уточнить вопрос… оглядывались вокруг, принюхивались, упоминали в числе прочего о необычном аромате, о лёгкости воздуха, они будто подрастали, расправляли плечи, вдыхали полной грудью и… без всякой причины расплывались улыбке. Было трудно отвечать на вопросы…. Голоса звучали, как эхо… и я слушал отголоски, наблюдал последствия своей случайной мысли, вдыхал остатки аромата, и вспоминал саму мысль…

 

 

 


Оглавление


1. Основания для лучшей жизни
2. Урок для солдата наполеоновской гвардии
507 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 12:03 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!