Картошка с укропом, с цибулею, хиба не

 

 

 

Попробуй, дойди. Валенки, были не только большими, где свободно болтались, неумело обмотанные портянками, ноги тридцать шестого размера, но и высокими. Они были намного выше колен. Кира подвязала волосы шпагатом, сложила выданную им тёплую ветошь, завернула в неё сына. Затем сунула ребёнка за пазуху, укрыла огромным для её роста ватником. Надела шапку с опущенными ушами, рукавицы с отделёнными для стрельбы указательными пальцами. Пошла, пытаясь подняться по этой крутой, с высокими ступенями лестнице. Но согнуть колено, укрытое жёстким войлоком нового валенка, не смогла. Ей пришлось, наклоняясь в бок, нелепо закидывать на каждую ступеньку сначала одну, потом, уже с другого бока, вторую негнущуюся ногу. Толстые, ватные штаны, подвязанные верёвочкой, тоже затрудняли движение. Шестнадцать ступенек, как настоящий бухгалтер, сразу пересчитала Кира. Пока она добралась до верха лестницы, то успела даже вспотеть. Зато теперь им не страшны сибирские морозы.

Пока шли обратно, прохожие опять оборачивались. Уж больно странно смотрелась эта женщина в одежде и валенках на очень не скорый вырост. Особенно не подходила к такому наряду модная сумочка, что висела на её руке.

Кира с Генкой наперевес опять были у Ивана Павловича. Тот осмотрел их, улыбнулся, довольный результатом.

– Ну, что, готовы к труду и обороне? Теперь давайте свои бумаги.

Снова его труженица-рука начала молниеносно выполнять кучу дел. Принимала, отдавала, писала, выдала два талона на обед, откуда-то из ящика достала и добавила ещё два, совсем других талона, опять писала. Разрезала большими ножницами Кирины валенки сзади, и теперь та могла нормально ходить. Наконец рука ненадолго остановилась.

– Ну, вот, Круглово, Канского района, бухгалтер. Поезд до Канска в шесть, кажется, вечера. Забирай направление. Прощай, мадонна Лещенко, береги себя и сына. Следующий.

 

Мадонна Лещенко с сыном пошли в столовую. Там нет, не обедали, пировали. Сильно помогли те, дополнительные два талона из ящика стола почему-то расщедрившегося Ивана Павловича. Они наелись, и у них теперь даже были сухари про запас. Потом мать и сын сидели на лавке, Генка немного поспал, пригревшись.

В пять вечера они пошли на перрон, боясь пропустить поезд до Канска. Кира, с Генкой за пазухой, шла вдоль странного эшелона. Весь наглухо закрытый, в вагонах только малюсенькие окошки с решётками. Вдоль состава похаживают часовые. Зэки. Воры и вредители! Неприятное зрелище, скорей бы их отсюда убрали. Как неуютно и тревожно здесь находиться! Кира встала, отвернувшись от вагона.

– Эй, пацан, угости хлебушком!

Кира обернулась. Из окошка зэковского вагона на неё смотрело несколько беззубых физиономий, прижатых к решётке.

– Кислый, да это баба! Смотри, как укуталась, а твой хлеб к себе за пазуху спрятала, глянь, как выпирает.

– Эй, молодая, пошли к нам, погреешься.

– Кислый, на кой тебе эта страшила, я красивей. Сегодня со мной будешь греться.

Слышно было, как весь вагон загоготал и заулюлюкал.

– А ну тихо там, до фронта доедете, всех согреют, – гаркнул на распоясавшихся зэков часовой.

– А ты пальни в будущих защитников Родины, ну, давай, крыса тыловая!

И опять весь вагон, теперь уже зло, заулюлюкал. Рассвирепевший молоденький часовой вскинул винтовку и перещёлкнул затвор, готовый выстрелить.

– Ша, фантики! Закрыли хавальники! Не зли Хозяина. – раздался властный голос из глубины вагона и все сразу же умолкли.

Тишина. Часовой, опустил винтовку и опять стал прохаживаться вдоль вагона.

Кира уже давно отвернулась, но спиной чувствовала гадкие, голодные взгляды этих беззубых физиономий. Генка заплакал, как неприятно здесь стоять! Когда же поезд на Канск? Куда бы отойти отсюда, чтобы избавиться от непонятного, сильного, почти физически ощущаемого чувства тревоги и безнадёжности, исходящего от этого ужасного эшелона?

Этот эшелон шёл на фронт, дабы пополнить, быстро исстрачиваемые ряды штрафных батальонов. В Древнеримской армии существовала децимация. Оплошавших воинов строили и каждого десятого из них, в назидание остальным, убивали. Непобедимая армия Чингиз-хана пошла дальше, за одного провинившегося уничтожали его и десяток тех, что были рядом и не поправили. Другие армии тоже по-своему боролись с трусами и дезертирами. Но нигде, ни в одной армии всех времён и народов не кидали безоружных, обычно даже не бывших солдатами людей, на столь откровенную бойню в таких количествах. Только эта страна спокойно забрасывала целые эшелоны, пусть и не лучших, на её взгляд, но все же, своих людей, безоружными, на самые гибельные участки фронта. Зачастую, лишь для того, чтобы противник истратил на них свои боеприпасы, которых у него было, как известно, много. И практически никто не выживал. Хотя и не было более отчаянных, в основном, безоружных бойцов, которые уже и с жизнью давно простились, долго не выживал никто. Не помогало даже, загадочное, не переводимое ни на один человеческий язык, заклинание «Гу – га», которое наводило ужас на врага и заградотряды. Из того длинного эшелона, что стоял тогда за Кириной спиной, никто не дожил до 1943 года. Уже через две недели их всех, скопом, безоружных бросят сдерживать танки, отчаянно рвущиеся на прорыв к Сталинградскому котлу. На них потратят много боеприпасов. Не выживет НИКТО.

Кира не знала о децимациях древних римлян и о судьбе этих зэков, но ей почему-то очень хотелось побыстрее удалиться отсюда и успокоить в голос орущего ребенка. Чистое дитя чувствовало запах смерти, уже пометившей всех обитателей этого жуткого состава. Даже птицы старались облететь зэковский эшелон, и ни одна не садилась на вагоны обречённых.