Архипелаг Гулаг по-азиатски

 

 

 

Я не верю в мистику, суеверия и прочие бредни, но случившееся во вторник вывело меня из душевного равновесия. В тот день, как обычно, в обеденный час, мои сотрудники ушли в ближайшую чайхану. Я не хожу туда, так как лагман – единственное блюдо, которое готовит там на обед вечно угрюмый неопрятный повар, – мне не по нутру, я слишком брезглив.

Оставшись один в офисе и управясь с бутербродами, я устроился с сигаретой и чашкой кофе у окна, распахнутого настежь в тенистый благоухающий цветами сад. Могучие кроны старого раскидистого орешника, несколько деревьев тутовника и яблонь задерживали испепеляющие лучи полуденного солнца, в окно веяло блаженной прохладой.

Любуясь крупными тяжелыми виноградными гроздьями красноватого “тайфи” и золотистыми “хусайни”, я уже было вознамерился выйти в сад и срезать самую крупную гроздь. Но в кабинет вдруг влетели из сада две птицы и уселись на лопасти большого вентилятора, подвешенного накануне электриками к середине высокого потолка и еще не подключенного. В отличие от птиц, случайно залетевших в жилище человека и суматошно ищущих выхода, эти птицы спокойно сидели на вентиляторе и смотрели на меня. Я немного знаком с местной фауной, но таких птиц видел впервые: крупные, необычайно красивые, с малиновыми коронками на голове. От их пристального, почти человеческого взгляда мне стало как-то не по себе, и я замахал руками, зашикал, стремясь прогнать их. Но птицы, не обращая на это внимания, продолжали смотреть на меня. Через несколько минут они одновременно поднялись и, громко хлопая крыльями, вылетели в сад.

Вернувшись с обеда, сотрудники сказали, что это очень дурная примета: или к покойнику или к большой беде.

– Птицы прилетали предупредить вас, Одил-ака, – уверенно заявил Хамидов, местный врач-логопед.

– Чепуха, бабьи сказки! – пренебрежительно отмахнулся я.

Но на душе у меня остался неприятный осадок.

 

До конца недели я работал, как вол – дел скопилось невпроворот, и о зловещих птицах даже не вспоминал.

В пятницу погода резко испортилась. Во второй половине дня небо обложили сплошные тучи, на улице стемнело, как перед грозой. Поднялся сильный ветер. С каждым часом он крепчал и под вечер, набрав ураганную силу, стал валить столбы электросети, ломать деревья в махаллинских садах.

Оставшись после работы, я сидел один в офисе, заканчивая смету строительства клиники для детей-инвалидов.

– Э-эй! Господин Гамидов! – послышалось вдруг со двора.

Я вышел на веранду. Ненастье разыгралось не на шутку. Ветер свирепо пригибал к самой земле молодые гибкие яблони, с треском ломал ветви старого орешника. Темные тучи с сумасшедшей скоростью неслись по небу. Во дворе у раскрытой калитки стоял молодой мужчина в костюме и галстуке, с симпатичным улыбчивым лицом.

– Господин Гамидов, здравствуйте! – он старался перекричать громкий вой ветра. – Я по поводу вашей визы, о которой вы справлялись в ОВИРе утром. Она уже готова. Я на машине заскочил за вами. Поехали.

Я собирался в Турцию по благотворительным делам своего фонда. Утром в городском ОВИРе мне сказали, что виза не готова. Весьма любезно, конечно, что они прислали за мной машину. Но, откровенно говоря, ехать мне не хотелось, надо было сегодня закончить смету. Отказываться же было неудобно.

Я закрыл офис, и мы вышли со двора.

Ветер яростно гнал по улице сор и тучи пыли. На противоположной стороне стояла черная “Волга”. Мой визитер усадил меня на заднее сиденье между двух молодых дюжих парней, а сам сел рядом с шофером.

– В учреждение, Тахир-ака? – почтительно осведомился у него шофер.

Тот молча кивнул головой.

“Волга” выбралась из районов Старого города, миновала базар, массивное здание областного драматического театра и выехала на широкий проспект Навои. Городской ОВИР находился в самом конце проспекта.

В машине никто на произносил ни слова, все словно воды в рот набрали. Плечистые молодые парни, стиснув меня с двух сторон, уставились перед собой отсутствующим взглядом. Все это мне очень не нравилось. А когда “Волга” неожиданно свернула направо от проспекта Навои и, сигналя, уткнулась в высокие железные ворота четырехэтажного серого здания Областного Управления Службы Национальной Безопасности, я удивился и раздраженно воскликнул:

– Что за цирк! Почему сюда!

Тахир повернулся ко мне и добродушно улыбнулся.

– Не волнуйтесь, Одил-ака. Здесь с вами немного побеседуют. Всего лишь небольшая формальность.

Его улыбка меня взбесила.

– К чему было хитрить! Прямо бы и сказали!

 

“Волга” въехала в медленно раздвинувшиеся тяжелые створы железных ворот, которые тут же с лязгом сдвинулись. Хромой вахтер заглянул в кабину, подобострастно-заискивающе поздоровался с Тахиром и убрался в свою будку. “Волга" припарковалась к служебной стоянке. Все мы вышли из машины. Шофер с молодыми парнями ушли в серое здание. Тахир, извинившись передо мной и попросив немного подождать, разговорился с подошедшим к нему офицером. Пока они разговаривали, я с любопытством разглядывал территорию таинственной всесильной службы, чья деятельность скрыта от постороннего глаза и никогда не афишируется.

Окна служебных кабинетов, выходившие во двор, были задернуты одинаковыми казенными желтыми шторами. Двор изолирован от внешнего мира высокой глухой каменной стеной. Несмотря на видимое старание придать двору вид сада – обилие кустов чайных роз, цветочные клумбы, плодовые деревья и виноградник, – это не удавалось, казарменный дух витал над двором. Посередине его возвышался на метр от земли большой квадратный водоем с отвалившимися кое-где облицовочными плитками, вода плескалась в него из резинового шланга, подсоединенного к водопроводному крану. Неподалеку от водоема размещалась деревянная уборная с двумя распахнутыми дверями, через которые виднелись отверстые дыры в полу. Резкий запах хлорки, исходивший от уборной, забивал пряные запахи чайных роз и цветов на клумбах.

Расставшись с офицером, Тахир еще раз извинился передо мной за задержку. Он провел меня на первый этаж серого здания в небольшую комнату на первом этаже и, приставив ко мне молчаливого парня-узбека в штатском, куда-то исчез.

Кроме широкого потертого дивана, двух стульев и стола в комнате ничего не было. Я сидел на диване, нервно курил сигарету за сигаретой, ломая голову: зачем меня сюда привезли. Молчаливый охранник с бесстрастным широким скуластым лицом неторопливо листал за столом толстую подшивку газет.

 

Прошло более двух часов. Терпение мое иссякло. И только я собрался возмутиться, как в комнате появился невзрачный плюгавый человечек в штатском с солидной кожаной папкой под мышкой. По его знаку охранник вышел за дверь. Человечек по-хозяйски уселся за стол. Пригладил и без того прилизанные редкие волосы, достал из папки стопку чистой бумаги и вынул из кармана авторучку с золотым пером.

Все его движения были неторопливы, исполнены важного достоинства. Еще раз огладив волосы, он устремил на меня щелочки черных глаз.

– Я Ибрагимов Садык, капитан Службы Национальной Безопасности.

Он произнес это с важной, подчеркнутой значительностью. Глаза у него были плоские и тусклые, как у змеи, и черные, как китайская тушь. Подвинув к себе чистый лист бумаги и что-то черкнув на нем, он снова уставился на меня.

– Итак, вы Гамидов Одил, тысяча девятьсот сорокового года рождения, гражданин Израиля, детский врач и писатель. Так?

Я утвердительно кивнул.

– Вы прибыли в Андижан в январе 1995 года. Основали благотворительный частный фонд помощи детям-инвалидам с детства. Имеете офис на улице Кзыл-Шарк и набранный вами штат сотрудников из местных детских врачей. Находитесь в Узбекистане уже более девяти месяцев. Так?

– Так, так! – нетерпеливо согласился я. – Но в чем дело? Зачем меня привезли сюда?

– Дело довольно серьезное, – капитан ехидно ухмыльнулся. – К нам зря не привозят. Вы въехали в нашу страну без визы, а это деяние подпадает под статью уголовного кодекса, срок наказания – до пяти лет. И к нам вас привезли, потому что иностранцами занимаемся мы – Служба Национальной Безопасности.

 

Я оторопел... Действительно, визы у меня не было. Чтобы получить ее в узбекском посольстве в Москве, куда я прибыл из Тель-Авива, ушло бы, как оказалось, несколько недель. Столько времени впустую! И я сел в поезд “Москва – Андижан”, благо на железной дороге визы никого не интересовали, решив по приезду получить визу на месте. Но и в Андижане никого не волновало, как въехал иностранец в страну, даже в областном Управлении Юстиции, где я регистрировал свой фонд. И я забыл о визе, уйдя с головой в работу...

Капитан с удовлетворением наблюдал мою растерянность.

– Безусловно, я поступил с визой легкомысленно, – сказал я. – Но не сажать же за это в тюрьму! Видимо статья вашего Уголовного кодекса подразумевает других нарушителей. Я не пересекал вашу границу тайно, ползком на животе, я прибыл легально, на поезде. Оштрафуйте меня и дело с концом!

– В принципе, можно обойтись штрафом, – охотно согласился капитан и многозначительно добавил, – если мы с вами найдем общий язык. Вы – нам, мы – вам.

– Что вы имеете в виду?

– Нас интересует израильская разведка “Моссад”, – сказал капитан без обиняков. – Вам знаком кто-либо оттуда? Или вы, быть может, располагаете какой-нибудь информацией о военной промышленности Израиля?

Ах вот оно что!.. Видение тюрьмы исчезло, и я облегченно вздохнул; сердце, провалившееся в пятки, вернулось на место. Службу безопасности интересует совершенно другое; им плевать на мой безвизовый въезд, за который положен лишь штраф. Капитан брал меня на испуг. Проклятый плюгавый сморчок! Мое задетое самолюбие требовало какой-то компенсации. Напустив на себя смиренный вид человека, покорившегося обстоятельствам, я сказал:

– Записывайте.

Капитан быстро схватил авторучку.

– Про израильскую военную промышленность я ничего не знаю, лгать не хочу. Но из “Моссада” кое с кем из высшего командования знакомство имею. Например, с генералом Моше. Мы с женой дружим семьями с его дочерью.

Я сделал паузу. Вытащил пачку “Винстона”, достал из нее сигарету и закурил.

– Какую должность занимает генерал? – поторопил меня капитан, быстро записывая все, что я говорил.

– Какую должность можно занимать в восемьдесят лет? Генерал давно на пенсии, впал в старческий маразм. Но дочь у него превосходная женщина! Вы бы посмотрели, как она самоотверженно ухаживает за стариком!

Капитан резко бросил авторучку. Лицо его закривлялось, запрыгало от злобы.

– Решили поиздеваться! Сдавленно прошипел он. – Ну что ж... Ладно..., – бешенство застряло у него в горле, он не мог говорить.

Я презрительно усмехнулся.

– Посмотрим, кто будет смеяться последним! – выдавил из себя капитан, так и не справившись со своим голосом.

Он сгреб бумаги в папку, вызвал из коридора охранника и, сильно хлопнув дверью, ушел.

Снова я сидел на диване, а охранник молча шелестел газетами за столом.

 

Близилась ночь. Домой меня, по всей видимости, отпускать не собирались. Я потребовал у охранника вызвать кого-нибудь из начальства. С безучастным лицом он выслушал меня, поднял трубку местного телефона и, отвернувшись от меня, что-то тихо сказал в нее.

Через несколько минут появился улыбающейся Тахир. Я набросился на него.

– Почему я должен ночевать здесь! Если я арестован, покажите ордер на арест!

Тахир присел рядом на диван и взглянул на меня с дружеской укоризной.

– Ну что вы, что вы, Одил-ака. Какой там арест! С вами должен побеседовать наш начальник. Но он задержался в районе. К сожалению, вам придется побыть здесь до утра. Сейчас вам принесут подушку и одеяло. Уверяю вас, завтра будете дома. Поймите меня правильно, мне приказали привести вас на беседу, а мы люди подчиненные, ослушаться приказа не можем.

Тахир говорил таким дружески-извиняющимся голосом и так искренне, что ему невозможно было не поверить.

Мне принесли подушку и одеяло. Но я тут же отказался от них, с брезгливостью заметив, что ими уже пользовались неоднократно.

Тахир ушел, забрав с собой охранника.

Выключив свет, я вытянулся на диване, подложив под голову чистый носовой платок. “Вечер потерян, – раздраженно констатировал я, вспомнив о незаконченной работе над сметой. – Надо было не соглашаться с Тахиром, а настоять на том, чтобы отпустили домой”. В коридоре слышалось шарканье ног, чьи-то голоса. В окно, забранное снаружи решеткой, светила полная луна.

Поспать толком мне не пришлось. Несколько раз посреди ночи в комнату наведывались парни в штатском, включали свет, извинялись, говорили, что находятся на ночном дежурстве в Управлении и простодушно объясняли свое вторжение любопытством поговорить с иностранцем о жизни на Западе. Усевшись за стол, они много курили, расспрашивали о заграничных автомобилях, о супермаркетах, о женщинах. Но все они в конце концов переводили разговор на темы, которыми интересовался капитан Ибрагимов.

 

Под утро, только мне удалось крепко заснуть, в комнату ввалился шумный веселый бесцеремонный майор. Громко топая ногами, он подошел к столу, выгрузил на него из пластикового пакета большой термос, шоколад, печенье, конфеты и подошел ко мне.

– Вставай, соня! Кофейку черного попьем! – забасил он, по-приятельски тряся меня за плечо. – Успеешь выспаться! Вставай!

Я с трудом разлепил глаза и едва сдержался, чтоб не послать майора куда подальше. Но он, весело балагуря, тормошил меня и все-таки вынудил встать.

– Эти мои ночные дежурства – скукотища смертная! А тут ты – иностранец, говорят объявился. Интересно все-таки с живыми капиталистами пообщаться! Иностранцы у нас, в Управлении, редкие гости.

Попивая кофе, майор без умолку болтал, сыпал анекдотами и сам же над ними хохотал. Он явно переигрывал, желая показаться простецким компанейским парнем. Я со злорадством следил за его неуклюжими попытками перевести разговор на уже знакомую мне тему.

Наконец, осознав всю бесплодность своих попыток, майор бросил ломать комедию, смахнул со стола в пакет сладости, убрал термос и, не прощаясь, ретировался. (Позднее я узнал, что майор был врачом Областного Управления андижанской службы Национальной Безопасности. Впоследствии мне также стало известно, что начальство Управления сильно озлилось на меня – и это предопределило мою участь).

Наутро следующего дня, в десять часов появился Тахир. Дружески улыбаясь, он крепко пожал мне руку.

– Как отдохнули Одил-ака? Пойдемте к моему начальнику, он ждет.

Мы поднялись на второй этаж, прошли по длинному коридору и остановились у одного из кабинетов.

– Заходите. пожалуйста, Одил-ака, – Тахир открыл дверь, впустил меня в кабинет и ушел.

 

Просторный светлый кабинет с набором необходимой казенной мебели был залит утренними лучами солнца. За столом у окна, уткнувшись в бумаги, сидел крупный седоволосый мужчина. Он что-то писал и даже не поднял на меня глаз, когда я уселся на стул возле стола. Круглое толстощекое лицо, мясистый нос, губастый рот и золоченые очки придавали ему добродушный вид. Закончив писать, он поднялся из-за стола, убрал бумаги в сейф, вернулся за стол и только тогда взглянул на меня, сняв очки. Он стоял у стола и бесцеремонно разглядывал меня. Без очков его лицо выглядело по-иному – властное, энергичное, самоуверенно-пренебрежительное; властная сила исходила и от его крупной представительной фигуры, облаченной в хороший серый костюм и ослепительной белизны рубашку с галстуком.

– Я начальник следственной группы при Управлении областной Службы Национальной Безопасности, майор Таджибаев, – сказал он, усаживаясь за стол. – Против вас возбуждено уголовное дело по статьям 223, 228 и 25 Уголовного Кодекса Республики Узбекистан, – голос Таджибаева был ровен и безразличен. – Поясняю суть обвинений...

Надо мной словно гром ударил... Во рту пересохло, внезапная слабость сковала все тело. Меня точно отключили... Какая-то крохотная часть моего сознания функционировала и пыталась привести в действие все остальное. Наконец мне удалось сконцентрировать все внимание на происходящем, и я снова услышал голос Таджибаева.

– ... без визы въехали в страну. Ваш двоюродный брат, участковый инспектор андижанской милиции сделал для вас паспорт гражданина Узбекистана. Вы пользовались этим паспортом и пытались выехать по нему в деловую поездку в Турцию. Все перечисленные деяния, совершенные вами, незаконны.

 

Смысл слов Таджибаева не сразу доходил до меня. В голове стоял полнейший сумбур... Как же так? Почему незаконны?.. Уезжая ребенком за границу, я и мои родители не лишались гражданства. И брат, выхлопотавший официально мне паспорт, уверял, что я имею на него право...

– Вы что оглохли! – Услышал я раздраженный голос Таджибаева, протягивающего мне несколько листов чистой бумаги. – Напишите подробно все, что касается статьи 223-й. На сегодня ограничимся этим. Изложите как и когда приехали в Андижан, почему не взяли в Москве визу, где остановились в Андижане и все о вашем фонде для детей-инвалидов.

Я написал все, как было на самом деле и приписал в конце, что искренне признаю свою вину в безвизовом въезде и глубоко раскаиваюсь в своем легкомыслии. Приписка вовсе не означала желания умилостивить начальника следственной группы, вызвать снисхождение к себе – это не в моем характере, я слишком самолюбив – приписка соответствовала моему принципу: не юлить, признавать свои ошибки, при любых обстоятельствах сохранять свое достоинство.

 

Прочитав мои показания, Таджибаев удовлетворенно хмыкнул и, заполнив протокол допроса, дал мне его подписать.

– На сегодня достаточно, – сказал он и самодовольно усмехнулся, – так и должно быть: обвиняют тебя – не ершись! У меня не бывает проколов в следственной работе, – похвастался он. – Еще не было случая, чтобы подследственный у меня не признал свою вину.

Ловко подкалывая скрепкой листы протокола своими сильными толстыми пальцами, он вдруг спросил:

– А какие книги вы пишете?

Услышав, что я пишу детские книги, он презрительно скривился.

– И хорошо платят?

Я пожал плечами.

– Разве дело только в деньгах?

Таджибаев пренебрежительно махнул рукой.

– Да бросьте вы! Такой демагогией оболванивали нас в советские времена. Бессребрениками бывают только идиоты!

Я поддерживал разговор из приличия. Мне было не до Таджибаева. Судя по всему, дело принимало слишком серьезный оборот. При мысли о тюрьме я покрывался холодным потом. В голове никак не укладывалось, что всё это происходит со мной и до конца не верилось в серьезность происходящего. И боялся я не тюрьмы, а того, что рухнет с таким трудом налаженная деятельность моего фонда...

Таджибаев продолжал разглагольствовать. После моей реплики о независимости Узбекистана, вышедшего из состава СССР, его точно прорвало.

– Кому нужна эта независимость! – желчно воскликнул он. – Разве что им там, в Ташкенте! – он злобно ткнул толстым пальцем в потолок. – Жили Союзом – и всё было ладно. А сейчас – нищета кругом, безработица, ограбление страны и поголовное мздоимство!

– Со временем экономика поднимется и все наладится, – вяло возразил я.

Таджибаев даже подпрыгнул на стуле, не дав мне договорить.

– С кем поднимать экономику! – злобно захохотал он. – Русские, на которых держалось все производство, убегают из страны. А что могут наши горе-специалисты с купленными дипломами? Экономику с ними поднимать! – ехидно поддразнил меня начальник следственной группы.

Таджибаев был зол на весь мир. Прежде, по его словам, он работал прокурором в Таджикистане, успешно делал карьеру и жил припеваючи. После развала Союза он потерял в таджикской междуусобице все: и должность, и дом, и все нажитое за долгие годы. Перебрался с семьей в Узбекистан и начал жить с нуля. И сейчас желчь, ненависть и обида на весь мир прорвались наружу, и он такое начал высказывать мне, чего не позволил бы в беседе даже с близкими друзьями.

 

В дверь вежливо постучали. Таджибаев подтянул галстук, ослабленный в порыве гнева, лицо его приняло прежнее спокойное властное выражение.

Вошел Тахир. С Таджибаевым он держался почтительно. Они отошли к окну, переговорили о чем-то вполголоса, и Тахир, взяв у Таджибаева какую-то бумагу, вывел меня в коридор. В коридоре он сокрушенно развел руками.

– Извините, Одил-ака, но мне приказано отвести вас в изолятор временного содержания, – сказал он виновато. – Ничего не поделаешь – приказ начальства.