Его жена и моя нежность

 

 

 

– Вот такой вот спектакль. И в театр ходить не надо, достаточно – к нам в гости. Не ожидала? – спросил он меня, уже не стесняясь своей жены, лежавшей рядом, и обнимая меня за талию. – Ну прости, что испугал тебя и твоего дружка. Я сам не знаю, как так вышло, – неуклюже оправдывался он.

– Допустим, простить это сложно, – сказала я.

– Тогда не прощай, – спокойно ответил мне тот, кого я когда-то любила, и кто когда-то любил меня. Мне не нужно, если честно, твоё прощение, – добавил он.

– И твоя верность не нужна, – сказал он, обращаясь к безучастной ко всему происходящему измученной Соне, размахивая бутылкой Jack Daniels, часто отпивая из неё. – Ты – моя жена, и этого мне достаточно. Ты никогда не получишь развода. Ну и вряд ли его захочешь. Как ты говорила, мы созданы друг для друга, и это значит, что ты обязана прощать. И ты будешь прощать, ждать меня столько, сколько нужно, плакать и закрывать глаза на мои измены и снова прощать, и ты, как никто другой, знаешь, почему.

Она молчала, а я окончательно опьянев от эмоций и виски, спросила вместо неё:

– А можно мне узнать, почему?

– А потому что она в этом мире так же, как и я, никому не нужна. И однажды, найдя такого человека, который принял и полюбил её такой, какая она есть, она уже не сможет его отпустить. Настоящая любовь, такая, как у нас с ней – это чувство сильнее зависимости от кокаина. Однажды попробовав, уже невозможно жить без него. Ты этого не поймёшь, у тебя зависимости ни одной, ни другой нет, а у неё вот есть обе.

– Да, моя принцесса? – обратился он к ней с насмешкой.

 

Принцесса лежала с разбитым осунувшимся лицом, молча слушала и по щекам её текли слёзы.

– Она всё слышит и понимает, только не разговаривает. Аутизм у нас, понимаешь ли, – засмеялся он зло и нервно. – И это ещё наименьшая из наших бед.

– Но ведь ты её любишь? – сказала я, забыв обо всём, что было между нами, без тени ревности и упрёка, а с одним лишь желанием – помочь несчастной Соне, в чьих глазах читалась мольба и непомерная усталость.

– Люблю. И что? – он, правда, не понял вопроса.

– Зачем ты мучаешь её сейчас? Ты разве не видишь, что ей нужна помощь, медицинская, причём. Она может умереть, если это передозировка наркотиками. А если шизофрения, то она в своём поведении не виновата. И всё равно ей нужна помощь, – говорила я, проникшись истинной жалостью к Соне и желая помочь теперь уже ей, а не Владимиру.

– В отместку за пролитый на мою любимую рубашку сок, – расхохотался опьяневший от горя и усталости Владимир.

Понимая, что конструктивного разговора с ним сейчас не получится, я спросила, могу ли я принести градусник и измерить Соне температуру. Он кивнул.

Пока я искала термометр, я обнаружила, что Славик незаметно во время нашего разговора убежал из квартиры. Вернувшись в комнату, я застала Владимира, курящим и сбрасывающим пепел прямо на кровать. Он смотрел на свою жену и не понимал, как мог довести её до такого состояния. Она смотрела то на меня, то на него, ища у кого-то из нас спасения.

 

– Не бойся, девочка, всё будет хорошо, – я погладила её по голове.

– Ну что, сколько? – спросил Владимир.

Я достала градусник, посмотрела и молча протянула ему. Он посмотрел на меня, потом на Соню. Температура её была 39 градусов.

– Может, скорую вызвать? – спросил он меня.

– Не надо, если дело в передозировке, то её заберут в психиатрическую больницу. И если… если у неё шизофрения, то – тоже. Знаю по маминому опыту, – сказала я. – Так что лучше никого не вызывать и обойтись своими силами. Если хочешь, я могу позвонить своей маме и проконсультироваться с ней по телефону. Или достать рецептурные лекарства для твоей жены, – пыталась я хоть как-то помочь.

– У неё нет шизофрении, – почему-то упорно доказывал он.

Я не знала, что ответить. В контексте всех событий сегодняшнего дня это было уже не так и важно.

– И лекарства у нас все необходимые есть – не помогают.

– Почему ты не хочешь, чтобы её посмотрел профильный врач? Ты стесняешься, боишься, что кто-то узнает про болезнь твоей жены и тем самым нарушит глянцевую картинку твоего счастья? Не бойся, моя мама умеет держать язык за зубами, к тому же, это медицинская тайна, – убеждала я Владимира.

– Нет, нам не нужен врач. Она практически здорова, ты же сама видела… Она знает английский в совершенстве, пишет картины… Или я это уже говорил? – замялся он.

– Ты уже это говорил. Но рисунки её так и не показал.

 

И он вдруг так воодушевился, что даже на минуту забыл о раздиравшем его душу горе и страданиях Сони. Владимир достал из комода пачку рисунков – часть была в рамках, часть – без. И начал с восторгом, достойным искусствоведа, увидевшего оригиналы работы Пикассо, описывать, что нарисовано и что этим хотел сказать автор. Надо заметить, рисовала Соня действительно неплохо.

Пока мы устроили экспромтную выставку её работ, она снова впала в свой тревожный сон.

Действие виски прошло, и адреналиновое настроение вновь сменилось в нас обоих меланхоличным.

– Ты не жалеешь, что женился на ней? – вдруг в лоб спросила я его.

– Нет. Хотя признаюсь, не знал, что это будет так тяжело.

– Тяжело – что? Ухаживать за ней, жить с наркоманкой или жить вдали от неё? – спросила я.

– Тяжело – любить её. Как писал Борис Пастернак, «Любить иных – тяжёлый крест». А она во всех смыслах «иная», не от мира сего. И любить её тяжело. Но без этого моя жизнь не имела бы смысла, – сказал он.

– Спасибо за честность, – ответила я. – Видимо, я ещё не доросла до настоящей любви. Мне тяжело жить по другим причинам – тяжело разочаровываться в любимых людях, тяжело никого не любить, тяжело знать, что на земле существует настоящая любовь, но она недоступна мне. Или я её недостойна, – говорила я искренне с Владимиром, как с другом.

– Не хочу говорить тебе банальностей типа «Ты не встретила ещё своего человека» и «Всему своё время». Но то, что ты недостойна любви, забудь. Ты – замечательная девушка! – на этот раз он говорил уже без всякого сексуального подтекста.

– А она… Скажи, за что ты так сильно её любишь? Не за вот эти же красивые рисунки? – указала я на стопку её работ. – И не за эти красивые ноги, поскольку я знаю, что ты не такой человек, для которого внешность девушки на первом месте.

– Любовь бывает не за что-то, а вопреки. Настоящая любовь не знает логики и здравого смысла. Я не могу ответить тебе на этот вопрос. У меня, наверное, нет ни одной причины, чтобы любить её, но, тем не менее, у меня нет ни тени сомнения, что она для меня всё.

– А ты для неё?

– А я для неё – ещё больше. Она для меня, как вся жизнь, а я для неё – то, что после. И эта любовь, и эта болезнь – весь её маленький мир она сама положила в мои руки. Понимаешь?

– Почти. А ты сам понимаешь, что это ненормально?

– Пока это устраивает нас двоих, это нормально, – ответил он, протирая посиневшие от усталости и бессонницы веки.

– Тебе надо поспать. Хочешь, я лягу в этой комнате рядом с ней, а ты ляжешь в соседней комнате. Я могу принести тебе валерьянки, – предложила я ему свою помощь.

Но Владимир в этот момент уже сомкнул глаза, сидя на полу, облокотившись о стену, и погрузился в глубокий сон человека, уставшего от борьбы.

«Jack Daniels – лучший друг и в радости и в печали. И лучшее успокоительное средство», – подумала я, укрывая его одеялом.

 

Всю ночь я просидела за его ноутбуком на кухне, где буквально сегодня мы последний раз были так близки, как были когда-то и как никогда уже не будем. Я не удержалась от соблазна просмотреть историю на его MacBook.

Последние запросы в Google показали изнанку его глянцевого счастья: «100 способов самоубийства», «где купить кокаин в Москве», «смерть от передозировки наркотиков», «ранний детский аутизм и шизофрения». В личной почте конкуренцию мне и Соне составляли только проститутки. Больше никто ему не писал и он никому – тоже.

В пять часов утра я решила заварить себе вместо привычного кофе успокоительный чай. Полезла на полку с лекарствами и нашла там много упаковок с препаратом прозак и ещё больше упаковок с трифтазином.

Оба эти названия я записала себе в блокнот, чтобы дома спросить маму о том, в каких случаях их назначают.

 

С утра Владимир проснулся с чувством глубокого похмелья и вины. Он попросил у меня прощения, осведомился о состоянии несчастного Славика, который вчера сбежал от нас, поблагодарил меня за заботу, проводил до двери и обещал позвонить сегодня же вечером. При этом оба мы понимали, что он не позвонит. Мы долго стояли в дверях и искали нужные прощальные слова друг для друга. Внезапно в коридоре появилась Соня. Она смотрела на нас своими большими зелёными глазами и, казалось, всё понимала. Аккуратно обойдя Владимира, она подошла ко мне, потянула к себе и прижалась головой к моим плечам. Потом она прислонилась лицом к моим рукам, и я почувствовала, как что-то мокрое коснулось моей кожи.

– Да ладно тебе, Сонечка, всё пройдёт, и будем с тобой снова ещё сидеть на кухне и болтать о моде и о фильмах. И вино на крыше ещё попьём, – сказала я, и сама не заметила, как на глазах появились слёзы. Первые в моей жизни слёзы от нежности. И подумать только, я плакала о нежности к его жене!

Пока я спускалась по лестнице, они оба стояли на площадке и смотрели не вслед. Выражение этих лиц в этой странной ситуации я, наверное, никогда не забуду – настолько потерявшимися и смущёнными выглядели они оба.

 

Вечером я несколько раз позвонила Владимиру, но он не ответил. Потом я как бы невзначай поинтересовалась у мамы, от чего назначают трифтазин и прозак, вызвав у неё беспокойство своим вопросом.

– Прозак – от эндогенной депрессии, а трифтазин – от шизофрении, – ответила она и спросила, почему я вдруг интересуюсь этим.

Я ответила, что для подруги, которой назначили и то, и другое.

– Нет, это просто невозможно, чтобы то и другое вместе. Их никогда вместе не назначают. Препараты совершенно из разных групп. Ты что-то перепутала, – сказала она мне.

И, наконец, в моей мысленной мозаике нашлась последняя деталь – последняя причина, объясняющая столь сильное взаимное притяжение Владимира и Сони. У него не было причин, объясняющих свою любовь к ней, но зато они были у меня и лежали в их домашней аптечке.

Любовь – это то, что нормальные люди ищут всю жизнь и не находят, а ненормальные испытывают при идеальном совпадении двух неврозов. Так и произошло у Владимира с Соней. И я впервые без зависти взглянула на их союз и мысленно пожелала им счастья, которого, несомненно, оба они заслуживали.

 

P.S. Моё пожелание сбылось. Через год я случайно узнала от одного из бывших коллег, что Владимир живёт с женой в Нью-Йорке и иногда бывает с ней в Москве. Всякий раз, когда Владимир приезжает, он звонит ему и ещё паре человек из нашего бывшего офиса, и они вместе собираются на ужин в каком-нибудь уютном ресторанчике. При этом, когда кто-то из бывшей компании вдруг вспоминает обо мне и предлагает мне позвонить, Владимир всегда смущается и под нелепыми предлогами отказывается, тем самым вызывая удивление у наших общих друзей.