Его жена и моя нежность

 

 

 

После свадьбы его как подменили. И Соню тоже. Она стала еще хуже – нервной и ещё более худой. А он стал по-семейному серьёзным и ограниченным. Шутки о Соне были уже под запретом. Зато разговоры об её ежедневном рационе питания и несправедливости её работодателей стали для него обычным предметом обсуждения с нами – со своими друзьями.

Когда Владимир получил предложение сотрудничества с известной американской медиа-конторой, мы все в тайне друг от друга вздохнули с облегчением. Не потому что мы хотели избавиться от него и Сони, а потому что общение стало неловким и, в общем-то, ненужным обоюдно, но почему-то прервать его не было сил.

Его последний месяц в Москве стал месяцем нашего капитального отрыва: с вечеринками до утра в его огромной квартире на Проспекте Мира, которые всегда заканчивались тем, что мы все вместе просыпались в одной постели – он, Соня, я и мой новый парень Славик. С утра мы разгребали бутылки (положа руку на сердце, делала это обычно Соня) и готовили завтрак.

Я обычно делала блинчики по-французски – безумно калорийные, пережаренные блины из замороженного теста с какой-нибудь хренотенью, именуемой банановой начинкой. Славик варил мокко в новой кофемашине на кухне Владимира. Сам же хозяин с утра редко участвовал в приготовлении завтрака, поскольку каждое утро, независимо от того, каким безбашенным он был ночью, его ждали «Ведомости», «Коммерсант», мониторинги и отчёты. Нам удавалось завладеть его вниманием в эти утренние минуты только в исключительных случаях, когда вместо моих незабываемых французских блинчиков на завтрак были Сонькины русские сырники. Она явно делала их не по рецепту и явно делала их хорошо. Внешне они выглядели как-то не очень привлекательно, но на вкус были очень даже ничего. Такой же была и сама Соня – при первой встрече она производила отталкивающее впечатление, а после нескольких встреч к ней привыкали и даже любили.

Она умела, например, смеяться над приключениями Владимира с девицами из Таиланда. Умела не ревновать, когда находила в компьютере его фото в обнимку с другой. Не ревновала она и ко мне. И даже, найдя один журнал, где мы по какому-то странному поводу выступаем в качестве героев материала о романе на работе и уверяем журналистку в своей скорой свадьбе (при этом оба как бы невзначай упоминаем проект, над которым мы тогда работали), Соня нисколько не смутилась.

 

Позже я узнала, что жена моего небедного друга ездит на учёбу на метро и не ходит в кафе, потому что там дорого. Эта характеристика шла вразрез с тем образом, который нарисовался у меня в голове. Ещё она была совершенно равнодушна к моде и почти не пользовалась косметикой. Из всех развлечений Владимира она разделяла только одно – любовь к модным гаджетам. IPhone и iPad были подарками, которые она от него согласилась принять. Завладев «яблочными» девайсами, Соня практически полностью ушла из мира ренального в мир Стива Джобса.

Собираясь у Владимира на кухне вечерами, чтобы выпить вина или поиграть в Мафию, мы почти забывали о присутствии в его доме нового человека – его жены. Иногда мы даже забывали сказать ей дежурные «Привет» и «Пока» – так незаметно было её присутствие в доме и жизни Владимира.

Первые эмоции на её лице я увидела в день, когда мы провожали нашего общего друга на самолёт в Нью-Йорк. Согласно их плану, Соня должна была приехать к нему через месяц, сдав свою сессию. Владимир уезжал тогда на год, и только в тот дождливый июньский день я поняла, как сильно я недооценивала присутствие этого мужчины, моего бывшего любовника, а ныне чужого мужа, в своей жизни.

Когда самолёт поднялся в небо, я посмотрела на стоящих рядом ребят – Славика, дрожащую Соньку, Вовку (тёзку Владимира), Димку и Кирилла из нашего уютного офиса и чуть было не расплакалась. Только сейчас я поняла, что, проводив сегодня Владимира, я проводила вместе с ним целый этап своей жизни – три года работы в роли ивент-менеджера в нашем далёком от корпорации Джобса, но таком близком моей душе пиар-агентстве.

И что бы ни говорил за формально-прощальным распитием Сангрии мой бывший шеф и любовник, всем было понятно, что агентство доживает свои последние дни. И что теперь каждый из нас поплывёт дальше самостоятельно. И что в таком составе мы видимся, вероятно, последний раз. А между тем, агентство было не только местом моей работы, но и моей тусовкой, средой обитания и зоной комфорта, из которой так не хотелось выходить.

 

Я посмотрела на Соньку. Она выглядела несчастнее обычного и усиленно сдерживала слёзы.

– А ты-то чего грустишь? Ты ж его скоро увидишь, и Америку заодно, – подбодрил её мой Славик.

Она, и раньше не славившаяся многословием, лишь улыбнулась в знак благодарности и убрала намокшие пряди белых волос со лба.

– У тебя всё в порядке? – спросила я её.

Она кивнула и отвернулась в сторону. Я подвезла её до дома (до того самого дома, где когда-то оживали мои мечты, а теперь проживала она). В машине остался запах валерьянки.

«Удивительное существо», – подумала я про себя и поехала в центр.

Владимир попросил меня позаботиться о ней в его отсутствие. Чёрт возьми, он просил меня, свою любовницу, позаботится о ней – его жене. И я, конечно же, согласилась. И честно заботилась, звоня ей каждый день и мучительно преодолевая вместе с ней её стеснительность и замкнутость, вытаскивала её из тесных рамок её внутреннего мира, уютного мирка, тайны которого были известны только Владимиру.

 

У меня уже почти не оставалось сомнений, что эта Соня намного глубже, чем кажется. И что у него есть резоны её любить. Из всех моих попыток интегрировать Соню во внешний мир и московскую богему успехом увенчались лишь несколько.

Однажды я вытащила ее на open-air фестиваль современного искусства. Два бокала глинтвейна на свежем воздухе и общая атмосфера каким-то образом вывели нас к разговору о буддизме, который она, к моему огромному удивлению, могла поддержать. Когда она, слегка опьянев от бокала вина, в своей привычной сжатой манере стала аккуратно и вместе с тем как-то очень грустно говорить о своём одиночестве, я попыталась привести ей цитату одного из своих друзей-буддистов.

Она вдруг как-то странно посмотрела на меня и сказала: «Одиночество – извечный рефрен жизни. Оно не хуже и не лучше, чем многое другое. О нём лишь чересчур много говорят. Человек одинок всегда и никогда». И после небольшой паузы спросила: «Это ты имела в виду? Это цитата Ремарка, но в буддизме много других очень верных мыслей на эту тему».

Потом она пояснила, что одиночество для неё вовсе не проблема, когда речь идёт о том, чтобы быть наедине с собой. Проблема лишь – одиночество в любви, когда чувствуешь, что физически не хватает воздуха, когда рядом нет любимого человека. Об этом, по её словам, не писали ни Ремарк, ни буддисты. «Это моя личная ограниченность. Я могу реально задыхаться без него. И он это знает. Но всё равно иногда забывает позвонить», – сказала она. Так я выяснила, что Соня читает Ремарка и много знает о буддизме. И что она знает что-то такое о любви, чего пока ещё не знаю я.