Пикет вчетвером

 

 

В рассказе использовано стихотворение Павла Шульги “Ноктюрн”.

 

 

 

 

Когда долезет старая улитка
До самой нижней точки Фудзи-ямы,
Когда ça va в предутренней истоме
Пролает, что дела давно не bien,
Я соберу нехитрые пожитки
Надену взгляд надменный и упрямый,
И прочь пойду, бездумен и бездомен,
От смелости своей немного пьян.

Я не терплю двуличия и фальши,
А лгать себе – ищите маргинала,
Ведь я в душе честней, чем доктор Ватсон,
Честней, чем даже доктор Айболит.
Зовет меня дорога дальше, дальше,
Навстречу неизвестному финалу.
Я больше не могу здесь оставаться,
В душе моей огонь космопалит.

Все больше кровоточит в сердце рана,
Все тише стук сердечной барабаньши.
И прячется за сломанной кулисой
Король немузыкальных старых Лир.
Смотри, как здесь темно и иностранно,
А будет все темней и иностраньше.
Прости-прощай, безумная Алиса,
Я покидаю твой безумный мир.

Не поминайте лихом, человеки.
Мне путь отсюда – прямо. Только прямо.
С губной гармошкой, в драных старых джинсах,
По сломанному компасу – и пусть.
Я был бы рад остаться тут навеки,
Найти себе поглубже Фудзи-яму…

Но я здесь почему-то не прижился,
А значит, и нигде не приживусь.

Окна выходили на запад. По вечерам бухту заливал оранжевый свет, а в бархатистой мякоти багрового неба висел тяжелый, огненный апельсин. Он неудержимо скатывался в море, приближался к шелковой глади, готовясь нырнуть и пробуя воду собственным отражением, которое уже плескалось в коньячной, темнеющей глубине.

На балконе стоял маленький стол, накрытый к чаю. Гелена Сергеевна настаивала на том, чтобы вечером пили чай именно здесь, и сама накрывала, не пользуясь услугами горничных. Все необходимое она покупала по дороге домой, когда они с Ингой или с Савелием шли в полдень с пляжа. Заходили в маленький магазинчик, выбирали печенье, чай с бергамотом, настоящий, не в пакетиках, чтобы заварить его в привезенном с собой прозрачном чайничке так, как любит Лев Львович. Никто не противился инициативе, дружно усаживались вчетвером, и пили, глядя на черные силуэты парусников на фоне красного неба и оранжевого моря: Савелий с молодой женой и его отец, муж Гелены Сергеевны, Лев Львович.

Они поженились около года назад. Все поженились. Савелий с Ингой и Лев Львович с Геленой Сергеевной. Марьяж получился самый неординарный, ибо не только профессор с Савелием были между собою родственниками, но и Инга была дочерью Гелены Сергеевны, а та, соответственно, ее мамашей, а теперь еще и свекровью…

Савелий, осознав, что одновременно является мужем, сыном, зятем и пасынком, предпочитал эту тему в разговорах не затрагивать, Лев же Львович, будучи по натуре смелым и задиристым, напротив, любил порассуждать за обедом об этом клубке связей и взаимоотношений, вызывая припадки смеха у невестки и снисходительные улыбки жены.

– Зять! – неожиданно кричал он своим громоподобным голосом. – А не свозить ли нам твою мачеху и сестренку на юг? Я как молодожен до сих пор не отгулял положенное мне свадебное путешествие.

– Примерная невестка согласная, – откликалась Инга. – Завсегда выполнит то, чего свекор со свекровкой пожелают, хоть на Северный Полюс погонят, хоть в сани впрягут… Заездили уже, житья от них нет! Правда, мамочка?

– Да мне наплевать, – меланхолично говорил Савелий. – Хоть на север, хоть на юг, везде одни и те же рожи. Опупел уже от такого количества родственников. Может, часть куда-нибудь свалит?

– Шо? Ви требуете размена? – орал Лев Львович. – Никогда! Я эту квартиру… Потом и кровью… Страшной ценой унижений и предательств… – его раскатистый смех разносился по просторной жилплощади так, что дребезжали стекла во всех пяти комнатах.

– А вы, вы… Вот ведь зятька бог послал…

Они жили в старом четырехэтажном доме с лепниной и высокими потолками, с окнами на Пряжку и узкими, длинющими лестничными пролетами. Лев Львович читал спецкурс и заведовал лабораторией при кафедре оптики и полупроводников, Савелий был филологом и переводчиком, получал гонорары за статьи, переводил с итальянского и баловался сетевой литературой втайне от жены, которая с утра до ночи писала портреты и прочую натуру, заваливала свою комнату холстами и бегала в расположенную неподалеку мастерскую, где обитала и расправляла крылья питерская богема. Гелена Сергеевна работала редактором в крупном издательстве, обожала свою работу и вечно возилась с какими-то молодыми авторами, заваливая другую комнату общей жилплощади объемистыми рукописями и новенькими, пахнущими типографской краской, книжечками.

Бывают на свете странные союзы. Странные, неизвестно откуда взявшиеся взаимоотношения, которые объединяет вовсе не кровное родство, а такая зыбкая и эфемерная субстанция, как родство душ.

Им было удивительно тепло вместе, в этой большой квартире, куда торопился каждый, стараясь принести вечером домой что-нибудь интересненькое: тортик из “Севера”, свежую новость из мира науки, удачный эскиз или просто хорошее настроение от очередной творческой удачи. Это было одно из тех мест, где тянет остаться, прижиться, навеки поселиться… Самая настоящая Фудзи-яма.

 

 

*   *   *

 

На юг все-таки поехали. Поселились в гостинице с видом на бухту и с маленьким чайным столиком на балконе трехкомнатного люкса. Пили чай, а после чая играли в пикет. Это Гелена Сергеевна всех научила, признанный спец по висту, покеру, преферансу…

– Настоящий, коренной французский пикет играется только вдвоем, и чтобы игра была занимательна, необходимо равенство сил между партнерами, – объясняла она, сама все более увлекаясь. – Есть Нормандский пикет, его играют втроем. Шансы выигрыша и проигрыша тут дробятся, трудности увеличиваются. Ну да нас с вами это не интересует. Пикет вчетвером – вот то, что надо. Те же тридцать две карты, но прикупа никакого, надеяться практически не на что. Что есть, то есть, все становится ясно сразу. Ясно каждому игроку, но для остальных – лишь догадки. Промахи и рассеянность, поэтому, не извиняются, каждый игрок должен быть очень внимателен к игре партнеров, зорко следить за выходами противников. Не разрешается ни переспрашивать, ни пересматривать карты…

Никто из четверки не жаловался на рассеянность и несообразительность, поэтому игра прижилась. Дома тоже иногда садились, только там свободное время выдавалось редко, здесь же, на юге, играли почти каждый день, глядя на оранжевые закаты и ослепительную, огненную гладь моря, обманутого безветрием и словно забывшего в этой тихой заводи о дремлющей до поры стихийной своей природе…