Азбука Сотворения. Глава 2.

27 МАРТА, ВТОРНИК.

СВОБОДА…

На привольном, изумрудном ковре весеннего луга пасётся горячий табун молодых необъезженных лошадей. Воздух колышется запахом разнотравья и утренним гомоном птиц, безумствующих от любви. Лошади резвятся, пробуют силы, нервничают, взбрыкивают друг на друга, щиплют сочный жирный клевер… внезапно всей оравой срываются в вихрь – несутся без цели, наслаждаясь жизнью и являя собой само воплощение свободы! Пройдёт немного времени, и от этой красочной картины останутся только застиранные до дыр воспоминания. Бывшие гордецы, из тех, кто сразу не угодил на мясо, будут лениво жевать сено в стойле или плестись по израненной просёлочной дороге, волоча повозку с кашляющим хозяином. Вместо спонтанной свободы самовыражения лошади получат сытую предопределённость прозябания, имя которой – неволя. В чём суть подобной метаморфозы? Почему тот, кто звенящим копытом пел гимн свободе, становится тиражным рабом, променявшим радость спонтанного полёта на угнетающий комфорт беспросветного добровольного заточения?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо сначала расшифровать смысл слова «свобода», очистив его от путанных метафизических комбинаций, вполне достойных, но чаще предвзятых умов, ребяческих фантазий увлечённых формой поэтов, и неустанных спекуляций толпы, выдающей за неё хамскую вседозволенность бунта или безмозглую наглость животного эгоизма. Хотя свобода, сама по себе, – понятие вненравственное – она напрямую связана с возможностью или отсутствием выбора – уровнем, где автоматически соприкасается с моралью, то есть с осознанием последствий произвола и комплексом взаимоотношений человека с обществом себеподобных, конфликтов с живой природой. Однако, понимание под свободой только «права выбора», уводит от главного здесь в веские, но второстепенные умозаключения о бегстве от свободы, взаимозависимости человека и совести, иные морализаторские теории естественного закрепощения личности в тесном современном мире.

Путь этот многократно пройден и где-то даже абсурден, потому что рассматривает человека отдельно от природы, как некий феномен неизвестного происхождения, или, что ещё хуже, как богоявленный неудачный шедевр. Можно посочувствовать этой велеречивой образной демагогии, её создателям и вялотекущим распространителям, с оговоркой: своекорыстный наив всегда сопровождает поиск. Природа, это не то, что урбанисты называют «окружающей средой» – окружающей кого! человека? забавная геоцентрическая наглость! – а вечная, могучая идея самовозрождения, регенерации, эволюционности, в которой человек – неотъемлемая её часть – черпает вдохновение совершенства и гармонии. Поэтому говорить о свободе, необходимо стоя перед зеркалом природных закономерностей, потому что даже в его крохотном осколке отражается больше, чем вы найдёте во всех библиотеках мира.

Природа трактует свободу, как центральный волеобразующий инстинкт всего живого. Свобода здесь – основа выживания, развития, желания, воли и неукротимой способности «быть», а любое ограничение свободы – суть причина загнивания, остановки роста, вырождения. Не случайно, попав в неволю или под воздействие более сильной воли, птица, зверь, рыба, насекомое, растение, стремятся любым способом вернуться в привычную среду обитания, обрести физический суверенитет, разрушить препятствие, ограничивающее его волю. Это генеральный принцип сохранения целостности материи, пронизывающий всё содержание жизни, впрочем, имеющий вполне определённый ресурс адаптации. Иначе говоря, в словаре природы, свобода – допускающее коррекцию, бессознательное право и способность живой материи бороться, сохраняя своё единство, с целью дальнейшего развития вида.

Несколько иначе обстоит дело с человеком и прикормленным им животным бонусом: их «опосредование» свободы постепенно мигрировало в сторону ограничения воли «знанием последствий». Дело в том, что самопонимание, или сознание, – это единственный наследуемый признак, резко отличающий человека от остального животного и растительного мира, «мыслящего» инстинктами, то есть обладающего реликтовым разумом и рефлекторно – познавательным методом самоосуществления. Однако, сознание – могучий инструмент гармонизации целостного мира, человек превратил в опасное средство подавления всего сущего, чем противопоставил себя природе. Расплатой за агрессивное самодурство воли стала естественная потеря многих рациональных черт животных и, прежде всего, жажды свободы. Одномоментно, эта утрата принесла человеку и домашним животным сытость, что, безусловно, одурманило и несколько успокоило отщепенцев. Здесь, справедливости ради, необходимо признать, что свобода в «дикой» природе, подразумевает как условие существования голод, и большинство тварей животного мира находятся в постоянном поиске предмета пропитания.

Человек же осознанным трудом, предусмотрительностью, рациональным насилием воли над инстинктами сумел несколько избавиться от навязчивости желудочной рефлексии. Он, оптимизируя понятие «свободного времени», постепенно приобрёл возможность для досуга, развлечений, самосозидания и творчества. И вероятно, что с обменом свободы на сытость можно было бы смириться, если бы человек не потерял в результате его, главный атрибут или признак свободы – силу. Силу духа и тела взаимосвязано. Нет смысла, наверное, пояснять, что возможность уничтожить Жизнь одним прикосновением к ядерной кнопке, не является признаком силы. Тот океан проблем, в котором пребывает современное общество, обусловлен в первую очередь именно слабостью комплекса «человек», случайным выбором приоритетов, ложными оценками схем управления, бизнеса, власти, образования, прогресса, баланса, меры потребления, зависимостью от религиозных и традиционалистских предрассудков, диктатом утлого набора примитивных обывательских иллюзий.

Однако, рассуждая объективно, трудно упрекнуть общество в том, что оно пассивно плывёт к катастрофе удобного, развращающего рабства. Неоценимые, пока не массированные, попытки вернуть человеку инстинкт стремления к свободе были, есть и будут. Более того, можно рассматривать всю историю нашей цивилизации как неосмысленное всасывание в неволю, измерение её глубины, гибельности, понимание тусклой беспросветности дна, и, наконец, эволюционный, но энергичный подъём к свету. Человек себе бессовестно польстил, когда день рождения химерического существа, фактически идеи, назвал началом новой эры – это исторический нонсенс. Мы все, мы совокупно ещё в минусе, ещё до «новой эры», нам рано обнуляться, ставить после себя запятую. Наши щёчки пока отдают зеленью, и надо много, очень много работать, чтобы они приобрели цвет морковных идеалов. А все человеческие трижды гении и четырежды лауреаты завидных премий – те, кто создаёт и создавал алтарь человеческого духа, – лишь намёки на потенцию, авансы, выданные нам щедрой природой, в надежде на безусловный возврат, когда настанет срок. Это слепые, робкие и бессистемные примеры того, «на что» способен раскованный, сильный – то есть свободный интеллект.

Детерминировано, или обусловлено, желание стать сильным просыпается в человеке после череды унижений слабости, заставляющих его осознать преимущество силы и возненавидеть неволю, уяснив её несовместимость с собой. Но процесс подобного прозрения носит не массовый, а штучный характер, так как общество в целом несвободно и всячески, соответственно, сопротивляется движению единицы к силе. Оно ошибочно полагает, что свободный человек будет считать себя свободным и от самого общества – его норм, оценок – то есть фактически его дестабилизировать. Сталкиваясь с таким сопротивлением, у индивида, как правило, появляется стойкое, твёрдое желание ежесекундно ломать этот архаичный стереотип, доказывая судьбой, что общество обязано состоять из сильных членов, уважающих его за предоставленную возможность родиться, жить и стать однажды человеком. Именно стать! Потому что врождённая человеческая потенция у ребёнка, со временем неизбежно утрачивается под давлением господствующих физиологических установок на неволю, и он постепенно превращается в животное. Причём, не то, парящее над зелёным лугом, а совсем другое, деградирующее в стойле… И не случайно, с проблемой «очеловечивания» индивид, чаще всего, сталкивается в сознательном возрасте, когда приобретает необходимый опыт унижений и, вдохновляющий на развитие, багаж внематериальных знаний. Он должен, в этой ситуации, выбрать либо состояние полуфабриката на витрине глупости, потеющего от слов «хозяин», «кнут», «власть», либо путь самостоятельной личности, превращающей, всё чего коснётся, в совершенство.

В этом судьбоносном выборе ему помогают тысячи ярчайших феноменов человеческого духа, которые уже прошли свой осознанный путь к свободе и теперь взывают к каждому из напластования веков: дерзай! Не случайно желание стать сильным появляется у нас преимущественно под влиянием исторических фактов, литературы, искусства, философии, заветов, фольклора – то есть образцов, доказавших примером доступность «очеловечивания» и превращения дроби в единицу. Практически, не помогает найти в себе личность семья, крайне зависимая от обобществлённого негативного опыта, государство, с его спорными вертикалями, религия, пестующая серость, и массовая культура, сбывающая толпе лишь иллюзию акробатического могущества, виртуальную вседозволенность и торжество лотерейных ситуаций. Все эти «институты» объединяет методика перенесения личной ответственности за те или иные поступки на «нечто» вне человека, вне самого института. А их любимейший и жутко примитивный приём: материализация гипотетической схватки добра со злом, бога и дьявола, жизни и смерти, зятя и тёщи, искушения некой невинной души и распития чаши его последствий. Но, если и есть в мире реальная схватка, о которой стоит говорить серьёзно, то это схватка духа и тела, когда на скальном хребте позвоночника конкретного индивидуума сходятся непримиримо добро – сила, и зло – слабость.

С осознания факта личной ответственности за себя, за совершенство своего мира, за точное определение его границ начинается исследовательский путь единицы к душе, к физическому и нравственному совершенству. Процесс самовоспитания на практике, достаточно управляем, и зависит только от темпов мобилизации воли, умения менять тактику, корректировать цели, методы, направление поиска, и от способности правильно выбрать примеры для подражания, с которых неизбежно начинается личность. В природе авторитет учителя зиждется на его силе и примере, в отличие, скажем, от религии, где утверждается детское морализаторское превосходство некого прототипа. Одновременно с этим, религия спекулирует мифами о высшем попечительстве, а торговля опекой, несомненно, – нравственное преступление, так как она подавляет волю и формирует худосочную дробь, полностью зависимую от чужой воли или случая. В природе же независимость, самодостаточность учителя, прямо пропорциональна, стремлению ученика стать свободным. Учитель, авторитет здесь нужен питомцу лишь на стадии первотолчка, чтобы научить использовать его рефлекторный потенциал, врождённый разум, и в дальнейшем самостоятельно принимать решения, действовать автономно. И напротив, стремление общественных авторитетов от государства, финансов, религии подавить человека, дать ему своей махиной почувствовать свою ничтожность, говорит в свою очередь о слабости этих авторитетов, упрямо штампующих поколения рабов.

К слову сказать, так называемые «идеалы свободы» изобретены одними поработителями, чтобы руками толпы свергать других и присваивать себе их кнуты во имя собственного паранойяльного превосходства. Свободный, сильный человек не терпит давления власти, так как он добровольно подчиняется необходимости и, соответственно, чужд властности, связывающей личную свободу. Отсутствие внешнего руководства для него открывает простор развития и введения норм самоограничения, которые он избирает, повинуясь логике внутренних установок, исторического опыта и целесообразности. Сочетание общечеловеческой культуры с тонкими подсказками природы, дают единице возможность понять, что свобода, в высшем понимании, подразумевает усилие, а освобождает от него только абсолютная свобода, то есть смерть или фактически «несуществование». Поэтому свобода для человека – это прямая возможность делать то, что хочется, и одновременно независимость от желания эту возможность автоматически использовать. А проще говоря, свобода – это когда ты сильнее себя и можешь быть выше животного в себе. Согласитесь, что такая трактовка одной из важнейших универсалий бытия радикально отличается от «права существовать», присущего животной, ранней материи. Значит, свобода человека неотделима от степени его «очеловечивания» – без тавтологии не обойтись – и она, тем больше, чем дальше ты от физиологии, и чем ты внутренне управляемей.

Здесь возникает понятие аскетического идеала, но не в классической трактовке отказа от условно возможного, а в рамках поиска необходимого и рационального в себе. Не надо путать аскетизм с ностальгическими рассуждениями обречённого язвенника о жирном куске жареной свинины под стопочку. Презирать то, что тебе недоступно ввиду обстоятельств, – индикатор личностной астении. Сильный человек осознанно и свободно! отказывается от излишеств, понимая, что они ведут на больничную койку пресыщения, физиологической и психологической зашлакованностии, полной зависимости от мира вещей. Говоря об аскетизме, необходимо пояснить, что речь, в данном случае, может идти только о теле, потому что духу он противопоказан. Аскетизм духа и тела – это монашество, собственно, ничем не опасное, то есть не инфекционное, так как оно присуще исключительно редким индивидам без созидательной потенции – стойким реставраторам чужих обветшавших конструкций. Страсть, безбрежность, ненасытность, умеренная противоречивость нужны для совершенства духа так же, как рациональное потребление и расходование для идеального тела. Хотя понятно, что человеку трудно, порой, разделить дух и плоть в живой, вибрирующей сущности достаточно бренного организма. Потому что дух – это не только мозг, сознание, но и периферия, органы чувств, осязания, сердце, лёгкие. Нельзя сказать о жизни: «хорошо!», не вдохнув полной грудью пенный аромат весеннего сада, как и нельзя во мраке безысходности выплюнуть: «плохо!», не отхаркивая, тем самым, ядовитую застоявшуюся желчь сознания.

Дух и тело связаны между собой тысячью звенящих, информационных нитей, по которым встречно струятся импульсы обновления, подвижности, желания быть. Но у человека по условию приоритет всегда за духом, интеллектом – он в нём первичен, он командир, безостановочно ставящий тело в соответствующие ситуации позы, а оно – лишь солдат, носитель сознания, его кинематическая возможность действовать и саркофаг, навсегда погребающий дух после смерти. Душе же позволено жить намного дольше – иногда вечно – в сотворённых ею книгах, идеях, картинах, зданиях, то есть в наследии. В своей амбивалентности и совокупности, дух и тело творят судьбу человека, подсказывают ему тактику и стратегию, заставляют искать во всемирном опыте споры свободы для оплодотворения сознания решимостью на поиск в грандиозной картине мира своей неповторимой воли к жизни.

Вместе с тем, словосочетание «воля к жизни» сегодня выродилось в расхожий, узкоспециальный штамп. Кто-то выводил из него мифическую «волю к власти», ошибочно соотнося несознательное стремление жить качественно к надсознательному, искусственному, не присущему большинству, желанию повелевать, быть сверху, быть первым в серой толпе. Согласитесь, эта теория только сковывает человека, не оставляет шансов «любому» на автомодификацию, потому что мир, где всё стремится к власти ослаблен главенством процесса, без внятной перспективы результата. Да и само слово «власть» – убыточное, зацикленное на себе. Внутри него идёт бесконечная, изматывающая бойня, объясняемая почему-то приобретёнными инстинктами развитого сознания. Как раз наоборот – власть «извне» – это рудиментный остаток животного разума, то есть власть инстинктов, рефлексов, обстоятельств над творцом духа в себе. Ведь сознание, безусловно, не эксклюзивный продукт некого конкретного мозга, а бесценный рассеянный повсюду дар природы, общества, эволюции, прогресса, призванный уравнять шансы каждого в его движении к свободе. В данной ситуации, логично было бы ввести в оборот иное словосочетание – «воля к воле», в котором с одной стороны инстинктивное бессознательное притягивается к опытно проверенному сознательному, а с другой, «уже сознательное» стремится к свободе, воле, силе, вместе превращающих одноцветную, серую массу в сумму уважающих себя «по делу», ярких, разноокрашенных индивидуальностей.

Такая трактовка невыразимой сущности модели мира, даёт каждому человеку сознательную возможность поиска личной степени свободы, что, в общем-то, и происходит, несмотря на любые, в том числе и эти, досужие размышления. Остаётся только незлобиво вздохнуть о том, что движение к воле пока вялое, малозаметное, что общество в подавляющей массе духовно инертно. Что ему чрезвычайно тяжело расставаться с плесневелыми умонастроениями, исходящими из предопределённости бытия и сверхъестественной опеки над ним извне. Что желанность сытого, стойлового рабства выше стремления на бескрайние просторы голодного, алчущего духовного – неудовлетворённого только материальным – сознания, в котором траектория перемещения зависит исключительно от ощущения возрастающей внутренней силы, совестливой ответственности перед предками, ушедшими в состояние абсолютной свободы, и потомками, уже стоящими в эволюционной очереди на жизнь.

Возможно, не каждому отпущен талант, стать творцом гениальных фресок, радующих душу сумасшедших картин, зданий, мостов, ландшафтов. Не каждый способен написать осыпающийся искрами роман, реквием, манифест, бесценный учёный трактат, открыть панацею от «всех болезней века», но никто и никому не вправе отказывать в звании творца, духоборца, скульптора воли, одержимого архитектора личности, созидателя ему одному видимого мира гармонии. Ещё и ещё раз бессмертное, и в полной мере сакраментальное: начни с себя! За тобой всегда контрольная, как выстрел, мысль: человек ли я?!.. Другого надёжного, проверенного пути к хронической, перманентной, протяжённой личностной эйфории, а проще говоря, к счастью, нет.

Поэтому, если тусклым дождливым утром человек смотрит в окно и размышляет: отсидеться ли в спёртой клинической неволе, атаковать ли сознание свежим, холодным воздухом борьбы за себя, за человека в себе, то пусть вспомнит, что в полутора километрах над его головой, за грязным потолком мокрых беспросветных туч, сияет дерзкое – сильное – рассветное солнце и, нетерпеливо истекая огнём, ждёт каждого у кого достанет ума и мужества взмыть, подобно мысли, туда – вверх! – к ослепительному символу свободы и воли…