Лёд и пламя Арктики

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июль 2021 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 7 часов 45 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Глава 1

 

Баба Таня уходила из жизни тяжело, в страданиях, это все понимали и, в первую очередь, она сама: онкология не отпускала её, хотя доктор в больнице недоумевал по поводу того, что в таком возрасте старики, как правило, прогоняют болезнь, порой, на 10-15 лет даже забывают о ней. А я был благодарен отцу, он оставил дела и перебрался к нам, жил в кабинете деда Коли, куда я заходил с разрешения бабушки. У меня было тяжёлое время: чтобы поскорее выпустить специалистов для создаваемого следственного комитета, нам разрешили сдавать госэкзамены по ускоренной программе. Не секрет: курс у нас серьёзный, многие ребята отслужили в армии, прошли горячие точки, так что никто не сомневался в их готовности пополнить, как у нас шутили, ФБР местного разлива. Мы знали и несколько кандидатов, отобранных для службы в ФСБ, но они шли на дальнейшую учёбу без болтовни и лишнего шума. И было, кстати, немало, особенно провинциалов, настолько цепких по жизни, которым не больно-то хотелось одевать полицейскую форму, искали места в фирмах, адвокатских конторах, чтобы сразу получать хорошие деньги, снимать жильё и кадрить женщин с пропиской.

Утром я забежал в комнату бабы Тани, сел на стул у кровати, взял её жёлтую, невесомую руку, сказал:

– Ну, что, филолог, благодаря тебе я лучше и грамотнее всех заполнил запросы в органы власти... Бабуль, ты, наверное, здорово помогала деду в его чиновничьих делах?

– Боже упаси, Саша... – оживлялась она на секунду при упоминании имени деда, – он меня вообще не посвящал в свои дела. Я о его последней награде – ордене Дружбы – узнала только через год, когда мы поехали на приём в Японское посольство... Смотрю, на парадном пиджаке рядом с синеньким орденом Почёта висит новый, какого-то зеленоватого цвета орден. Он сказал, что его наградили за укрепление мира и дружбы...

– Ты не скучай без меня, ладно? У меня две консультации и сразу примчусь домой. Будем обедать... Куриного бульона ещё полкастрюли осталось, объедаловку устроим: я твои любимые ежи принесу, у нас теперь свою кулинарию открыли, прямо на выходе из столовой...

В комнату заглянул отец, ухватил концовку разговора про ежи, не мог смолчать:

– А помнишь, мама, как ты их готовила, особенно на даче? Я впервые тогда ел ежи из рыбы... Всё-таки отец у нас отличный рыбак был!

– Боже мой, мальчики мои, как я рада, что вы у меня есть. Какое счастье видеть вас в свой предсмертный... – баба Таня замолчала, склонила на подушках голову к окну, по щеке потекли слёзы, застревая в морщинках жёлто-серого цвета.

– Ма-ма, мама... – сын тоже готов был расплакаться, – пожалуйста, не говори так, по-жа-луй-ста. Давай, дадим Саше спокойно сдать госы, получить диплом... Мы вывезем тебя на дачу, ты поднимешься, мы ещё на реку будем ходить.

– Ми-лы-е мои, я счастлива... Несмотря ни на что. Я подожду уходить. Подержу в руках диплом Саши, прочитаю твою новую книжку, сынок. Дождусь поступления Даши в институт и тогда уже можно будет оставлять вас с лёгким сердцем... Пока вы оба здесь, а я в здравом уме говорю: дедушкину квартиру, Юра, я завещаю твоим детям, Саше и Даше. Дом на реке с участком – твой. Вы с женой привыкли жить на природе, в коттедже. А уж как распорядитесь жильём дальше, это ваше семейное решение будет. Ты не обиделся, сынок?

– Ну, что ты, мама, у нас большой дом, река, небольшая, правда, но пескари водятся, машина, худо-бедно, пошли мои книжки, на ТВ приняли сценарий, не уверен, что доведут дело до ума, но вдруг и мне, наконец-то, повезёт? – сына душили слёзы.

Я встал со стула, усадил его вместо себя, сказал:

– Чтой-то все рассопливились, а, бабуля? Убегаю, ждите меня к обеду. Пап, телефоны скорой для укола – на столике, в прихожей, если что, звони, построже с ними, а то они к больным пенсионерам не очень торопятся... Всё, целую, пока-пока...

 

 

*   *   *

 

– Александр Юрьевич? Вы – к Бобо Константиновичу? Минутку... – высокий, элегантный молодой человек, с пучком смоляных волос, собранных на затылке, приподнялся из-за перегородки, приветливо посмотрел на меня, жестом приглашая присесть на диванчик без спинки, вдруг по-английски заговорил в микрофон, нацепленный на ухо, – минутку, да, вас ждут, включаю конференцию, по договорённости, записывается... – простите, – обратился снова ко мне, – партнёры вышли на связь совсем неожиданно, я только успел собрать членов правления... Агриппина, займись нашим акционером.

Подошла китаянка со странным для неё именем Агриппина, притронулась к локтю, мило улыбаясь, повела в бар, что располагался справа от приёмной начальника с табличкой: «Председатель совета директоров Б. К. Доброволин». Я попросил чашку кофе, достал телефон, стал звонить отцу. Почувствовав по голосу, что он в панике, сказал:

– Ну, что ты раскис, пап! Да у меня бабуля сто раз улетала, делали укол, а то и два, и она возвращалась... Это период обострения, всё пройдёт... Как увозят?! В онкоцентр? Отец, это окончательное решение? Езжай туда! Я щас же приеду... – он что-то пытался говорить об экзаменах, но я сказал, что всё остальное – ничто сейчас, надо вытаскивать бабулю.

К моему столику подошёл Бобо. Он постарел... Нет, так нельзя говорить о восточном человек: он возмужал, заматерел настолько, что стал похож на типичного абрека с картин классиков живописи. Обнял меня, прислонился небритой щекой к лицу, сказал:

– Спасибо, что ты приехал... Мы вылетаем к ночи. В Мурманске умер председатель совета директоров нашей крупной компании. Саша, совету я предложил твою кандидатуру, на замещение, ибо уверен в тебе, как в самом себе.

– А баба Таня? Я звонил отцу, скорая отправляет её в онкоцентр...

– Минутку, потерпи... Агриппина, найди Чеснокова, – сказал он девушке, продолжавшей стоять на некотором расстоянии от нас, – сколько Татьяне Васильевне? Семьдесят четыре? Мы всё сделаем для неё, – говорил он, протягивая руку к телефону, – Володя, ты можешь в свою клинику принять бабушку нашего акционера? Да, ей – семьдесят четыре... Было обострение, пока непонятное для медиков. Она на скорой сейчас, собираются в онкоцентр её везти... Твои службы перехватят и всё сделают? Хорошо, спасибо, брат, твой должник. Обнимаю... – он вернул телефон, посмотрел на меня, – ты хороший внук, Саша. Вот только с дедом Колей мы промахнулись, не смогли уберечь его сердечко... Об экзаменах – не волнуйся, сколько тебе осталось? Два? Вот и сдашь позже, с основным потоком. Или ты в следственном комитете собрался работать? Шучу, не обижайся.

– Бобо, я что-то не врубаюсь... – довольно резко перебил я собеседника, – какой Север, какой совет директоров? Ты же знаешь, что с бабой Таней я живу все эти годы... Она не переживёт мой отъезд.

– Ты – внук, любящий и любимый, – Бобо тоже заговорил довольно жёстко, – это хорошо. Но у неё есть сын, твой отец, он должен быть с матерью или она должна быть с ним. Все эти годы он жил за счёт нашей компании, Александр, и это нормально, дед Николай подумал и о нём. Но сейчас наступил такой час, что тебе надо строить свою жизнь, закреплять себя в роли хозяина, думать о будущем нашей компании. Там, в Арктике, непростая ситуация: мы вышли на разработку шельфа, в гонке должны победить мы, а не соседи. Мы уже имеем первые результаты, гигантские. И это только в прибрежной части океана...

– Ты же говорил о крупной медиакомпании? – спросил я напрямик Бобо, – а тут речь о разработках шельфа, о нефти, газе...

Он улыбался, морщинки сбежались к его глазам, молчал, раздумывая, что мне ответить. Сказал:

– Оборот металлургического гиганта в Липецке – десятки миллиардов долларов, так? «Стинол» – холодильники, которые они выпускают, называются у них продукцией ширпотреба. Вот и наша медиакомпания – продукция ширпотреба... ха-ха-ха-хёх, – каким-то лающим голосом засмеялся Бобо, – надо чем-то себя подстраховывать, а? Я лечу с тобой, Саша, чартером, два часа с лишним в пути, успеем обо всём поговорить... Допивай кофе и заходи в мой кабинет, там руководители холдинга, коротко обсудим процедуру твоего назначения...

Наверное, я многого не понял из разговоров в кабинете Бобо, узнал лишь точно: совет директоров арктической компании надо удержать за холдингом. Меня сначала представят, как исполняющего обязанности руководителя совета, чтобы со временем утвердить на общем собрании акционеров председателем. В принципе, от меня не так много и требуется на этом посту: есть правление компании по разведке шельфа северных морей, его председатель, несколько заместителей. Главное, что дошло до меня, заключалось в следующем: всем партнёрам и заинтересованным лицам мы должны на собрании просто и ясно объяснить, что пришло время назвать истинного хозяина компании, у которого сейчас сосредоточено в руках более пятидесяти процентов акций. Всё. И вот этот молодой человек, господа хорошие, живой хозяин – Александр Юревич...

 

 

*   *   *

 

Я даже не знал, что в лесопосадке на окраине столицы есть такой медицинский центр, который обслуживается академией. Приехал я туда примерно через пару часов, как бабу Таню и отца привезли на скорой. Её осмотрели специалисты, затем помыли, переодели, сделали уколы и она уснула. Отец разместился в гостевом блоке рядом с палатой своей мамы. Когда я открыл дверь, он лежал на кровати поверх одеяла и плакал. Неприятная картина, мне было страшно жалко его, но я не стал успокаивать, прижимать рано поседевшую голову отца к груди, а довольно твёрдо сказал:

– Пап, успокойся. Я не звонил тебе, не тревожил и не вызывал по ночам, когда у бабы Тани были обострения и жуткие боли. Искал выход, иногда мне помогал Бобо Константинович, присылал медика из частной клиники, бабушке вводили обезболивающие и мы продолжали тихо – мирно жить... Ты же знаешь: чему быть, того не миновать. Но лечащий врач мне сказал, что болезнь может уснуть, только не надо провоцировать её, люди в старости десяток и больше лет живут в таком состоянии. Я знаю, что Бобо определил её в лучшую клинику, деньги на лечение – есть, это я тебе гарантирую. А мне сегодня ночью надо лететь в Арктику, принимать компанию по разведке полезных ископаемых, там скончался председатель совета директоров... Сотни людей, буровые суда, вспомогательный флот, базы по всему побережью океана... И вот контрольный пакет акций – теперь у меня. Понимаешь, пап? Это наше будущее, моя жизнь, которую завещал дедушка Коля.

– Боже мой, боже... – забормотал отец, – что я буду без тебя делать, сын?

– Жить, пап, вдвоём с твоей мамой, в знакомой квартире, помогать ей, ухаживать... Да полно, если встанет на ноги, а бабуля всё сделает, чтобы это случилось, то ещё будет за тобой ухаживать. Дашку притащи сюда, пусть в мою школу переведётся, лучшая языковая, не хило закончить такую, а? И будет всем вам счастье, – я улыбался, что нельзя было сказать об отце.

Мне был неприятен разговор в подобном тоне, но я специально допустил такую фамильярность. «Так раскисать, струсить перед болезнью, – думал я, обвиняя отца в безволии, правда, злости на него не было, я знал, как он любит свою маму, – и в то же время – за последний год они вдвоём с моей матерью только раз зашли к бабе Тане, через два дня после её дня рождения». Я перестал с ними разговаривать, повод для молчания был хорошим: готовлюсь к экзаменам, не до бирюлек. Думаю, отец понял причину такого охлаждения к нему, мучился, но боялся заговорить первым, объясниться. Да и что он мог сказать? Что у него кончаются деньги, которые мы когда-то, после разговора с Бобо Константиновичем, поделили поровну? Что ему скоро не на что будет жить, кормить-учить Дашку, обслуживать нашу маму с её закидонами? Что надо, наконец, принимать мужские решения? Я говорил ему о немецком банке, в который компания определила мою половину денег, только с процентов по вкладу мне с бабушкой хватало на приличную жизнь. Он никого не хотел слушать... Но это – его проблемы, взрослого человека, отца семейства.

Вышел из гостевого блока, попал в царство полутеней и полутонов: на большущей сине-белой кровати лежала маленькая старушка, прикреплённая к капельнице, над её головой стрекотал аппарат, белая лента кабеля уходила за двери, в дежурный медблок. Баба Таня спала, я улыбнулся: хороший знак. Сколько раз за годы нашей совместной жизни мне приходилось вот так наклоняться к её постели, слушать дыхание и ощущать такую сильную любовь к ней, что щемило сердце. А утром она говорила:

– Плоховато сегодня спала, слышала, как ты ходил по квартире... Не пей много воды на ночь, пожалей мочевой пузырь, Саша.

– Поправлял одеяло на твоей кровати... – я улыбался ей.

– Ой, выдумщик, ой, не выдумывай! – смеялась тихонечко бабушка, – да я бы тебя за километр почувствовала...

Я подошёл к подушкам, посмотрел на жёлтое с восковым отливом лицо бабы Тани, не удержался, погладил её высокий лоб, поцеловал в висок и резко направился к выходу. В дверях стоял отец, он, конечно, видел моё прощание с бабушкой. Молчал, как-то жалко смотрел на меня. Я сказал:

– Позвоню, как долетим. Держи мобильник при себе... – неловко, вскользь прижал отца к плечу и буквально выбежал из палаты.

 

 

*   *   *

 

В самолёте было с десяток мест: два удобных глубоких кресла перед журнальным столиком, на противоположном борту – шесть мест для пассажиров. Бобо сел в кресло по ходу полёта, напротив себя посадил первого замминистра, предварительно познакомив меня с ним. С председателем правления холдинга, хозяином расчётного банка, владельцем зарубежных компаний и телохранителем он познакомил меня в своём кабинете. Ужасно красивая стюардесса принесла вина, красного французского, уже разлитого по фужерам, много конфет, зефира и других сладостей, почти полную коробку маленьких орешков, видимо, они нравились Бобо. Он поднял фужер, приглашая нас выпить за взлёт и посадку, пригубил вино и стал есть орехи. Я отдал фужер стюардессе, достал планшет, начал читать Гавальду. Вспомнил Марселя, его первую попойку с нами, русскими, на первом курсе университета. Он всё-таки познакомил меня со своим родственником в представительстве парфюмерной компании, но дело дальше знакомства не пошло: тому нужен был не только менеджер, но и любовник. Я сказал Марселю, что за такие подставы у нас бьют морду. Он не сразу понял, на что я обиделся: «Ну, послал бы его! Или дал по уху... Делов-то. Но уволить я его пока не могу... Кстати, он сын моей тётушки, ха-ха-хиии, – он смеялся искренне и от души, – какие у вас тут строгие правила!» Я подумал в сердцах: «Что с них возьмёшь – французы...»

– Саша, присядь ко мне, – услышал голос Бобо Константиновича. Рядом с ним никого не было, самолёт больше часа был в полёте, многие – дремали в креслах. Сел ещё в теплое кресло, смотрю на шефа, его коричневые с чёрными крапинками глаза смеются, услышал сквозь гул мотора, – с крещением тебя, со вступлением в нашу семью... То, что вина не стал пить, молодец, но демонстрации устраивать не стоит, надо уметь делать вид, что ты – спец во всём...

– Водки бы я выпил, вина – не хочу...

– Хорошо, твоя воля, – Бобо поднял палец, стюардесса вынесла длинную тонкую рюмку водки, – сосредоточься, сейчас я скажу главное. Мы с тобой вдвоём летаем первый и последний раз, нам нельзя погибать одновременно. Ты стал моим официальным партнёром и преемником, у нас с тобой на двоих пятьдесят процентов акций плюс одна акция. Я ждал так долго, больше десяти лет, чтобы сказать тебе об этом. Весь мой бизнес с твоим приходом стал абсолютно легальным. И никому теперь дела нет, как он создавался. Ты понимаешь меня, Саша? – я молчал, практически ничего не понимая в хитросплетениях русского сермяжного бизнеса, – ладно, в этом мы, не спеша, с тобой разберёмся. Сейчас второе хочу тебе сказать. Неприятное. Страшное. Мы захоронили пустой гроб якобы с телом здешнего председателя совета директоров. Мы не смогли найти его на платформе, куда он вылетал с инспекцией. Видимо, его смыло волной. А море – плюс три-четыре градуса и там найти человека нереально... Для всех – он умер в вертолёте, сердечная недостаточность. Но ты – должен знать всё. У него было два недостатка: он был чудовищно жаден до денег и много пил, грязно и запойно. Но он – ас в работе на шельфе, специалист – от бога. Мы с тобой полетим на буровую разными вертолётами, может, узнаем, как всё было. Но, скорее всего, ничего не узнаем, – он глотнул вина, пододвинул мне коробку с орехами. Я взял пару зёрен, да, это были кедровые орешки.

– С моей родины, – он кивнул на коробку, – мы мальчишками высоко залезали на кедрачи, помогая взрослым заготавливать орехи. Но об этом я расскажу тебе в другой раз: про мою маму, детский дом, про приёмного отца – Константина Натаныча... А на сегодня – хватит.

Стюардесса, очаровательно улыбаясь, проводила меня до кресла, пристегнула ремень безопасности, сказала:

– Через двадцать минут посадка...

 

 

Глава 2

 

Садились на полосу, будто падали между сопками со срезанными пиками, грязно-серыми, покрытыми хвойными деревьями, напоминающими ёлки или карликовые сосны, решившими найти в расщелинах небольшие островки земли, за которые можно зацепиться и жить. «Бетонка» показалась невероятно короткой, а, может, лётчики были такими асами, что уместились на этой дистанции. Стюардесса легко открыла входную дверь, почти к самому борту самолёта подъехали два чёрных «Лексуса», другие машины я не успел рассмотреть.

– Ваш автомобиль – второй, – услышал слова, сказанные мне в ухо телохранителем, увидел, как Бобо быстро садится в первый лимузин. Со мной в салон уселись банкир и предправления, думаю, им тоже заранее сказали, с кем они едут. Остальных разобрали другие машины. Вся процедура заняла считанные минуты, сделав небольшой круг на полосе, кавалькада помчалась по узкому асфальту среди скал. Первый раз присутствуя на подобном мероприятии, я неотрывно смотрел в боковое окно, улыбался. Банкир, заметив мою улыбку, на полном серьёзе сказал:

– Вдруг начнётся обстрел, тут же наклоняйся к ногам, старайся вжаться в пол... – помолчал, заметил философски, – главное – не дать понять, куда расселись первые лица, а весь эскорт за раз не расстреляешь...

– Я тебя умоляю, – сказал, скорчив гримасу, предправления, – если хорошо заплачено, гранатомётами разнесут всё в клочья, – он выругался, посмотрел на меня, добавил, – извиняюсь, я – моряк, говорю, что думаю и напрямик. Не против, если я закурю, командир наш – не пьёт, не курит, измучил меня в самолёте, – я кивнул, хотел спросить о сумке и портпледе с костюмом, которые остались на борту, но он, будто прочитав мои мысли, добавил, – не волнуйся, вещи привезут на нашу базу...

В окно бьёт свет, как будто мы прилетели днём, впечатление такое, что из-за горизонта вот-вот выглянет солнце. Недалеко от шоссе виднеется река, широкая, полноводная, спокойная, будто на ней совсем отсутствует течение, берега тоже зеленеют хвоей, но уже кое-где пробиваются лиственные посадки, низкорослые, вдвое меньшего размера, чем в средней полосе.

– Тулома, красавица, – сказал мой собеседник, раскуривая сигарету, – боже ж мой, какая здесь сёмга водится... Просто поросята резвятся в воде.

Мы почему-то не поехали в город, свернули с дороги влево, миновали мост и выскочили на другой берег реки. Через какое-то время промчались сквозь посёлок, состоящий из деревянных красивых домиков финской постройки, очутились почти в среднеполосном лесу с соснами, елями, осинами и берёзами, остановились у деревянной лестницы, спускающейся к водной глади. Нас окружили шесть-семь молодых людей в пятнистой форме, телохранитель Бобо кивком головы указывал, к кому из гостей они прикреплены. Мне достался русоволосый крепыш среднего роста с умными серыми глазами, представился:

– Сергей, 29 лет, женат, есть сын. Служил на Кавказе, в спецназе, закончил военное училище, в своё время, был комиссован...

Я тоже назвал себя, он, молча, выслушал, добавил:

– Я знаю главное: вы – новый хозяин фирмы, для меня этого достаточно, чтобы охранять вас двадцать четыре часа в сутки. Идёмте, ваши апартаменты – на втором этаже. Скоро подвезут вещи, отдохните, будут ужин (или ранний завтрак, не поймёшь), баня, бассейн – с подогревом, можно искупаться до и после парилки. Вы любите пар?

– Да, наверное, – сказал я, – но я так редко бываю в парилке, что даже не знаю, что ответить...

– А ничего не говорите... Испытаете всё сами, парильщики здесь классные, с можжевеловыми вениками, думаю, вам понравится.

– А что солнце так и будет гулять по горизонту? – спросил я, видимо, показав свою дремучесть. Сергей засмеялся, как-то по-домашнему всплеснув руками:

– Так Север же! Солнце заходит на час – полтора, всего, поэтому такие толстые портьеры держим, гости балдеют от такой ночи, первые дни – почти все ломаются на бессоннице. Потом ничего, привыкают...

 

 

*   *   *

 

В гостевом доме я, первым делом, проверил зарядку на мобильнике, набрал номер отца. Он долго молчал, пришлось поставить его на дозвон. Наконец, он заговорил так, будто мы не прощались и находимся в соседних комнатах:

– Значит, так, сынок: бабушке – хуже, наверное, начнут готовить её к операции. Я, конечно, подпишу все бумаги, врачи здесь замечательные, у нас двое учеников академика Воробьёва... Но в таком возрасте, как у нас, все боятся даже говорить о пересадке костного... Будут пока и лазер, и химиотерапия. В общем, хорошего мало...

– Подожди, пап, а как же возраст? Ведь врач говорил, так обнадёжил нас... Почему у бабули рецидив, что толкнуло на резкое ухудшение?

– Что сейчас об этом говорить, сынок? Надо надеяться на чудо, но готовиться и к худшему...

– Погоди, отец! – почти заорал я в телефон, – что ты вечно паникуешь?! Мы, в своё время, и деда Колю могли спасти, от сердца редко так умирают, как с ним случилось...

– Что ты хочешь сказать, сын? Меня не было с ним в то время. Они с мамой были, вдвоём. Напарился, выпил водки, хорошо заснул, а утром не проснулся. Так дело было...

– Ладно, проехали. Извини, не хотел тебя обидеть. А с врачом можно будет поговорить? Позвони, когда он придёт к бабуле, я сам переговорю.

Он, конечно, ничего не знал, так ходил, видимо, из угла в угол, ждал, когда проснётся его мама, ожидал очередного укола и очередного сна. «Что же делать? – лихорадочно думал я, – может, послать всё это дело и Бобо к чёртовой матери, рвануть домой на рейсовом самолёте, благо, аэропорт недалеко? Тоже мне, хозяина нашли, нового нувориша из книги рекордов Гиннеса или как там у них, Форбса, что ли?! Ладно, не кипятись, надо подождать ещё день, самому поговорить с врачом...»

В дверь постучали, но пока я не сказал: «Войдите», – никто не заходил. Сергей принёс мои вещи, вместительную сумку и портплед, сложил всё на диванчик, сказал:

– Я в соседнем номере, дверь полуприкрыта, услышу, если позовёте...

– Двери запирать, если спать ложишься? – я говорил с юмором, он отвечает на полном серьёзе:

– Естественно. Я вижу всех, кто идёт в ваш блок... И выходит от вас – тоже.

– Послушай, Сергей, зачем вся эта комедия? Вы главу соседнего государства, прибывшего с визитом, охраняете?

– Вопросы не ко мне. Начальник у нас – телохранитель Бобо Константиновича, старший на базе – Тужуркин, между прочим, генерал КГБ в отставке...

Запел мелодией блюза телефон, отец как-то торопливо и скомкано пытался сказать мне, что врач нашёл минутку, но он спешит... Я выждал паузу, понял, что могу говорить:

– Здравствуйте, доктор! Вы так спешите, что не можете поговорить? Татьяна Васильевна – ваш пациент, я её внук, нахожусь за тысячу километров...

– Да-да, я слушаю, извините, меня не поняли... Могу, конечно, могу говорить.

– Наш лечащий врач обнадёживал, что возраст бабушки позволит ей долго сохранять стабильное состояние...

– Это лейкоз... Что тут сказать? Нового ничего нет, как и случаев, о которых вы говорите, у нас не наблюдалось. Вы можете приехать? Надо спешить...

Я не стал продолжать разговор, поблагодарил доктора за информацию, за то, что он по телефону сказал такую голую правду. Отец, похоже, не врубился в его слова:

– Видимо, она не узнаёт меня... Или не может проснуться. Как ты, сын, что там делаешь?

– Да так, пап, хреновиной какой-то занимаемся. В бизнесменов играем... Я ещё выйду на связь. Мне надо кое-что обдумать и принять решение. Не бросай телефон, будь рядом с бабулей, вдруг она проснётся, захочет что-то сообщить нам.

 

 

*   *   *

 

– У него люди, – сказал телохранитель Бобо, – извините, Александр, он никого не велел пускать, – высокий, симпатичный, лет сорока, не больше, человек стоял у двойной двери и отводил глаза.

– Понимаю, – сказал я, – освободится, скажите ему обо мне. Я пока осмотрю территорию...

– Держи рацию, – телохранитель передал чёрный аппарат Сергею, – к реке пока не ходите, там наши работают...

– Что значит: наши работают? – спросил я охранника, когда вышли на улицу, – что-то случилось?

– Точно не могу сказать, вернее, не имею права, – ответил Сергей, – у причала лодка, в ней – двое мёртвых...

– Господи, что это за Сицилия, – пробормотал я в сердцах, посмотрел на охранника, увидел, что он понял меня, сильно засмущался от ранее сказанной мне фразы, – не переживай: ты – не говорил, я – не слышал.

Пошёл к свежим молодым посадкам, среди которых разместился теннисный корт с прекрасной сеткой и машиной для автоматической подачи мячей. Чуть левее, у одноэтажного строения, похожего на ангар, выстроилось с десяток машин, самым дешёвым оказался кроссовер «Вольво-90». У открытых дверей чёрного внедорожника «Мерседес-Бенц» стояли трое мужчин, тихо говорили:

– Похож – это ещё ни о чём не говорит... Хотя, ты прав: рост, волосы, одежда – всё напоминает Геннадия. Он зря, конечно, отказывался от охраны, всё-таки главный инженер...

– Серёга, ты с кем тут бродишь, родственник что ли? – спросил мужчина низенького роста, уже в годах, видимо, назначенный за старшего в гараже.

– Да, Степаныч, не волнуйся, это Саша, свой человек в Гаване...

– Какой Гаване? Что ты вечно горбатого лепишь... Идите скорее отсюда, не бродите, в такую ситуацию попадёте, не дай вам бог!

Сергей, видимо, вопреки инструкции, шёл впереди, постоянно оглядывался, уводил меня от вспомогательных и хозяйственных построек, остановился на аллее у красивых скамеек с гнутыми ножками и латунными подлокотниками, сказал:

– Вот, видели лоха? Влетит мне по первое число...

– Что-то серьёзное произошло, да? – я не напирал голосом, не проявлял неумеренного любопытства, знал, что, сказав «А», человек должен сказать и «Б». И когда сел на скамейку, достал планшет и открыл его, услышал:

– Геннадия Фомича, главного инженера фирмы, вместе с сопровождающим его местным рыбаком нашли в сетях. Вроде бы за сёмгой пошли, и вот – затонули, запутавшись в сетке... Хотя они не первый год их ставили, профессионалы. Чудно всё выглядит, тем более, случилось это накануне вашего приезда...

Я увидел, как вздрогнул Сергей, когда у него в руке защёлкала рация, услышал:

– Ответь первому... Где вы? Первый хочет видеть гостя.

– На аллее мы. Идём к корпусу, – сказал Сергей, приглашая меня подняться и следовать за ним.

– Оставайтесь там... Мы вас видим, ждите, – рация умолкла, а по дорожке, выложенной красным битым кирпичом и вливающейся в аллею, шли три человека. Среди них я узнал Бобо Константиновича. Он был одет в серое японское трико с полосками, в бледно-жёлтую штормовку, на ногах – яркие, тёмно-бордового цвета, кроссовки.

– Привет, Саша! – бодрым голосом сказал Бобо, – а я думал, ты спишь... Мне сказали, что ты хотел меня видеть? Извини, был страшно занят... – хозяин внимательно посмотрел на меня, умолк на полуслове. Мне показалось, он понял моё состояние, вернее, он понял, что я знаю о смерти на реке, – медленно идите за нами, – сказал он охране, – так, чтобы не мешали разговаривать...

Минуту-вторую мы шли молча, он ждал, что первым заговорю я. Но я молчал. Видимо, на правах старшего, ответственного за братьев меньших, он сказал:

– Я понял, что ты знаешь о происшествии на реке... Не хотел тебя расстраивать. И так уже многого наговорил тебе, трудно всё это переварить с непривычки... Я понимаю, что попахивает пошлой мафией, но такова жизнь. Где деньги, там – смерть, они ходят рядом... Мы во всё этом разберёмся, поверь, это никак тебя не коснётся. Я за тебя обещал дедушке Коле, и я умею держать слово. Но я искал тебя по другому поводу: звонил Чесноков, помнишь, главврач из медцентра, он сказал, что Татьяну Васильевну, твою бабушку, ввели в искусственную кому и тебе надо поторопиться, чтобы застать её живой... – он смотрел на меня с полуоткрытым ртом, не закончив фразы. Видимо, моё лицо выражало такую боль и такой страх, что он не смог больше вымолвить ни слова. Я достал телефон, набрал номер отца, но соединения не было. «Бабуля, милая моя, что ты делаешь с нами? Чёрт его дери, этого отца... – думал бессвязно, какими-то урывками и отрывками мыслей, – ну, что ты молчишь, пап? Что, как с бабушкой?» – я готов был закричать, обозвать Бобо гнусными словами за то, что он втянул меня в эту грязищу. Наконец, я понял, что ещё минута, и я опять, как когда-то при смерти Кати, начну истерить, биться в падучей, потеряю сознание.

Трое мужиков силой уложили меня на скамейку, телохранитель Бобо достал мини фляжку, разжал мои губы и влил в рот несколько глотков спирта. Я кашлял, хватал ртом воздух, наконец, пришёл в себя, стал соображать, что происходит со мной.

– Саша, успокойся, всё прошло, всё позади, приступа больше нет, – тихий ровный голос Бобо полностью успокоил меня, – ты сейчас отдохнёшь несколько часов, а потом, как свободный от всех обязательств человек, поедешь в аэропорт, тебя ребята посадят в самолёт и ты полетишь домой. Увидишь бабушку Таню, отца, очень обрадуешь своих родных людей. Забудь об этой поездке, пусть она не снится тебе даже в самом страшном сне. Так, други мои, помогите ему встать, идите в номер и напоите его крепким чаем с мёдом. Утро – вечера мудренее.

 

 

*   *   *

 

На высокой железной коляске, прямо напротив моего корпуса, лежал человек, закрытый белой простынёй, готовый к погрузке в карету «скорой помощи». Его руки были заведёны поверх простыни на грудь. Они не падали, видимо, их связали верёвкой. У санитаров заели полозья, они никак не могли втащить труп в машину, чертыхались, тихо переругиваясь между собой. Майор в тёмно-синей форме буквально заорал:

– Ну, что за чёрт! Вы погрузите тело или ума не хватает?

Санитары плюнули на полозья, втащили коляску внутрь машины, дверцы захлопнулись, скорая с места рванула к хозпостройкам, где был запасной выезд с территории базы.

 

 

Глава 3

 

Как же легко я вздохнул, когда уселся в кресло салона самолёта, хотя и в последнем ряду, рядом с туалетом. «Неужели я снова один? И больше не увижу физиономии предов-зампредов, банкиров-шманкиров, таинственных охранников и их не менее таинственных хозяев...» – но думы мои были невесёлые. С одной стороны, из головы не выходила баба Таня, её состояние, тревога и ожидание большого неотступного горя. Она, конечно, все эти годы была мне и мамой, и отцом, и врачом, и святым духом. Это она вытащила меня из больницы, выходила, вернула к нормальной жизни, не разрешила ехать на учёбу за границу, хотя Бобо Константинович настаивал, а я послушал бабушку и спокойно поступил на бюджетное отделение юрфака.

Мы жили с ней нормальной жизнью студента со стипендией и пенсионерки с пенсией. Скажу честно: мы даже далеко не всегда тратили деньги, которые ежемесячно набегали мне по процентам с банковского счёта, если не надо было покупать, например, что-то из мебели, зимней одежды или обуви. Отец с подачи моей мамы раз или два «подъезжал» с просьбой одолжить денег (считай, без возврата, как открытым текстом сказала баба Таня), но натыкался на глухую оборону уже своей мамы, уходил ни с чем. «Надо уметь жить по средствам, – говорила бабушка, – если не умеешь зарабатывать деньги...» Конечно, я постоянно выручал отца, незаметно для посторонних вкладывал в его карманы пять-десять тысяч рублей, говоря, что это – из НЗ некурящих и непьющих родственников. Он намёка не понимал, с лёгкостью брал деньги и это его нисколько не смущало.

С другой стороны, я всё сильнее чувствовал недоверие к тому, чем занимался Бобо Константинович, стал с осторожностью относиться к информации о его жизни, делах и бизнесе. Имя Доброволина ни разу не упоминалось в списках богатых людей, хотя я уже точно знал, что он владеет частными нефтегазовыми компаниями с капиталом не менее пяти миллиардов долларов. Отдельный бизнес – интернет, телевидение, радио, издательства. Но он делал вид, что к нему это не имеет никакого отношения, а руководитель медиаблока даже не входил в совет директоров и правление холдинга. Но как-то я был в его кабинете, он включил телевизор, стал слушать самого модного и дорогого по гонорарам ведущего. И вдруг тихо, как бы себе под нос, пробурчал:

– Сейчас он скажет, что Погоржельский – большое дерьмо...

И, действительно, ведущий аккуратно высказался, какое дерьмо миллиардер П... Бобо Константинович посмотрел на меня, чуть смутился, добавил:

– Иногда угадываю мысли ведущего в оценках наших соперников. А тут у человека – явно сорвало крышу, хотя он чуть не подвязался к нам со строительством жилья в Заполярье.

Я знал, что дедушка Коля нигде, никогда не участвовал в сделках, не владел акциями, не входил ни в какие доли, но его связи, наверное, способствовали росту капитала Бобо. Бабушка как-то рассказала, что на первых порах ему помог дед: при его содействии большую партию древесины заготовили на Севере, а потом перебросили в одну из среднеазиатских республик. В знак благодарности азиаты допустили Бобо к трубе, а это уже – миллионы долларов только на прокачке нефти и газа.

Многие тогда начинали в кооперативах с «варёнок», изготавливали джинсы, как на Западе. Один нынешний миллиардер прибрал к рукам все городские общественные туалеты, другой – сеть фотоателье, парикмахерских и бань, превратив последние в бордели. Сейчас это уважаемые семейства с замками и особняками в Европе, с собственными футбольными и баскетбольными клубами мирового уровня, самыми большими яхтами и островами в океанах. Но русская специфика видна во всём и чувствуется везде, тут уж ничего не поделаешь, благо, их речи искусно исправляют спичрайтеры и переводчики-синхронисты, а то бы так и «ложили», как когда-то по привычке общались на бывших колхозных рынках.

Я почти не знал биографию Бобо Константиновича, иногда что-то вспоминала баба Таня, но став студентом, я стал чаще заходить в его офис, в наших разговорах проскакивали эпизоды из жизни мальчишки, особенно тех лет, когда он был в детском доме. Точно знаю, его мама выросла в большом сибирском селе, где половина населения – татары, жившие патриархально, по своим законам и своей религии. Случилось так, что она забеременела, скорее всего, от «чужака», не жителя села. Община хотела упрятать падшую женщину в глухую татарскую деревушку, которых немало было в округе, но директором школы, где она работала уборщицей, оказался Константин Натанович Доброволин, смелый по тем временам человек: он сумел защитить её, поселил при школе, во флигеле, вместе со своей семьёй. Роды были тяжёлые, она умерла от заражения крови через неделю, успев дать сыну странное имя – Бабай. Мальчика сдали в дом малютки, потом – детский дом, где он и пошёл в школу и где все звали его Бобо.

Прошло почти десять лет, директор школы стал собираться с переездом в Подмосковье, где близкая родня выкупила большой участок земли. Все эти годы его семья навещала мальчика, а после окончания им начальной школы Константин Натанович, как авторитетный директор школы, быстрее быстрого оформил усыновление, записав в новом документе: Бобо Константинович Доброволин.

Надо отдать должное Константину Натановичу, вложившему в приёмного сына не только душу, но и значительные средства: на репетиторов по двум языкам, преподавателей из самой академии – «плешки», на владение скрипкой, правда, её пришлось отложить из-за сломанной на борцовском ковре руки. Академию Бобо закончил с «красным диплом», и когда другие выпускники пробирались с челночным бизнесом через опасную турецкую границу, он представлял закупочную росгосконтору в солнечных республиках на берегу Каспия. Получал за должность мелкого чиновника копейки, но он первый из Доброволиных обрёл статус госслужащего. И верил, что за ним – большое будущее. Поэтому когда на семейном совете встал вопрос о переезде на землю обетованную и все родственники высказались «за», один Бобо сразу и наотрез отказался ехать в Израиль.

Вернулся заготовитель сухофруктов и бакалейной продукции в столицу через четыре года, умудрённый опытом и обросший связями с нужными людьми. Остался в чиновничьем аппарате, но пошёл по стезе помощников-советников больших начальников, что, естественно, тоже имело свои преимущества. Профиль службы легко поменял, когда в командировке случайно познакомился с куратором масс-медиа в правительстве: тот предложил поработать над проблемами приватизации, самоокупаемости и прибыльности коммуникационных систем. Этим куратором оказался мой дед – Николай Иванович Караванов. Последние десять лет Бобо Константинович занимался только бизнесом, уйдя в отставку со службы.

 

 

*   *   *

 

Мы с Сергеем, охранником, пили чай, налили, наверное, по третьей чашке, как в номер без приглашения пришёл Бобо Константинович. На полу стояли мои нераспечатанные вещи, на столе – чашки с крепким чаем, вазочки с мёдом и вареньем из морошки. Сергей, встал и, сказав, что машина – на ходу, вышел. Бобо, улыбаясь глазами, краешками губ, присел на диван, забросив ногу на ногу, заговорил, подыскивая слова:

– Давай, Саша, начнём всё с чистого листа. Что я имею ввиду... Постарайся сейчас забыть обо всех неприятных событиях и об информации, которую ты узнал. Тебе совсем необязательно входить в совет директоров, в правления компаний, тем более, принимать какие-то решения. Тебе достаточно оставаться моим номинальным партнёром, чтобы мы официально представляли наш совместный капитал. Так будет правильно... Я, наконец, понял: с тобой, воспитанником дедушки Коли и особенно – советской учительницы бабы Тани – уже ничего невозможно поделать... Ни-че-го.

Он взял чистую чашку, налил заварки из чайничка, кипятка из самовара, стилизованного под тульский, взял кусочек сахара, аккуратно положил на язык и запил жидкостью, напоминающей по цвету коньяк. Сказал вдруг:

– Давай выпьем коньячку? На посошок, перед дорогой, а?

– Мне уже хватило спирта. Голова гудит и такое ощущение, что я попал не в тот вагон, извините за банальность...

– Так, стоп, мой друг. Я ведь ничего не прошу сверхъестественного. Лишь прошу оставаться моим надёжным партнёром. Ты знаешь, чем ты обладаешь? – он смотрел на меня без злости в глазах, похоже, ему было даже весело, – говорю почти официально, правда, без протокола: ты партнёр и хозяин семи процентов всего капитала... – помолчал, выждал паузу, продолжил, – как, брат, не хило?

Молчание затягивалось, он, конечно, понял, что я высчитал сумму от пяти миллиардов, но, одновременно, увидел, что ни радости, ни, тем более, восторгов не выражаю, и это его крепко озадачило. По правде сказать, мне почему-то было всё равно: я не осознавал реальности этих денег, того, что они каким-то образом вошли в мою жизнь. И главное, наверное, я совершенно не понимал, почему они стали принадлежать мне и что можно с ними делать. Вспомнил фильм – «Банковский билет в миллион фунтов стерлингов», который не так давно смотрел в подлиннике на языковой практике в университете, невольно заулыбался. Бобо вскинул брови, не понимая причины улыбки, заговорил, чуточку нервничая:

– Чтобы тебе стало понятно, Александр, коротко объясню. Мы создаём фонд поддержки социально значимых проектов, под него совет директоров холдинга выделил сумму на десять лет успешной работы. Все документы, включая устав, формы финансовой и другой всевозможной деятельности, зарегистрированы в инстанциях, ждут человека, который сумел бы раскрутить этот маховик. И именно ты не просто должен стать таким человеком, ты, подчеркну особо, реальный хозяин этого фонда. В его совет войдут самые именитые люди, их авторитет безупречен, гранты от их имени не будут вызывать и тени сомнения. А взамен – наша компания получит налоговые льготы и другие послабления, авторитет и лояльность... – Бобо Константинович замолчал, вдруг снова заулыбался, закончил, – общества и власти. Поверь, Саша, это стоит таких денег!

Ну вот, теперь мне стало намного понятнее, что задумал Бобо. Всё гениальное просто: вкладываешь доллар в лояльность к власти, получаешь её защиту, поддержку и преференции. Да, у нас, россиян, всё так: в доме надо стоять передом к тёплой печке и помнить, что ласковый телёнок двух маток сосёт... «Осталось только как-то привязать к проекту моего деда Николая, – неожиданная мысль пришла мне в голову, – и я, его наследник и продолжатель, по праву займу место хозяина фонда. Ай, да Бобо! Ай да сукин сын...»

– Проработаем идею до конца, тогда расскажу в деталях, но есть мысль назвать фонд именем твоего деда, Николая Ивановича Караванова, создателя и организатора первого общественного телевидения и тд., и прочее...

– А я – внук, бережно храню и преумножаю его традиции...

– Не ёрничай, Александр. Не вижу повода для такого поведения. Но мы, если позволишь, об этом ещё поговорим. А сейчас охранник отвезёт тебя в аэропорт, билет уже заказан, извини, что всё так не по-людски получилось. И помни, тебя ждёт интересная работа: по итогам года ты точно войдёшь в сотню самых богатых женихов нашей страны.

 

 

*   *   *

 

Сергей повёз меня на своём стареньком Хёндае – «Акцент», ровно гудел кондиционер, он попросил разрешения закурить. Я тоже закурил, так, не по правде, не привык за двадцать три года, значит, уже точно не закурю. Регистрация заканчивалась, самолёт – небольшой, рейс дополнительный да и народу пока с Севера улетало на юг не так много. Мы пожали друг другу руки, Сергей сказал:

– Прилетай в посёлок, один или с женой, квартира у меня небольшая, но разместимся, пойдём на катере за сёмгой, обещаю: залечу все твои раны... Не вру, Сашок: на свете ничего нет лучше Севера, особенно весной, – обнялись, он шепнул, – без охраны ты намного лучше смотришься...

Два с лишним часа полёта я проспал, стюардесса даже будила меня перед посадкой, улыбалась:

– Здоровый человек – крепко и здорово спит, просто завидую!

А я и правда, как будто выздоровел: мышцы обрели силу, мозги – ясные, но в голове одна мысль, как скорее добраться до бабы Тани. Не повезло с таксистом, он не знал улицы, навигатора не было, добрались до медцентра в густых сумерках. На посту охраны долго проверяли, кто я да что мне надо. Я уже не выдержал:

– Прилетел я после звонка Чеснокова, за тысячу километров, а вы – баррикады мне устраиваете. Щас позвоню вашему начальнику, кому-то будет полный кирдык!

На дежурном посту врач и медсестра сказали, что отец уехал домой, утром приедет с женой и дочерью. Я задохнулся от плохого предчувствия, почти закричал:

– Что с бабушкой? Она пришла в сознание? Узнает меня... – тут же осёкся, увидев, как врач закашлялся, а медсестра опустила голову, надеясь, что не ей придётся сказать что-то страшное, – что, умерла? Не дождалась, а я даже не простился с ней... – плакал, не стесняясь и не вытирая слёз.

– Она не приходила в сознание, – сказал, наконец, доктор, – всё равно не узнала бы вас... С ней был её сын, Юрий Николаевич. Завтра увидитесь с ней вместе с родственниками, морг приготовит её часам к одиннадцати утра.

– Я могу посмотреть на неё сейчас? – немного успокоившись и вытерев слёзы, спросил я. Вопрос был, видимо, настолько неожиданным, что доктор снова закашлялся. Ответил не сразу:

– Я позвоню в морг, там, конечно, должен находиться дежурный санитар, но, простите, ничего не гарантирую... Может, отдохнёте с дороги, примите душ в гостевом блоке, сейчас закажем вам ужин. А утро – вечера мудренее, да и вам будет спокойнее, – он посмотрел на меня, набрал номер телефона. Трубка долго молчала, потом он что-то пытался объяснить собеседнику на другом конце провода, сказал, наконец, главное:

– Это внук, прилетел за тысячу километров... Да, понимаю, да, сигнализация. Вы не обязаны, конечно... До утра, – положил трубку, пожал плечами, – без письменного разрешения замглавврача – куратора он никого не имеет права впускать на территорию морга. Простите, это так, я знал, но думал, уломаю его, но это не врач, это – санитар, по вашему – сторож, извините ещё раз...

Я видел одноэтажное здание недалеко от корпуса, где находилась палата бабушки. Не помню кто, наверное, отец сказал, что это – морг. У меня созрел план: дать всем успокоиться, подождать час – полтора и сходить туда, несмотря на глубокую ночь. Я знал, что сегодня уже не усну, пусть не попаду в здание, но хотя бы побуду рядом с бабой Таней.

 

 

*   *   *

 

– Её не вернёшь, – сказал кто-то сзади меня, – страшная болезнь крови... Вам не надо так близко принимать к сердцу: у неё – возраст, ослабленность организма, отсутствие желания жить и прочее, хотя я понимаю вас... – по голосу я узнал дежурного доктора, – подышали, проветрились, пойдёмте отдыхать. Я дам таблеточку, а лучше сделаю укол, чтобы вы встретили родственников бодрым и здоровым. Пойдёмте со мной, так будет правильно, так поступила бы и ваша бабушка.

После укола я провалился во мрак, но последнее, что увидел, был человек в чёрной одежде, стоящий рядом с иконой святого Николая Угодника во весь рост. Он впервые повернулся ко мне лицом, очень походил на дедушку Колю...

 

 

Глава 4

 

Долго и очень больно держала, не хотела отпускать меня баба Таня: просыпался утром в своей комнате и ждал, когда с кухни раздастся её голос:

– Саша, мальчик мой, ты любишь блины, но время работает против тебя. Не успеешь поесть горячие...

Что-то кричал ей, бежал на кухню, не умывшись, в трусах садился за стол.

– Прощаю в последний раз, – в сто первый раз говорила бабушка, – зубы почистишь сразу после еды.

В ванной – каждое утро – новое полотенце, чистота такая, что неудобно мокрыми ногами ходить по кафельным плиткам. Когда она успевала всё это делать? Готовила обед, но сама специально не ела до моего возвращения, чтобы мы вместе поели «горяченького». Любила варить борщи, грибной суп, молочные каши, от запаха которых кружилась голова. Где эта музыка домашнего тихого уюта? Всё сгинуло, исчезло, ушло в никуда. Лежу в постели, чего жду, сам не знаю. Тишина добивает, накрывает меня такой жуткой тоской, что хочется выть.

А тут ещё Дашка поселилась на время консультаций в университете, с ней в квартире – полный кавардак, вплоть до того, что в ванной на сушилке, на перекладине для занавесок и даже на держателе туалетной бумаги разбросаны трусы, бюстгальтеры, какие-то причиндалы. Я сказал отцу, что найму ей такси, которое будет возить её в дни консультаций, лишь бы она не оставалась на ночь у бабы Тани. Он, отвернувшись от меня, пробурчал обиженно:

– Бабушка завещала квартиру и Даше... И потом, ты же её старший брат.

Внутренне я понимал: закончив школу и став довольно привлекательной девицей, она оставалась примой коттеджного посёлка, никак не могла освободиться от их правил общения. Естественно, абитуриенты в университете, особенно приезжие, смотрели на неё, как на девицу особого поведения. Один из кавказцев припёрся вместе с ней на квартиру, правда, тем самым сильно напугав её, а мне пришлось показать ему на дверь. Законы гор он знал и уважал, пожав мне, как старшему брату, руку, всё же сказал:

– Привэды эё в порадок, да-а, а то бэда будыт...

Она собирается поступать в полиграфический, почему, не знаю, но явно бабушкиных и отцовских наклонностей здесь нет, литературой и редактурой в её увлечениях даже не пахло. Наверное, туда – проще поступить, чем в МГУ или другой вуз. «Не до жиру, – сказал отец, – тем более, там мой товарищ – проректор. А издателей сейчас, как собак нерезаных, так что без работы не останется».

Я же на полном серьёзе стал подумывать о покупке новой квартиры для Дарьи. Мне совсем не хотелось уходить из намоленного жилья, в котором дед Николай и баба Таня прожили всю жизнь: до сих пор с почтением отношусь к комнате дедушки, которую все называли кабинетом, рассматриваю его книги, бумаги, фотографии. На дверном косяке, у шкафа, храню графитные чёрточки, видимо, пометки о росте сына Юрия в разные годы его жизни. Здесь же стоят новые телевизор и стереосистема с записями, на большом письменном столе, покрытом зелёным сукном, лежат мой ноутбук, шахматная доска с фигурками, к которым прикасались пальцы деда. Комнату бабушки я стараюсь вообще не открывать, слишком недавно она оставила меня, так рано лишила самого дорогого – настоящей любви. Вот парадокс: чем дальше она отдалялась от моего отца, тем сильнее и крепче любила меня, своего внука, рождённого её сыном.

Похоронили бабу Таню в одной ограде с дедом, с большим трудом прорвались на закрытое уже кладбище: опять помогли деньги и связи Бобо Константиновича. Я слышал, как он сказал помощнику в сердцах: «Да сунь ему в глотку пачку, пусть подавится!» Местный начальник не подавился, меня, как внука, погладил по плечу, приговаривая: «Поплачь-поплачь, парень. Ты самый скорбный из них...»

Виделись мы с Бобо после Севера редко, я даже подумал: к чему было затевать весь этот цирк с советом директоров, переживать трагедию с утопленниками на реке, выдвигать идеи с фондом да ещё под именем моего деда. Слава богу, у меня есть пока деньги, дедушкины, хватит и на жизнь, и на Дашку, и на отца с мамой. Я не звонил, не ходил к нему в офис, правда, мне сообщили, что он находится в большой командировке в Арктике, прокладывает условные трассы будущих нефте– и газопроводов. Наконец, узнал, что он спустился на юг, до Каспийского моря, а из Туркмении – вдруг звонок, сказал буквально два предложения:

– С управделами сходите в ЦМТ (центр международный торговли), присмотрите офис для фонда. Себе подбери апартаменты для встреч и переговоров, может, и жить туда стоит перебраться. Квартиру деда и бабушки законсервируй, так тебе будет легче, без ежедневных воспоминаний. До скорой встречи...

 

 

*   *   *

 

Знаменитый когда-то ЦМТ на набережной Москва-реки, в который я попал с отцом на новогодний праздник, потускнел и постарел. Но петух с часами в центре вестибюля – остался, эта память детства не раз приходила ко мне во сне. Управделами холдинга, бывший хозяйственник из совмина по фамилии Демидов, действительно походил на петровского любимца в расцвете сил: какая осанка, царственный поворот головы, какие белые пухлые ладони. Он сказал, что у него – «всё посмотрено, всё готово и проверено». В пяти офисах-комнатах со всеми удобствами могли разместиться не только десять будущих сотрудников фонда, там можно без проблем держать целый взвод. Апартаменты для президента брали своей деловитостью: на удивление, ничего лишнего, несколько комнат, в одной – большой стол для переговоров, неширокая стандартная барная стойка для фуршетов и кофе, кабинет с необходимой для работы техникой и телефонами, на удалении – спальня с отдельным входом в санузел, где вся атрибутика вплоть до халатов и мягких тапочек.

Спросил у хозяйственника:

– Не густо замешиваем?

– Всё в рамках запланированной сметы! У Бобо Константиновича – не забалуешь... Хотя, извините, оговорюсь: хозяин здесь – вы. Он это особо подчеркивал для всего топ-менеджмента. И не раз!

– Бухгалтерия у нас своя, так я понимаю?

– И не только. Всё своё, но в рамках поступающего финансирования на каждый год. Сумму вы знаете... От себя добавлю: на эти денежки можно содержать химзавод с тыщей работающих. Вот такая история, дорогой Александр Юрьевич. Если позволите, – рукой он показал на барную стойку, – за новоселье, за ваше «добро» новому офису и самому фонду...

Появились фужеры, открыли французское «Шампанское», Демидов получил полстакана «Хеннесси», кивнул в мою сторону. Я проигнорировал его, взял фужер, сказал:

– Знакомство состоялось, удовлетворение есть. Всем спасибо. Детально ознакомлюсь завтра, в рабочем порядке.

Управделами остолбенел: какой-то сопляк так разговаривает с бывшим начхозотдела совмина? «Да, – сказал я себе, – только так надо разговаривать с ними. Всё продадут, всё сдадут ради собственной выгоды. Всё...» Но закончил речь миролюбиво:

– Господин Демидов, могу просить вас об одолжении: завтра пришлите мне домой «Газель», надо перевезти кое-какие вещи для жизни и работы здесь?

Он тут же расправил складки недовольного лица, уточнил: сколько надо грузчиков. Так вот мило, по-деловому, мы с ним и расстались.

 

 

*   *   *

 

К моему удивлению, Бобо даже не стал смотреть офис, который мы подготовили в ЦМТ. И только спустя несколько дней я узнал, что первые два-три года своей деятельности его холдинг тоже размещался в центре международной торговли. Всё стандартно, всё одинаково, как под копирку, что тут смотреть? А я уже составлял план первых десяти шагов деятельности нового фонда, наслаждался местной парилкой, завтраками и ужинами по заказу в апартаменты. Начал разрабатывать сценарий шоу по презентации первых гуманитарных программ в октябре. Но, насколько я понял, от нас не ждали каких-то особых программ и действий, от нас ждали грантов, то есть денег. Вот, условно говоря, идёт награждение «Тэффи», с центральным телевидением всё более-менее утрясено по финансированию. А региональные ТВ – в провале, кроме статуэтки их даже нечем поддержать. Фонд для этих целей утверждает свои гранты с миллионными суммами. А чтобы всё выглядело солидно и на должном уровне, фонд объединяется с министерством печати и выносится общее решение. Результаты объявляются на большом сборе, на глазах миллионов телезрителей.

Бобо довольно спокойно выслушал мои рассуждения, уточнил кое-какие детали, сказал, что главное сейчас – кадры. Добавил:

– Ты волен решать все эти вопросы самостоятельно, крутись, восстанавливай связи с однокурсниками, нанимай кадровые и рекламные агентства, всё это – не проблемы. А вот исполнительного директора хочу тебе порекомендовать и настоятельно: я имею ввиду Татьяну Михайловну Кувшинову-Аранович. Она директор попечительского совета матерей новой России. Что это такое, наверное, никто не сможет сказать. Но председателем попечителей у неё избрана жена президента. Ты улавливаешь, Саша, о чём я говорю? С Аранович предварительно встретился мой знакомый, бывший советник администрации, который уговорил её за десять тысяч долларов в месяц оказывать нам помощь. Прошу тебя: не перебарщивай по строгости, но держи её в узде, иначе из хозяина фонда ты превратишься в мальчика на побегушках. И ещё: у нас нет времени на раскачку, на становление коллектива и тд., и тп. Надо действовать. И помни: у нас с тобой есть главное – деньги. Вот этим оружием ты и должен владеть в совершенстве. Назначь с ней встречу, официально. Я подъеду, но как свадебный генерал. И советника прихвачу с собой. Ещё запомни: она пьёт, сильно, особенно вечером, поэтому на встрече должно быть только шампанское и кофе. Всё остальное – убери из офиса. Хотя свинья всегда грязи найдёт...

В итоге всё вышло наперекосяк: я попёрся на Большую Грузинскую улицу, где на первом этаже кирпичного дома располагалась штаб-квартира совета матерей. То ли Татьяна Михайловна после обеда была на взводе, то ли ей не хватило партнёров для застолья, но она каким-то образом сумела вырвать меня из офиса. Ругался-плевался, но ехал на встречу в чёрном «Мерседесе» – старой машине Бобо Константиновича. У двойной двери с торца дома меня встретила милая длинноногая блондинка, похоже, даже не крашеная, очаровательно улыбаясь белозубым ртом, повела вглубь здания. В конце коридора с комнатами – большой зал, как в ресторане, стоят кресла, богатые, кожаные, приставленные к низеньким столам из тёмного дерева. У окна – большой стол, заставленный закусками, из фарфоровой супницы торчит половник, но первое, похоже, не разливали. С кресла, потягиваясь, поднялась высокая женщина, чуточку выше меня, широкое моложавое лицо улыбалось голубыми глазами, чёлка цвета спелой соломы спадала на лоб. Протягивает руку в перстнях, тянет на гласных:

– Татьяна... Да, для тебя, молодой человек, Татьяна. Прости, не дождались тебя, только отобедали с женой председателя парламента одной из республик. А тут и ты приехал... Хорошо, что приехал: как потом сложится конъюнктура, одному богу известно. Что выпьешь?

– Кофе, минеральную без газа...

– Не, так не пойдёт! Хотя бы за знакомство и за твоё предложение, которое я приняла, надо выпить. И лучше – коньячку...

Мы сели за накрытый стол, официант, стоящий сзади хозяйки, тут же разлил коньяк в широкие фужеры, граммов по сто, минимум, получилось на каждого. Она сказала, держа янтарную жидкость перед собой:

– За знакомство. Ты хозяин фонда, я – рада. За тобой – уважаемые люди и большие деньги. Это приятно осознавать. Но обрати внимание: я сказала сначала – уважаемые люди... Для меня – это важнее всего. А деньги сами приходят к таким людям. Молча и до дна!

Не глядя на меня, Татьяна почти одним глотком выпила коньяк, долго сосала лимонную корку, спросила вдруг:

– Соляночку будешь? Наверное, не обедал ещё?

Я сделал пару глотков, напиток – божественный, вспомнил о родителях, почему-то о Кате, сказал себе: «Всё, ради них – больше ни грамма». И согласился на солянку. Но слово сдержал, как Татьяна не уламывала меня, я так и не допил коньяк в фужере до дна. А она пила и не пьянела. «Вот это закалка, – думал я, – но если идти у неё на поводу, сопьёшься за полгода, а то и раньше. Как же мы будем работать, если с обеда – уже хороший раздрай...»

– Ты не смотри, что коньяк соколом летит, – вдруг сказала она совершенно трезвым голосом, – это я за наше знакомство, за нашу совместную работу. Минутку, щас отвечу, – и в мобильный телефон, – да Серёжа, ничего, не оторвал, как раз обедаем под коньячок... Так приезжай: обед переведём в ужин. Где наша не пропадала, помнишь! – встала, опять потянулась гибким стройным телом, прошла к окну. Когда вернулась к столу, сказала, – это из счётной палаты, мой земляк, между прочим. Я ведь ленинградка, здесь живу как бы понарошку. Муж актёром был, хорошим, помнишь, Кувшинова Борю? Рано умер, а меня – власть любила, за собой в столицу увезла. Вот и телепаюсь на два города... А ты запомнил девушку, что встретила тебя? – вдруг обратилась она ко мне, – это младшая моя дочь, Алёнушка, устроитель грандиозных балов, самых престижных, федерального уровня. По центральному ТВ транслируют, невест и женихов со всей страны собираем. А сама, между прочим, холостячка. Хороша, а, обратил внимание? Оставайся с нами, вечером банкет семей руководящего состава силовиков, потанцуешь с Еленой, познакомитесь поближе.

Она посмотрела вглубь зала, кого-то увидела, махнула рукой, подзывая к себе. К столику приближалась та самая длинноногая блондинка. Её мать закончила фразу:

– Вот, знакомься – Елена Борисовна Кувшинова. А это – наш будущий руководитель. Саш, а как тебя по батюшке-то?

– Александр Юрьевич, – сказал я и почему-то смутился, не смог выдержать прямого взгляда серых с голубым отливом глаз девушки.

 

 

Глава 5

 

Выехали с водителем на старую дорогу близ южного шоссе, проскочили небольшую речку и вот он – поворот в дачный посёлок, где почти на берегу Пахры, за высоким забором стоят новые и старые дома и коттеджи. По всему видно, живут здесь не бедные люди, особенно на участках новой застройки: коттеджи, в основном, двухэтажные, но с запредельными квадратными метрами. Есть даже несколько чудаков, решивших всех удивить: воздвигли трёхэтажные хоромы или мини-замки с круглыми башнями и бойницами.

У отца с матерью – дом приличных размеров, двухэтажный, но от двадцати соток земли в результате судебных баталий с наследниками бывшего хозяина – осталось чуть меньше десяти. Соседи спешно, за год, закончили строительство «курятника», примерно, на десяток жильцов, теперь сдают комнаты в аренду на сезон. Конечно, неуютно чувствуют себя мои родители, очень переживали, особенно мама, но сейчас, похоже, и она привыкла, правда, от посадок овощей и ягод отказалась полностью, бессмысленно: несмотря на забор, клубнику, например, соседи собирали, не дав ей даже покраснеть. Спасает ситуацию сад, доставшийся по наследству: пять старых яблонь, с десяток слив, вишни, у хозпостроек много малины и смородины, крупной, ароматной и чёрной, и красной. Ну, и конечно, мамина гордость – ухоженный английский луг посредине участка, а также десяток клумб с цветами, от майских тюльпанов до осенних хризантем. Весь летний сезон у входа в дом красуются розы, всех цветов и оттенков. Сирень, калину, иргу, акацию в честь бабы Тани, когда она ещё была живой, посадил отец. Кусты рванули вверх так, что превратились в деревья, ему было жаль их резать, поэтому земля за домом стала почти непроходимой. Но зато там так любят селиться соловьи. Несколько раз, бывая у родителей в мае – начале июня, я просыпался от соловьиных песен, выходил на верхнюю террасу, закутывался в куртку, садился в кресло и до восхода солнца слушал их свадебные трели.

По телефону мы договорились с отцом встретиться и поговорить о бабушкиной квартире, правда, я ему пока не сказал о желании купить Дарье «однушку». Юрист и финансист фирмы изучили возможные варианты, изложив всё на двух страничках. Не устаю удивляться: были бы деньги, а специалистов сейчас можно найти для решения любых проблем, только плати. Они просчитали варианты и оказалось, что выгоднее всего квартиру купить на маму, но есть нюансы, которые я и хотел обсудить с родителями. Ну, и потом, мы давненько не виделись, особенно с матерью. Она работает научным редактором какого-то просветительского сайта, ведёт большую переписку, заказывает материалы учёным, платит блогерам за новости и сплетни. И самое главное, в офисе появляется, максимум, раз-два в месяц. Ей даже деньги за работу переводят через интернет.

Эти годы мама хорошо держится в делах и заботах, все стали забывать о кошмарах, бессонных ночах и неотложках. Втроём они не раз ездили отдыхать за границу, как-то с мая по сентябрь снимали бунгало на острове в Таиланде, отец буквально расцвёл в океане, мама помолодела, до сих пор вспоминает, как варила супы из черепах. Но то, что я отдалился от них, стал менее эмоционален при встречах, больше скажу, даже не искал этих встреч, надо, со всей очевидностью, признать, как факт. Вот и сейчас: полуобнял отца, к маме только прикоснулся, с Дашкой проще – хлопнули друг друга по ладони, сказали: «Привет!» Пока хозяйка накрывала чайный столик на террасе, отец провёл меня по участку, с гордостью показал летний душ с нагревателем от солнца, который смонтировал сам, самоходную газонокосилку с уютным креслом и рулём от машины, которые он подобрал на свалке. В углу сада под гигантской яблоней он остановился, спросил:

– По жилью будем говорить? Мама предлагает квартиру родителей продать, деньги поделить, пусть у каждого будет неприкосновенный запас, проценты никому не помешают... Тебе на однокомнатную мы можем добавить, потом, со временем, отдашь, – он увидел, наверное, гримасу на моём лице, добавил торопливо, – так было бы всем спокойнее и честнее, что ли...

– Пап, ну, почему мама так не любит родительскую квартиру? Она готова сжечь её и пепел развеять по миру. Как все учителя, наша бабушка – не подарок, но она ведь почти не касалась вашей жизни, и только в год своей смерти сказала мне, чтобы я всегда помнил о трагедии с моей мамой и никогда не бросал её. А я был уверен, что она не знала о её проблемах. Давай, не спеша, и по-другому посмотрим на всё это. Вот что предлагают специалисты...

И я рассказал о сути дела: мама возьмёт кредит в банке, купит хорошую квартиру, станет хозяйкой и, наверное, успокоится, наконец. Отцу и Дарье останется коттедж. Таким образом, с жильём все будут гарантированно подстрахованы, даже, не дай бог, на случай развода, раздела имущества или чего-то трагического... Он кивал, глаза осмысленные, похоже, он понимал, о чём я говорю. Наконец, дошли до главного: я сказал, что через три месяца после первых выплат погашу из своих накоплений половину кредита. Благодарный банк, который работает с холдингом и где, думаю, есть большая доля капитала Бобо, сделает перерасчёт и простит нам процентов двадцать, а то и больше, кредита. Так делают в банках, сказал я, тем более, в родственных по бизнесу. Закончил я урок по финансам грубовато, не надо было так делать, ну уж, как получилось:

– Для ощущения полного счастья остаток выплат мама будет гасить сама, пусть зарабатывает, и это, кстати, хоть как-то удержит её в узде...

– Опять Бобо Константинович придумал? – отца прямо-таки передёрнуло.

– Он давно, чтоб ты знал, нас не касается. Нет больше твоих родителей, и мы перестали быть ему интересны. Он свои обязательства перед наставником, твоим отцом, выполнил, надо признать, отлично, обеспечил всю нашу семью. Я бы сердечно поблагодарил его и за дачный посёлок, и за всё прочее... – помолчали, но я видел, вариант пришёлся отцу по душе, добавил, – я хотел вообще-то говорить об однокомнатной квартире для Даши. Но слушать надо специалистов, что я и сделал. Вот так сложился этот вариант. В квартире деда и бабушки я останусь один, продавать её я не буду... А сейчас скажи: ты поддержишь этот юридически и финансово просчитанный вариант?

– Да, но есть просьба: ты дашь мне время поговорить с мамой один на один. Может, день-два даже мне понадобится. Скажу честно: она считает, что тебе слишком много перепало денег и что живёшь ты сейчас припеваючи, а о родителях даже не думаешь...

– Па, ты не прав. Я дважды делил свою долю с вами пополам, тем самым две трети дедушкиного капитала передал вам...

– Я знаю, пытался доказать ей абсурдность обвинений, но она говорит, что ты – сын, обязан заботиться о родителях всю жизнь...

– Хорошо, давай я сам с ней поговорю, как сын, который закончил без её участия университет, жил с бабушкой больше десяти лет... – отец зажал ладонью мой рот, прижался ко мне, плечи его тряслись, бормотал:

– Прости, сын, это моя вина. Тряпка твой отец...

 

 

*   *   *

 

Он позвонил ранним вечером, поскольку я отказался от ночлега и даже от обеда и после чая, сославшись на срочные дела, уехал в город. Отец бодрым голосом сказал, что мама поняла суть операции с банковским кредитом, готова на такой шаг, но есть два условия: если вдруг у неё возникнут трудности с выплатой остатка, я должен тут же погасить весь долг. Второе, о чём сказал отец, меня удивило: Дарья не будет выписываться из бабушкиной квартиры, она и ей завещана. Я ничего не стал говорить, время – лучший лекарь, поживём-увидим. Мне так было жалко отца, когда он плакал под яблоней, что я до сих пор вижу его трясущиеся плечи, небритые щёки, по которым текли слёзы.

– В сухом остатке, – сказал я, подводя итоги нашего разговора, – ты – остаёшься хозяином коттеджа, у тебя прописана мать. Мама – хозяйка квартиры, но она претендует, паче чаяния, и на твои полдачи, приплюсуй сюда же дочь – наследницу...

– Ты что, уже разводишь нас, сын? – вдруг закричал в трубку отец.

– В жизни всё бывает, отец, – я закончил разговор, – обнимаю тебя, скажи маме, я согласен выполнить её просьбы...

Осадок в душе остался ужасный, я подумал: «А вдруг мать узнала бы о фонде, деньгах, которые закачиваются в него и которыми я буду распоряжаться? Что бы с ней стало? А, может, и ничего... Может, клин клином выбивается. И всё же интересно, как бы она себя повела? Но ждать уже недолго, скоро осень, первая презентация фонда. А накануне я с Еленой Кувшиновой буду открывать федеральный бал студентов, меня представят по центральному телевидению, как руководителя фонда имени Николая Караванова, его внука и наследника».

Вечер не задался, хотя я ждал этого звонка, но совсем не думал, что так поведёт себя мать. И отец, оказавшийся опять беспомощным и незащищённым, неужели он не понимает: не дай бог, что случится, он без прописки не получит даже городской пенсии. «Вот беда моя, – думал я, – может, его снова надо прописать в родительскую квартиру? Он мой отец, имею право. Поговорю с ним, но только один на один».

Вспомнил о Елене, дочери нашего исполнительного директора. Собственно, я не мог о ней забыть всё время после встречи у её мамы, и хотя та на ушах стояла, чтобы я остался на званый ужин силовиков, уехал в офис. Но мы успели с Еленой обменяться номерами телефонов, обещали позвонить друг другу. И сегодня я не стал строить планы, просто набрал её номер. Ответила тут же, будто ждала звонка:

– Что делаешь? Приезжай к нам, сегодня семейный вечер лауреатов конкурса Чайковского, все будут с близкими родственниками. Ведёт моя сестра – Эсфирь, старшая, выпускница консерватории.

– Значит, ты свободна, в принципе? Давай, я заберу тебя, и мы посидим в баре или ресторане у нас в ЦМТ. Там шикарный джаз выступает, настоящие америкосы... Домой верну вовремя, без замечаний.

– Погоди, надо с Фиркой обговорить, а то неудобно как-то. Да и маме скажу о нашей вылазке. Жди звонка... – она отключилась.

Я позвонил на ресепшен, уточнил по джазу, всё совпало, как нельзя лучше. Заодно попросил заказать столик для двоих и чтобы не очень близко к эстраде, но таких мест уже не оказалось. Дежурная искренне расстроилась вместе со мной, но тут же успокоила: зал так спланирован, что ничто не раздражает по звуку. Я отшутился:

– Если одному выпить бутылку «Наполеона»...

 

 

*   *   *

 

До выступления джаза оставалось больше часа, мы решили заказать кофе в мой номер и подождать там: Елене захотелось посмотреть, как я обустроился и не лучше ли в таких случаях снимать чистый офис. Я абсолютно был уверен в себе, знал, что лишнего в наших отношениях не допущу. И мой сегодняшний настрой говорил за это: мы с водителем спокойно доехали до их офиса, я не стал заходить внутрь, позвонил, она вышла в красивом длинном платье, на шее – колье, ничего не понимаю в украшениях, но даже мне оно показалось весьма дорогой штучкой. На плечо наброшен пушистый мех какого-то зверька, думаю, полярной лисицы. Вернулись в ЦМТ, на ресепшен уточнили заказ по столику, время выступления джаза, услышали новость, которая не очень обрадовала:

– Простите, так получилось, – администратор волновалась, – директору ресторана позвонил помощник депутата думы, настоятельно просил найти два места на джаз. Свободными оставались ещё два места только за вашим столиком. Выручите, примите их, его и жену... Извините, я понимаю вас, но мы не можем отказать государственным людям при наличии свободных мест.

– Да ладно, – сразу сказала Елена, – есть истинные поклонники джаза даже среди гослюдей. Как-нибудь выдержим друг друга пару часов. А что, форма одежды – парадная, как в штатах?

– Спасибо вам, большое! – администратор растроганно смотрела на мою спутницу, – очень приличная публика собирается, многие в смокингах и при галстуках. А депутата вы должны знать, это Алексеев Валентин Митрофанович, чуть не каждый день выступает по телевизору, с женой часто приходят к нам, видимо, живут рядом...

Елена придирчиво осмотрела апартаменты, ей понравилась деловая строгость номера-кабинета, вид из большого, во всю стену, окна, широкая кровать в спальне и просторная ванная комната. Она спросила:

– Ты здесь и живёшь?

– Да, у меня старая квартира деда и бабушки... Здесь – удобнее, не надо на работу ездить, – я засмеялся, она искренне подхватила мой смех.

– А мы с мамой живём на Горького, так привыкла она говорить, не отучишь, хорошая квартирка, сам руководитель города похлопотал. А в Питерской – осталась Эсфирь, у неё уже двое детей, мальчишки. Но работает она с мамой, здесь снимают с мужем жильё, огромную студию с концертным фортепьяно, готовит и проводит семейные музыкальные вечера, – она помолчала, прошла к столику у окна, присела в кресло, продолжила тихим голосом, – у нас сегодня день первого знакомства, да? Ты отвезёшь меня домой не позже полуночи, как в сказке про Золушку. Я маме слово дала, завтра в десять утра встреча и переговоры со всемирным фондом матери Терезы. Там будут наши министры труда, здравоохранения, культуры, все они – женщины... Кстати, мама просила передать: приезжай, обязательно, она представит – познакомит тебя с этими крайне важными в твоей дальнейшей работе людьми.

Встала, пошла ко мне, стройная, тонкая в талии, с распущенными светлыми кудрями. Стало немного страшно за себя, так захотелось обнять её, но она, подойдя почти вплотную, продолжила рассказ:

– Я старше тебя, на год, и ты должен знать, что я уже суперопытный в отношениях мужчина – женщина человек: успела пожить в гражданском браке с актёром, так случилось по молодости, когда училась в театральном училище, а потом – школа актёрского мастерства в США, работала моделью, переводчиком на круизных лайнерах и вот уже два года, благодаря маме, владею агентством – «Балы России»... Не смейся, это, оказывается, такое мощное движение стало, чтобы попасть в столицу, люди проходят тройной отбор на конкурсах... Вот так, – и она неожиданно прикоснулась своими бледно-розовыми губами к моим губам. Именно прикоснулась, не поцеловала, а как будто лизнула их вскользь. Ток пробежал так сильно, что невольно дёрнулась рука, поймав её тело, я прижался к упругой груди. Целовал влажные губы долго, насколько хватило дыхания. Она не вырывалась, только чуточку ослабила напор моих рук. Как только я отпустил её, сказала:

– Не надо сегодня... У нас всё будет впереди. Ты мне очень нравишься. Поверь, это немало для первого знакомства...

 

 

Глава 6

 

В зал вошли под звуки музыки: оркестр уже играл импровизации на мелодии Джорджа Гершвина, а темень была такая, что посетителей почти не видно. Администратор проводил нас с Еленой к столику, за которым сидели мужчина и женщина, лет по сорок каждому. Кроме двух чашек кофе и обычных приборов – на столе пусто. Мы поздоровались, расселись, стали слушать джаз. После вступления – зажёгся большой свет, конферансье начал рассказывать о музыкантах, которых на сцене собралось девять человек. Они кланялись, играли на своих инструментах, приветствуя зал, набитый до отказа. Депутат бесцеремонно начал рассматривать Елену, я в отместку – его жену, очень красивую даму с усталыми и немножко грустными светло-коричневыми глазами, густо-каштановые волосы крыльями прикрывали уши. Она улыбнулась слегка подкрашенными губами, протянула мне руку, сказала:

– Мила, Людмила Хилтунен, не стала менять фамилию после развода, хотя Алексеев страшно обижен на меня за это. Журналистка, а Валентина, думаю, вы узнали: поп-герой, не сходит с экранов телевизоров...

Он приподнял грузное тело, короткое, с отвисающим животом, прикрытым пиджаком в тёмную клетку, поклонился Елене. Что-то хотел сказать, но я его умышленно перебил:

– Елена и Александр, продюсер и юрист, работаем в фонде, сюда попали впервые...

– А я вас хорошо запомнил, Елена, – тут уже депутат довольно бесцеремонно перебил меня, – мы вместе открывали какой-то бал, по-моему, победителей олимпиад учащихся, где я приветствовал их от имени Госдумы.

– Валентин, какая у тебя, оказывается, хорошая память, – съязвила Мила, – а ваш фонд, Саша, чем занимается?

– Давайте сделаем заказ, – сказал я, увидев краем глаза, как конферансье намыливается улизнуть со сцены и оркестр вот-вот снова заиграет, – а потом поговорим, насколько музыка позволит... – я поднял руку, через секунду рядом уже стоял официант. Попросил бутылку сухого белого вина, королевские креветки, десерт «Наполеон» и капучино. Елена несколько удивлённо посмотрела на меня, будто хотела сказать, что она не ест на ночь, но промолчала. Депутат заказал что-то из японской кухни, чайник зелёного чая для себя, мороженое – жене. «Так-то будет лучше, – подумал я, – разделимся... Чтобы потом объединиться». Заулыбался, наклонился к Елене, сказал на ухо: «Чтоб не достали нас гослюди, есть и пить будем из блюда, но своего...» Девушка ответила одними губами: «Глупенький. Депутаты – лучшие лоббисты, дружить с ними надо: любую стену – пробьют, любой забор – перепрыгнут вместе с тобой. Только платить надо хорошо и вовремя».

Соло повёл саксофонист, у него на отдельном столике ещё лежали саксофон поменьше и кларнет. Одет музыкант был в смокинг, воротник белой рубашки поднят, пуговицы – распахнуты до пупка. Красиво, сказочно играл, а я, признаюсь, обожаю саксофонную музыку, мне не раз хотелось в детстве попросить у бабы Тани купить этот инструмент. Но как-то мы с ней проходили у музмагазина, где в витрине на струне висел золотой саксофончик, почти игрушечный, с ценником в тридцать тысяч рублей. Желание просить у меня пропало: бабушка была на пенсии, мама лежала в очередной раз в больнице, а отец – надеялся, что уж эта его книжка точно принесёт кучу денег.

Тихо, незаметно официант принёс вино, я кивнул, он открыл бутылку, предупредил, что креветки придётся немного подождать. Соседу он вручил тарелку с порциями суши, чайник с двумя чашками, спросил о мороженом. Мила ответила: «С удовольствием». Потом она повернулась ко мне и сказала: «Вы так похожи на одного моего хорошего знакомого, Саша, просто невероятно...» Я спросил: «На кого?» «На Николая Ивановича Караванова, он, правда, умер уже, но в то время был куратором СМИ в правительстве». Помолчав, я всё же сказал: «Он мой дед». «Боже мой, вот это встреча: через десять лет вижу юного Алабая... Такая кличка была у твоего деда, а назвали его так в честь собаки-волкодава. Его боялись больше, чем олигархов – владельцев ТВ и газет. Одного распоясавшегося председателя гостелекомпании он освободил за ночь, утром вместо него с визитом в соседнюю страну поехал другой руководитель...»

Конферансье буквально выпрыгнул к микрофону, радостно объявил, что к нам на минуту заглянула несравненная Дебора Дэвис, гастролирующая сейчас в стране. Зал встал, приветствуя вокальную звезду джаза. Я, к своему стыду, даже не слышал о такой певице из штатов. Её номер длился минут десять, полная импровизация, зал ревел. «Видимо, заехала поужинать в ЦМТ, а земляки уломали её спеть», – сказал депутат Алексеев. А я так был поражён её голосом, что буквально отбивал ладони вместе с присутствующими на концерте.

В большой перерыв нам принесли креветки, официант разлил вино и царственно удалился. Я показал на два пустых фужера, Мила озорно посмотрела на меня, кивнула в знак согласия. Выпили за знакомство. Я следом за депутатом, который весьма агрессивно налегал на суши, стал поедать усатые морские чудовища. Елена сказала, что никогда не съест такую порцию, тем более, на ночь и по-товарищески предложила соседке помочь. Мила с аппетитом стала поглощать креветки. Я сидел и думал: что-то здесь не так, не спроста, дед выплыл, как-то уж очень по-студенчески ведут себя депутат и известная журналистка. Вдруг Мила сказала:

– На всю жизнь, Саша (мы уже перешли на «ты»), я запомнила слова твоего деда. Когда сам президент в 93-м вручил мне медаль со словами: «За спасение отечества», твой дед на банкете сказал: «Ты, может быть, ещё переживёшь минуты стыда за эту награду...» Он оказался прав: журналист не должен получать награды за расстрел парламента в своей стране, даже если он выполнял задание гостелекомпании.

Мы допили кофе, Елене надо было ехать домой, и тут я почувствовал: сейчас будут сказаны самые главные слова. Действительно, уже в вестибюле депутат, который почти на голову оказался ниже меня, подвёл к часам с петухом, сказал тихо, с ленцой: «Можешь рассчитывать на меня. Я могу решить любой вопрос. Но всё будет зависеть от цены, которую ваш фонд готов заплатить... Кстати, пока мы вдвоём и нас никто не слышит, переговори с кем надо у себя: на следующий созыв есть возможность стать депутатом. Это уже скоро произойдёт, ты молод, тебе только и пахать на этом поприще. Цена вопроса большая, но вам она по карману, я знаю, что говорю. Привет твоему начальнику».

– У меня нет начальников...

– Хорошо, – перебил он меня, – скажу по-другому: передай привет Бобо Константиновичу.

Пожал мне руку, не попрощавшись с Еленой, направился к выходу, даже не посмотрев, идёт ли за ним Мила.

 

 

*   *   *

 

В машине девушка прижалась ко мне, её упругое тело волновало, кудри щекотали лицо, но мои губы она закрыла ладошкой, глазами показывала на водителя. Я понимал этот жест: нельзя опускаться до инстинктов, но как остановить желание обладать ею, не знал. Чтобы отвлечь меня, она заговорила первая:

– Странная парочка, надо всё выведать у мамы. Как думаешь, они уже знают о твоём фонде? Ведь вы ещё нигде, ни словом не обмолвились, только офис сняли, людей ещё не набирали. А тебя представят только на всероссийском бале студентов, в самом начале осени... Кстати, Саш, ты умеешь танцевать вальс? Я так и думала, нет. Запишу тебя в школу, возьмёшь несколько уроков, чтобы не опозорил меня.

Хотел спросить её о последней фразе, которую она сказала в апартаментах, но увидел, что мы подъезжаем к дому, промолчал. Шлагбаум для въезда во двор открылся автоматически, неужели водитель уже получил ключ, подумал я. И когда они всё успевают... Помог девушке выйти из машины, рукой показал водителю, чтобы тот ждал. Нажал кнопку пульта, на экране высветился консьерж, узнал нас, открыл дверь. Квартира на четвёртом этаже, лифт в углу, на площадке всего две двери. Я, когда забирал попутчицу, практически не разглядел их жильё, поэтому решил не спешить с уходом. Дверь снова открыла домработница, её звали Валентиной.

– Зайдёшь, есть домашний морс из черноплодки, сильная вещь, – сказала Елена, улыбаясь.

– Чему ты улыбаешься? – спросил я, – стакан можно выпить и у порога... Ты права, пора домой...

Она легко стала прощаться, заодно спросив у Валентины:

Мама в постели?

– Уже час, как спит, сказала, завтра – трудный день...

– Вот тебе напоминание о фонде матери Терезы, – Елена поцеловала меня в щёку, выпроводила за дверь и тут же захлопнула её.

«Быстро, однако, расправились со мной, – подумал я, – как грустно осознавать, что надо уезжать туда, где тебя никто не ждёт. Поеду-ка я на квартиру деда с бабушкой, давно не был там, подышу родным воздухом».

Вышел из машины у своего дома, сказав водителю, чтобы приезжал к девяти утра, а сам ещё не был готов ехать на встречу с женщинами. Но, на всякий случай, держал здесь запас – костюм парадный с белой рубашкой, модным галстуком и лаковыми туфлями. Квартира приняла меня тишиной, спёртым воздухом с запахом пыли. Тут же решил, что на выходные закажу в агентстве уборщицу, пусть придаст моему «схрону» жилой вид. Включил чайник, опять вспомнил бабу Таню: она бы сейчас уже хлопотала у плиты, пекла блины или оладушки. «Ладно, обойдёмся растворимым кофе, – сказал я себе, – а утро вечера мудренее». В кабинете деда, в нижнем просторном ящике финской стенки, нашёл две коробки, забитые папками с бумагами. Еле-еле вытащил одну из них, настолько она была тяжёлой, фломастером на крышке написано: «1991год. Для Премьера». Похоже, рука – деда, почерк наклонен вправо, размашистый. Во второй коробке лежали папки с вырезками из газет, разложенные по годам. Решил внимательно пересмотреть всё это хозяйство в свободное время, сегодня уже не осталось сил.

Зашёл в свою комнату, разделся до трусов, халат не стал одевать, откинул одеяло на кровати, чтобы сразу рухнуть в постель. Кофе вдруг расхотелось пить, заварил пакетик цейлонского чая, сел на массивный стул из натуральной берёзы, который дед привёз то ли из Вятки, то ли из Костромы, поднял голые ноги, обхватил их руками, голову положил на колени. Думал не о Елене, не о депутате и журналистке, не о своей непонятной, какой-то подвешенной в безвоздушном пространстве, жизни. Думал о Кате.

Отпустила ли она меня, как говорила, сидя на этой же кухне, баба Таня? Да, десять лет, чуть больше, это – срок. Я намного реже стал вспоминать ту смерть, притупилась боль, рана, которая кровоточила годами, затянулась, сердце уже не выпрыгивает из груди при видении картин её гибели. Но каждый год, по весне, меня тянет в тот город, где мы полюбили друг друга, мне хочется там жить, работать, ходить по трамвайному маршруту, по которому каждый день я провожал её до старенького «жигулёнка», где за рулём сидел майор российской армии – отец Кати. Я бы, наверное, даже рискнул спуститься с той горки, по которой она съехала в полынью, но мне до сих пор невмоготу видеть снежные торосы, окрашенные тогда её кровью.

Были ли у меня партнёрши в студенчестве? Конечно, от такой самостоятельной и раскованной жизни не стоит ожидать целомудрия. Да и не надо, уверен, этого делать: жизнь есть жизнь, её невозможно остановить. Но полюбить я так никого и не смог. Однолюб? Да, так мне говорили и дед Николай, и отец. Тут даже другое примешивалось: чистый символ мальчишеской, а потом юношеской любви требовал других подходов и мерил. Каких? Да, бог их знает... Я даже наблюдал за сестрой, Дарьей, думая, может ли она полюбить в четырнадцать лет? Может, но это была уже совсем другая, современная что ли, «любовь-морковь». Мне даже в страшном сне не могло присниться, что Катя приведёт домой какого-то парня, чьё имя она не может даже вспомнить. А Дашка – пожалуйста. Причём делалось это не ради эпатажа, не ради того, чтобы насолить родителям. Так все делают и поступают точно так же, как моя сестрёнка.

Чай подогревал дважды, но так и не притронулся к бокалу: мысли от Кати перетекли к сегодняшним проблемам. Решил, завтра сделаю звонок Бобо, надо встретиться, переговорить о ситуации: скорее всего, нас сдала исполнительный директор – Кувшинова-Аранович, чует моё сердце – не бескорыстно. И как прикажете работать с ней дальше, если она не смогла удержать информацию даже пару дней? Депутат меня меньше волновал, лоббист, а по нашему – стервятник: мимо не пройдёт, мимо рта – не пронесёт. Но что означает его привет лично Бобо и стоит ли об этом упоминать в разговоре, надо ещё подумать. И ещё: меня очень заинтересовала журналистка, пришедшая с депутатом. Чует моё сердце, никакая она не жена, тоже, наверное, собирает информацию о зарождающемся фонде, о деде, его внуке.

«Но это будет завтра... – посмотрел на мобильник, – нет, уже сегодня, час ночи. Эх, была, не была: позвоню...» – и нажал кнопку на телефоне.

Ответил хозяин номера быстро, видимо, ещё не спал:

– Алло, что случилось, сынок? Ты так поздно никогда не звонил...

– Ничего, пап, ровным счётом ничего... Я подумал, что ты ещё точно не спишь и захотелось сказать, что ты – отличный писатель. Мне сегодня опытный журналист подсказал одну мысль: для писателя надо нанимать хорошего литературного агента, это – больше половины успеха его книгам. Я найму тебе агента и сделаю это уже завтра. Подготовь все материалы, книжки, отзывы, в общем, всё, что надо... И ещё пап: давай съездим с тобой в наш город. Я знаю, что там живёт, если, конечно, ещё жив, школьный товарищ деда. Мне очень хочется встретиться с ним, поговорить об их детстве, школе, любви. Мы ведь ничего не знаем о том периоде его жизни...

– Да, я с удовольствием приму твоё приглашение. Но я помню о девушке, которую ты потерял в этом городе... Тебя снова не накроет волна? Давай подумаем, не будем горячиться. А за литературного агента, спасибо, сын. Ты меня так порадовал. Помни всегда: я тебя очень люблю.

– И я тебя, пап, – как это ни прискорбно, но я понял: в город своей первой любви я поеду один.

 

 

Глава 7

 

Первое, что я сделал утром, узнал, где находится Бобо Константинович. В офисе сказали: пока, наверное, дома. Достал его визитку, данную мне десять лет назад и лежавшую всё это время в шкатулке у деда на столе, набрал номер домашнего телефона (с учётом нового коммутатора), услышал гудки, потом щелчок и голос:

– Вас слушают...

– Это я, Александр...

– Поздравляю, Саша, – сказал Бобо Константинович совершенно необычным голосом, мне он показался космическим по звучанию, – я ждал этого звонка, значит, ты созрел для разговора и это самое важное. Приезжай в офис к десяти, я отвечу на все твои вопросы...

Частые гудки разрывали ухо, а я всё ещё боялся положить трубку на рычаг старенького аппарата, стоящего на кухне у бабы Тани. Задал себе главный вопрос: «О чём я спрошу Бобо? Наверное, кто я и что представляю из себя в его фирме? И не проще ли ему нанять «Аранович и Ко», платить, и они будут решать любые вопросы. Она всё равно будет торговать информацией, посвящать нужных людей в «тайны», распускать слухи, в общем, делать всю ту же работу, что ей и предстоит делать в ближайшее время. Зачем я нужен? А если нужен, то какие у меня полномочия, каким капиталом я располагаю. В фонде, насколько я понимаю, как юрист, по-другому нельзя, тем более, в именном. Фонды русских олигархов, как сообщает интернет, имеют бюджеты от пятисот миллионов рублей и более на год. И распоряжаются там деньгами по своему усмотрению. С ними, как раз, всё понятно: сколотил капитал, нашёл нишу для благотворительности, отдал деньги – получи налоговые льготы и имя благодетеля. Значит, надо понимать, что наша структура – это не фонд, например, известного актёра, существующий на пожертвования и пополняемый вкладами людей в течение всего года.

Ещё вопрос на засыпку: а чем знаменит мой дед, чтобы его именем называть фонд? Он был российский государственный и политический деятель, сообщает тот же интернет. Работал в правительстве, был советником председателя в комиссии по оперативным вопросам, курировал СМИ. Но не секрет, в тот период у государства не было денег не только на зарплаты рабочим, пенсионерам их гроши выплачивали с опозданием. Какие СМИ, какое, извините, телевидение – радио? С молотка уходили за бесценок целые отрасли производства...

И всё-таки ТВ-радио работали, печатались сотни газет и журналов, значит, в правительстве кто-то взял на себя ответственность удержать в самое страшное и смутное время каналы коммуникаций на плаву. Не знаю, был ли этим человеком мой дед? Я не специалист, не задавал себе подобных вопросов, но слышал от очевидцев, переживших то жуткое, на их взгляд, время: как альтернативный вариант финансирования всего ТВ и был создан канал общественного российского телевидения (ОРТ). Бобо тоже считает: Караванов, как член правительства, спас от развала и уничтожения СМИ новой России», – так рассуждая сам с собою, мысленно готовясь к разговору с шефом, я позавтракал, надел свитер и джинсы, посмотрел на лаковые туфли, припасённые, на всякий случай, с вечера, и с лёгким сердцем влез в кроссовки. По мобильнику сообщил водителю: едем в офис, надо успеть к десяти часам.

По дороге к машине вспомнил о фонде матери Терезы, подумал, что Бобо, конечно, не знает о нём да и мне туда рваться раньше срока – значит, выскакивать из штанов, решил: «Всё должно быть на официальном уровне: есть приглашение, есть реакция с ответным письмом и благодарностью и, наконец, есть протокол приёма с верительными грамотами и представлением. А не просто так: из-за спины Кувшиновой-Аранович выскакиваю в лаковых штиблетах, как чёрт из табакерки...»

 

 

*   *   *

 

Референт Агриппина, так же мило улыбающаяся китаянка, прошла со мной в бар, сама приготовила капучино, сказала:

– Спрашивал о вас Бобо Константинович. Он – в посольстве Туркмении, там всегда тяжело прощаются, традиции сказываются. В общем, пейте кофе, Саша, вы любите настоящий капучино... Он просил вас подумать о полёте во Владивосток. Он может включить вас в список официальной делегации на экономический форум.

– А я кого буду представлять среди экономистов? – спросил я не без иронии.

– Фонд поддержки социальных программ, разве не понятно? – сказала довольно солидно Агриппина, – и потом – сколько знакомств, встреч. Я бы с большим удовольствием полетела...

– Давай слетаем, развлечёмся, – сказал я, весело глядя на симпатичную хрупкую девушку.

– Только завприёмной может послать меня туда для сопровождения Бобо Константиновича, но там референт – не нужен.

Допили кофе, мило болтая, она совсем разоружила меня, сняла напряжение, волнение от предстоящего разговора потихоньку улетучилось. Я даже подумал: это начальник специально такие психологические приёмчики с разгрузкой устраивает. В арку стенного проёма заглянул референт с косичкой на затылке, сказал:

– Бобо Константинович ждёт вас.

Хозяин улыбался, хорошее настроение излучали все клетки чисто выбритого лица, сказал, крепко пожимая мою руку:

– Люблю к азиатам ходить в гости, очень гостеприимные люди... Когда есть взаимный интерес, конечно. А он появился, мы опять вместе на их газопроводах...

– Что-то новенькое? – не удержался я от вопроса, – по газу не слышал информации...

– Браво, Саша, ты очень наблюдательный, – сказал он, всё так же улыбаясь, – мы снова выходим на транспортировку газа, достойно выходим. Ну, ты ведь не зря впервые использовал визитку, которую я дал тебе на похоронах дедушки Коли, так? И я рад, что Агриппина размагнитила тебя, сняла напряжение. Давай, просто поговорим за жизнь... Что тебя волнует накануне официального объявления о создании фонда поддержки социальных программ?

Меня словно прорвало: всё, что мучило последние месяцы и недели, о чём я размышлял вечер-ночь и утро сегодняшнего дня – вывалил на него. Он слушал внимательно, кивал, помогая словами, которых мне вдруг не хватало, вставлял негромкое: «Понимаю...»

Встал из-за круглого стола, за которым мы сидели в кожаных креслах как два старинных товарища, оставив в стороне огромный кабинетный стол с телефонами, венскими тяжёлыми стульями и бутылками с минеральной водой. Подошёл к окну, сказал:

– Здесь ты можешь говорить всё, прослушки – нет, как юристу, тебе это нужно знать. Итак, главное. С двадцатиоднолетия, заметь, несколько лет назад, согласно всем канонам, я постепенно увеличивал твой пакет акций, и сегодня у нас на двоих – контрольный пакет. Мы вдвоём можем заблокировать или наоборот принять любое решение для всех компаний, входящих в холдинг. И так удобнее вести бизнес, расходы для совладельцев – гораздо менее затратные. Смотри, что в итоге получилось: на твои примерно семь процентов акций – создан фонд с годовым бюджетом в пятьсот миллионов рублей. Ты его хозяин. Но ты и мой партнёр, совладелец холдинга. А главное, Саша, ты – внук своего деда, продолжатель его добрых дел. И неважно, чем знаменит или нет Николай Караванов, ты захотел назвать фонд его именем, это твоё полное право. Лишь бы он нёс людям добро...

Бобо выглядел торжественно, глаза блестели, словно от растворившихся на веках слезинок, продолжил после паузы:

– Пойми, Саша, нас связывают с тобой самые крепкие узы, нас связывает твой дедушка Николай... – Бобо подошёл к большому столу, взял синюю папку, вернулся назад, – я хочу заварить зелёный чай, сам, а ты, вот, почитай одну статью...

Он ушёл в комнату отдыха, я открыл папку, достал газету, буквально «одетую» в тонкую прозрачную плёнку, почти во всю полосу шёл заголовок – «Три жизни директора Доброволина...» Посмотрел на подпись в конце очерка: «Николай Караванов, наш спецкор.» Стал читать о далёком забытом богом сибирском селе, о детях из русских, татарских, башкирских, манси – семей, собранных в местной школе, их родителях, живущих по своим старинным обычаям и укладу жизни, о промыслах, о фестивале искусств, где каждая национальность представила свои традиции, об огне в окнах десятилетки, который не гаснет до позднего вечера. В селе нет клуба, поскольку чиновники посчитали: зачем, если в пяти километрах – райцентр со своим Домом культуры. А главный герой очерка – директор школы, депутат райсовета Константин Натанович Доброволин: он и главный воспитатель, и мировой судья, и директор клуба, и тренер сборной команды по лыжам. Вот он-то и проживает каждый день, месяц, год, минимум, по три жизни...

Хороший очерк получился, тёплый, душевный, было приятно, что его автор – мой дед. Мне также стало понятным желание Бобо показать, каким настоящим человеком был его новый отец – Константин Натанович, взявший мальчишку из детдома. «Значит, дедушка Николай, когда готовил материал для газеты, бывал в этой школе, минимум, неделю, а то и больше жил в директорском флигеле, виделся-встречался со многими людьми, даже местные сказки и частушки собрал для статьи», – и всё-таки меня зацепило: почему Бобо показал эту статью.

Поднял голову, впервые увидел, что такой большой начальник несёт на подносе чайник, чашки и вазу с конфетами. Он поставил поднос на стол, посмотрел мне в глаза, понял, что очерк я прочитал, поколебался секунду и сказал почти буднично:

– Ты, Саша, мой племянник, твой папа, Юрий Николаевич – мой родной брат по отцу, младший. Соображаешь?

Я молчал, сражённый новостью, а в голове уже роились мысли: дед тогда ещё не был женат на бабе Тане, во время командировки он вполне мог познакомиться с будущей мамой Бобо, тем более, она работала в школе, не раз пересекалась с ним... Он вернулся в газету, осталось одно воспоминание о флирте, а девушка, пережив позор и страдания, всё же родила здорового сына, а сама умерла. «Господи, – простонал я мысленно, – прямо какая-то Индия, сериал из Болливуда...»

Посмотрев на Бобо, я понял: разливая чай, он наблюдал за мной, глаза добрые, похоже, искренне рад, что снял с себя такой долгий и тяжёлый груз. Спросил:

– Вы давно знали, что мы – родственники?

– Ещё при жизни отца, – тихо сказал Бобо, – но он не знал о моём рождении, не мог знать... Он бы никогда не оставил меня. А я, Саша, поверь, боялся обидеть его неосторожным шагом, подозрением, он для меня был небожителем.

– Я как-то пацаном назвал деда «Астероидом» и признался, что люблю его до космоса...

– Я знаю, как ты его любил, как ты обожал бабу Таню, как переживаешь за отца, маму, сестрёнку. Всему хорошему в нас мы обязаны им, старшим в роду Каравановых. Ты хочешь спросить: а как тест ДНК? Поверь, мне не надо было этой бумажки, о настоящем отце мне сказал, умирая, Константин Натаныч, но он долго молчал, даже намёком не хотел обидеть твоего дедушку. А дальше – ничего нет проще: у нас свой медцентр, спецы провели сравнительный анализ меня с тобой, потом – с твоим отцом. Вот в папке две бумажки, разверни, посмотри. Там одни девятки...

– А у меня никто не брал кровь? – сказал я.

– В поликлинике университета ты сдавал анализы, минимум, раз в два года. Таким же путём спецы нашли и твоего отца перед его поездкой в Таиланд.

– И что теперь будет? – невольно задал я идиотский вопрос.

– Семейный бизнес рода Каравановых. По кровному отцу – я тоже Караванов, ха-ха-ха-хее, – искренне рассмеялся Бобо, – я давно – один, без семьи, как-нибудь расскажу, что произошло... Твой отец, Саша, приглядит за медиа – бизнесом, тебе – ворочать делами в фонде, пока не подрастёшь мне на замену. Ну, а я – буду заниматься, чем и занимался: нефтью и газом. А то я, честно сказать, немного уставать стал... Видел вас столько лет совсем рядом и не мог обнять, как самых близких и дорогих людей. Это ли не мука, не испытание. Я мусульманин по маме, а они крайне сентиментальные! Так что поднимайся, друг мой, давай крепко обнимемся.

Потом мы пили зелёный чай, небо в высоченных окнах, вдруг потемнело, звуковая изоляция почти не пропускала удары грома, а по стёклам лились водопады воды. Бобо включил торшер со светодиодными лампами, почти голубой свет разлился по кабинету.

– Хороший знак послал всевышний под конец нашего разговора, это к счастью, к успеху, Александр, – сказал мой дядя.

 

 

Глава 8

 

Короче, во Владивосток я, конечно, полетел. Куда денешься от такого напора новоиспеченного родственника. Пришлось временно всё заморозить, хозяйственник Демидов, перед прощанием выслушав мои просьбы, осклабился:

– Чтоб добру не пропадать, поживу-ка, я в апартаментах, пока вас нет...

– Вы бы лучше технику поставили к нашему возвращению, может, со специалистом ИТ поможете, кадровики – женщины хрупкие, в этом мало разбираются, – несколько резковато сказал я. И упор сделал специально на словах «к нашему возвращению». Он уловил нюанс, изменился в лице, заговорил, как прилежный мажордом:

– Конечно, всё сделаем, техника будет ждать и вас, и людей... – намекая, что людей у меня пока нет.

«Молодец, хитро отмахнулся от ИТ, а, заодно, и по морде дал, – подумал я, но злости на него не было, – пусть поживёт, покуролесит, деньги уплачены, что пропадать добру...» – но вслух ничего не сказал, зная, как Бобо категорически не допускает сближения с подчинёнными, тем более, заигрывания с ними.

Меня мучил главный вопрос: как поговорить с отцом, а, может, до нашего возвращения и не стоит, на ходу – на бегу, посвящать его в «наши тайны»? Дядя, к этому слову мне ещё предстоит привыкать и привыкать, сходу разрешил все мои терзания. Я созвонился с отцом, через час мы уже были в дачном посёлке. Это отдельная повесть о том, как отец реагировал на «бомбу» о родном брате да ещё и старшем. Новому родственнику пришлось подключать меня на пересказ очерка, опубликованного в газете, на разъяснение коллизий жизни деда в школьном флигеле и о его встрече с будущей мамой Бобо. О ДНК мы даже не говорили: слова Константина Натановича о том, что он сразу знал, кто настоящий отец мальчика, вызвали слёзы на глазах моего дорогого предка. Он начал искать фужеры, достал коньяк и вино, но я, извинившись, сказал, что скоро улетаем, надо возвращаться в город, дел ещё невпроворот. Договорились, что после Владивостока устроим у него на даче пир горой, пусть готовится на ближайшее воскресенье.

Естественно, зная Аранович намного лучше меня, Бобо категорически не велел входить с ней в лишний контакт: себе дороже, всё кончится пьянкой и пустым трёпом. А мне так хотелось увидеть Алёну, я просто умирал по её прекрасному телу. Но парадом командовал не я, пришлось смириться и слушать телефонный разговор Бобо с исполнительным директором, которого ещё никто никуда не назначал. Прямую речь упущу, перескажу коротко: когда ещё ничего нет, говорил Бобо, не стоит торговать информацией, тем более, такому жулику, как депутат Алексеев. О его жене Хилтунен – развесьте лапшу на чьи-нибудь другие уши, это только Саша, и то по молодости, мог поверить её байкам. К нашему приезду, закончил строгий начальник, прошу представить концепцию идеологической и рекламной составляющих работы фонда. Видимо, Аранович пыталась что-то возражать, поделиться опытом, но Бобо был неумолим, отключил мобильник. Мне сказал:

– Сопрёт у кого-нибудь из своих подружек, а запросит двадцать тысяч долларов за исполнение... Будь строг с ней, дай не больше трёх. Кстати, она сказала, что с фондом матери Терезы встречалась сама Хозяйка. Можно бы и нам поучаствовать, но нет ничего хуже, чем чувствовать себя бедным родственником...

Рейс был ночной, прилетали во Владивосток рано утром, а с обеда, по программе, уже планировалось открытие экономического форума. Бобо отправил меня домой, на старую квартиру я приехал, чтобы поспать пару-тройку часов перед самолётом и собрать чемодан. Вот и пригодились костюм, шёлковая рубашка и лаковые туфли. Много вещей решил не брать, в конце концов, рубашку-вторую можно купить и там, а вот трико с кроссовками засунул в чемодан на колёсиках.

 

 

*   *   *

 

Самолёт был старенький, хотя и принадлежал авиаотряду руководителя страны, состоял из трёх салонов: в среднем располагался первый вице-премьер правительства, проходя мимо, я успел разглядеть обычный стол, несколько узких кресел, по-моему, лежанку, заправленную, как солдатская койка. В первом салоне разместились помощники – советники и аппаратчики из совмина, человек десять, не меньше. Туда же, видимо, по большому блату и по старой дружбе, попал Бобо Константинович. Такой чести были удостоены только руководители госкорпораций по нефти и газу, атомной энергии и внешним связям, 4-5 банкиров и герой – полярник, которого часто вижу по телевизору. Министры, не знаю их, не буду врать, вроде бы трое, тоже разместились в этом салоне на первых креслах. Я попал в третий салон, довольно вместительный, человек на 30. Пассажиры – разномастные, но на их лицах лежала печать принадлежности к высшему сановницкому клану. Все остальные участники форума, включая и губернаторов, летели обычными рейсами, но были и чартерные, Бобо сказал ещё в аэропорту, что с десяток владельцев компаний, по-моему, назвал металлурга, алмазника, винодела, не помню, кого ещё, полетели своими самолётами.

Через два часа после взлёта стюардессы принесли ужин, поскольку была ночь, наверное, так можно назвать поднос с курятиной, овощами, сервелатами. К каждому пассажиру наклонилась милая мордашка, чтобы спросить: «Что хотите выпить?» Большинство просили водку и чтобы не мудрить с посудой, девушки принесли на наши шесть кресел две бутылки холодной водки. Но немногие – всё же просили коньяку, вина и даже виски, которого не оказалось на борту. Я тоже присоединился к «водочникам», познакомился: сосед справа – замминистра экономики, мой тёзка, Саша Дискин. Я не утрирую, именно так – Саша, Костя, Веня... они себя называли. Слева от меня разместился замхозяина всего имущества страны – Боря Маломед. На двоих им наберётся чуть больше шестидесяти лет, подумал: «Как это они так рано сумели стать такими важными людьми? И что мне в мои двадцать четыре светит в ближайшем будущем?» Мои размышления прервал Бобо, подошедший по проходу незаметно и сказавший на ухо:

– Извинись перед ребятами, скажи, что тебя пригласил первый вице-премьер...

Я так и сделал, сказал, увидел реакцию на их вытянутых лицах, пошёл к закрытому салону, Бобо шествовал впереди. Какое величие чувствовалось в его спине, в плечах, о голове, которую он нёс высоко и гордо, я умолчу. За столом, у иллюминатора, сидел худощавый, видимо, высокий человек, поскольку его колени подпирали стол. Меня поразили глаза: полное равнодушие ко всему, что происходит рядом с ними, какую-то унылую скуку выражали они, тёмно-коричневые, расположенные близко к носу. Бобо полуобнял меня за плечи, сказал:

– Михаил Михалыч, спасибо, что мы рядом с вами, ваше расположение дорогого стоит...

– Да уж, Боб, не дёшево, поверь... – он то ли хихикнул, то ли хрюкнул, – потом расскажи, на досуге, как на Каспий слетал?

– Вам просил передать привет Ознобишин Валера...

– Он всё ещё там, курилка, вот присосался, не оторвёшь...

– Шпарит по-туркменски, по-казахски, вице-премьер правительства то тут, то там, поочередно, – сказал Бобо и рассмеялся не очень приятным смехом, – а я бы хотел представить вам внука Николая Иваныча Караванова – Александра... Кстати, он мой племянник и напарник по бизнесу, владеет фондом поддержки социальных программ с оборотом в полмиллиарда рублей в год...

– Боже мой, у покойного Николая Иваныча уже такой внук? Похож на деда, очень, светлая ему память... Замечательный был человек, твой дед, Саша, его помнит целое поколение, взращённое в лихие девяностые. Я тогда замминистра был, по морде получал, и от него тоже, через день да каждый день. Но это надо было пройти, это школа жизни, он, тем самым, уберегал нас, молодых, от, мягко говоря, непредсказуемых тогдашних руководителей страны. Боб, я не ослышался, ты сказал: «Мой племянник?»

– Да, Миша, Николай Иваныч – мой отец, но он до самой смерти не знал об этом...

– Постой– постой, ты же мусульманин, усыновлённый евреем? Саша, уточни: у твоего деда ведь был один сын, по-моему, журналист?

– Да, мой отец – писатель. А недавно мы узнали, что у дедушки есть ещё один сын, Бобо Константинович, но он не мог сказать ему об этом... Так уж получилось. Хотя есть анализ ДНК, рассказ директора школы Доброволина, усыновившего его позже... В общем, вот такая история.

– И что, Боб, ты теперь растишь наследника?

– Пока совладельца. Но, у Саши – всё впереди, а мы, увы, все смертны и я в том числе...

– Да, ребята, дела. Ради такой новости надо выпить по рюмке водки...

Тут же на столе появились стограммовые узкие фужеры, вазочки с орешками, открытая упаковка финского сервелата, вместе с нами к столу придвинулись ещё двое мужчин. Хозяин салона сказал:

– Вот, Саша, думал ли ты, что у тебя объявится дядя с миллиардом долларов, готовый сделать тебя наследником, а? Ха-ха-ха-ха-хиии, – он громко, заливисто рассмеялся, – за будущего миллиардера!

Через пять минут интерес к нам погас, Бобо незаметно прошёл со мной в первый салон. К нему на шею бросился старовато выглядевший, видимо, чиновник с седыми неопрятными волосами, закричал:

– Какие люди в Голливуде! Боб, дорогой, рад тебя видеть...

– Леонид Леонтьевич, мы виделись в конце той недели, а по тебе судить, так я годы отсутствовал, – Бобо состроил недовольную гримасу, уже тише добавил, – на Сочи я не смогу перевести, всё под контролем, ищи варианты сам... Кстати, познакомься, – показал на меня рукой, – мой племянник, Александр Караванов.

– Никак Кольки Караванова внук, что ли? Ни себе хрена! Как время-то летит. А я – в недавнем прошлом – помощник премьера Винокуров Леонид, из Ленинграда... – он заговорщически приставил палец к губам, – из колыбели революции мы теперь все... Второй раз пришли, увидели и победили. Боб, дай мне его на час? Расскажу Александру, кто есть кто на нашем долбанном небосводе...

– Хорошо, Леонид Леонтьевич, на полчаса, мне нужно срочно переговорить, но только без водки и мата сапожного, уповаю на ваш возраст, – посмотрел на меня, улыбнулся, – воспринимай с юмором, но именно он вытащил сюда всех приватизаторов, молодых, голодных волков, которые рвали и метали всё и всех клыками. Послушай, тебе будет полезно. Я скоро буду... – и он пошёл к первому ряду кресел, там выпивали четверо мужчин, зрелого возраста. По-моему, это о них он говорил, называя министрами.

– Человек я старый, Александр, – заговорил Винокуров, усаживаясь на крайнее в последнем ряду кресло и открывая приставной столик, – присаживайся, это место помощника премьера Чубукина, но он уже пошёл по рукам, перелил свою чашу. Рассказать о твоём будущем на ближайшие десять лет? Щас, выпьем за знакомство, ибо я, как никто, дружил с твоим дедом. В 98-м, после цирка с дефолтом, о котором я не знал, но который устроили мои волки (в скобках замечу: в знак благодарности мне), он спас от голодной смерти мою семью, правда, пришлось временно вернуться в Ленинград. Крупнейшая сетевая компания по поставкам «ножек Буша» имела в портовых городах большие представительства. Замглавы фирмы, полковник ФСБ в отставке, оказался его армейским другом, он-то и засунул меня в представительство замом. Тихо, мирно, без шума и пыли я продолжал растить своих детей и внуков. И мне даже понравилась такая размеренная крайне обеспеченная жизнь: я уже и не предполагал, что через год премьера-коммуниста скинут, следственные дела по организаторам умышленного дефолта закроют, а гонение начнётся уже на пострадавших от финансово-экономического краха – вице-премьеров, министров, губернаторов «красного пояса», небольшого количества депутатов... Почему небольшого? Удивителен наш народ: чем хуже живётся ему, тем сильнее он поддерживает своих гонителей. В тот период только что был переизбран президент, сами знаете, каков он был, а депутаты – на две трети представляли «либеральный сектор» и тд., и тп., – он понял, что заговорил меня, налил в пластмассовые стаканчики водки из бутылки, спрятанной в карман сиденья, достал откуда-то большое красное яблоко и вручил его мне, – давай Александр, за наше знакомство, за твоего деда, которого я уважал...

К нам подошёл интеллигентного вида человек в массивных очках и в домашней мехом наружу телогрейке, спросил, заметно заплетаясь языком на согласных звуках:

– Лёня – это наш-ше гнез-здо или нет?

– Наше, Чубукин, наше... Щас мы допьём, и я засуну тебя к окну, понял, что ты созрел...

– Да? Уж, замуж, невтерпёж, – он улыбнулся себе, – видишь, выговариваю, – взял у соседа пластмассовый стаканчик, выпил водку, наклонил мою руку и откусил яблоко, – какие молодые сотрудники пошли. И всё – дети, внуки, зятья и кумовья. Эх, Лёня, стыдно живём, всё-то у нас во лжи...

Винокуров поднялся, помог встать с сиденья мне, буквально затолкнул к окну Чубукина и тот через минуту спал сном младенца.

– Хрен старый, – ворчал Леонид Леонтьевич, – секретами нашпигован, как кассетная бомба, а пьёт, как лошадь... Но ведь молчит, нем, как рыба. Школа, этот опыт советский – не пропьёшь. Нет, Александр, не дадут нам поговорить. Прилетай ко мне в Сочи, я теперь там живу, председатель совета директоров туриндустрии. Обещаю, от души поговорим, вспомним твоего деда и отдохнёшь, заодно. Не хочу видеть тебя в проходе, провожу до твоего места. А по дороге вот что хочу сказать: Бобо держится, пока нужны Западу наши показатели по частным нефтегазовым компаниям. Его фирмами прикрывают наш голый зад: «Вот, мол, и у нас есть частные нефтяники и газовики, транспортировщики сырья... Но как только интерес к этим показателям пропадёт, его, Бобо Константиныча, тут же схарчуют госкорпорации. Так что мой тебе совет: копи и переводи всё в офшоры. Ты молод, у тебя всё впереди. И не повтори ошибок своего деда. А теперь пойдём, провожу тебя, мне всё равно начальству надо показаться...

 

 

*   *   *

 

Всех участников форума, кроме чиновников высокого ранга, разместили в оздоровительном комплексе «Океан». Бухта шикарная, такого песка на пляже я не видел даже на Чёрном море, а здесь-то – океан. Вода тёплая, мягкая, даже какая-то шелковистая. Только успели ополоснуть ноги, как меня потащил к машине Бобо, сказал, что едем на размещение в резиденцию губернатора. Я молчу, первый раз, ничего не знаю, ни порядков, ни правил, учусь всё познавать на собственном опыте. В огромном холле не менее огромного строения кучковались люди, стояли группами. Бобо Константинович, прошёл на ресепшен, вернулся с двумя ключами, сказал:

– Не бог весть что, но хоть одноместные. Вон, помощников по двое в номере селят. Зачем столько народа согнали, непонятно, детям в «Океане» смену сократили, чтобы потусоваться тыщёнке народа... Ладно, пойдём размещаться, Саша. Ничего не меняется: как было при советской власти, так и осталось.

Почти в середине холла неожиданно столкнулись со «сладкой парочкой»: депутатом Алексеевым и журналисткой Хилтунен. Сколько радости выражали их лица, а Бобо был мрачен, особенно депутата он почему-то не жаловал. Они отошли к диванам, стоящим у окон, размером со стену, мы остались вдвоём с Милой.

– Вижу ключи, вы уже размещаетесь? – спросила она, а по глазам было видно, думает о чём-то своём, – какой у вас номер, вдруг понадобится... Кстати, можешь поздравить Алексеева, его избрали первым зампредкомитета, он теперь – всесилен.

– Да, дали два одноместных номера, не знаю пока где, на каком из трёх этажей...

– Первый вице-премьер решил здесь же разместиться, а это, значит, и все министры и их замы – тоже будут здесь. В общем, если бы Алексеев не стал начальником, чёрта с два мы бы попали сюда, – она говорила, а сама смотрела таблички на ключах, которые я держал в руках, – похоже, вы на галёрке, на третьем этаже. Кстати, финская баня в цоколе, там же пивной бар и не только пиво раздают... Морские деликатесы, овощи и фрукты. Так что вечером – милости просим, говорю, потому что ты здесь – первый раз, вот я и выступаю в роли гида или гостеприимной хозяйки.

Мужчины вернулись, лица их были спокойны, значит, обо всё договорились, подумал я, но о чём можно договариваться с депутатом, кроме, как о лоббировании и деньгах. Бобо посмотрел на Милу, в глазах его блеснул огонёк, так мне показалось. Надо сказать, что она была очень мила: возраст зрелой женщины делал её домашней, тёплой, ласковой. Она прекрасно понимала, какую роль ей надо играть: в командировках мужчины вспоминают о семьях, начинают скучать по детям, домашнему теплу и уюту. А вот вам тут, как тут, милая, красивая, семейная, тёплая и всё понимающая женщина. И свободная, ничем не обременённая: ни семьи, как таковой, ни детей, ни последующих обязательств.

Так я думал, а может, и не так, потому что с той встречи в холле прошла ночь, в широкое окно номера в резиденции пробивались робкие солнечные лучи, а я лежал на краю кровати и смотрел на прекрасное тело спящей Милы, прикрытое до бёдер шёлковым покрывалом. Как так получилось, что она сама пришла ко мне, не знаю. Да, мы были в бане, кстати, немного желающих набралось: в холле и ресторане с открытыми настежь дверями были накрыты столы, ломящиеся от закусок и выпивки, поэтому люди не больно хотели идти в номер, переодеваться, топать в цоколь, чтобы там получить удовольствие от пара. Но я пошёл, Бобо меня не отговаривал: любишь баню, на здоровье, только попросил: «Не надувайся пивом, завтра день работы секций, это интересно для знакомств и адресов будущих контактов». На этом и договорились. И он ушёл на банкет в ресторан, получил приглашение от начальника разместиться рядом с ним.

А я почему-то сошёлся с интеллигентным на вид Чубукиным, который, помня, как надрался в самолёте, перешёл на пивко с крабами и раками. Меня это вполне устраивало: я тоже пил только пиво. Мы уже выходили из парилки после второго захода, когда дверь с улицы открылась и зашла Мила, одна, в мини-бикини. Мы замерли на месте с открытыми ртами, не зная, что нам делать, что говорить и куда бежать. А она, как ни в чём не бывало, сказала:

– Простыни надо брать с собой, – и прошла в парилку.

– Что это было? Кто это? Какая фигура, что за прелесть... – забормотал Чубукин.

Все пятеро, столько нас парилось в ту минуту, начали надевать плавки, обмываться в душе, двое мужчин с седыми головами, которым было явно за шестьдесят, быстро оделись и ушли. Я завернулся в простыню, спросил напарника:

– Мы тоже «утекём»? Это журналистка, Людмила Хилтунен, приехала с мужем-депутатом освещать форум. Я слышал, что она собиралась в парилку, но не поверил её словам.

– Да, Саша, мне этот орешек не по зубам, буду собираться, – сказал помощник, – а ты останься, хотя бы для того, чтобы завтра рассказать мне об этом прекрасном видении...

– Нет, – тихо сказал я, чтобы двое, оставшиеся в бане, не слышали, – мы знакомы с её мужем, это неприлично. Тоже пойду с вами.

Заглянув в зал ресторана, я увидел Бобо, помахал ему рукой, он ответил, очень по-доброму посмотрел на меня, ну, точно был похож на моего близкого родственника. Я показал на часы, палец поднял вверх, мол, скоро пойду в номер, спать. Он понял, кивнул, и мы пошли с Чубукиным в холл, где толпился народ, стали пить вино, захотелось после раков поесть фруктов. Через полчаса помощник сказал, что надо ещё раз посмотреть выступление начальника, который прилетает завтра, и пошёл к лестнице. Я по инерции побрёл за ним. Простились у моего номера, я открыл минибар, ни вина, ни водки пить не хотелось. Включил телевизор, стал смотреть япошек: мультики те научились делать классно, жаль языка не знал.

В дверь постучали, но так тихо, что я еле расслышал. Открыл замок, обомлел, увидев Милу. Она сказала, даже не смущаясь:

– Не нашла тебя на банкете, удивилась, не думала, что ты такой же скрытный, как Бобо Константинович в молодости.... А у меня предложение: давай на берегу океана запишем первое в твоей жизни интервью. Я сделаю побольше метража, потом, может, ещё пригодиться, а сейчас – ты выступишь, как участник форума, расскажешь о своих планах, о соцпрограммах, в которых фонд примет участие уже совсем скоро.

Она наступала на меня, я уже дошёл до кровати, ещё шаг и – завалюсь на ложе. Вывернулся, начал отступать к единственному окну в моём номере. Формально – она ждала ответа, но что я скажу без Бобо. И ведь Мила прекрасно знала, что я не отвечу на этот вопрос. Глаза её смеялись, она издевалась надо мной, не давая выскочить из угла, в который загнала. Я разозлился, она по глазам поняла: сейчас дам отпор...

Целовала губы, глаза, шептала, какой молодостью и свежестью я пахну, какое у меня прекрасное тело, что там, в бане, она смотрела только на меня и так жалела, что я сбежал, не остался с ней. А я молчал, сломленный горячим штурмом, обрушившимся на меня, её телом с бархатной смуглой кожей, белыми небольшими грудями, мощными бёдрами и стройными ногами. Сказал, почти задохнувшись от волнения:

– Надо закрыть дверь номера...

– Он мне не муж, так, совместный житель, вдобавок, не пойму: то ли гей с гигантским животом, то ли импотент по случаю диабета, – после этих слов Мила стала снимать с меня одежду. Потом, каждые полчаса, кто-то из нас вставал, открывал минибар и приносил бутылочки с напитками, коробки с печеньем и конфетами, пакеты с соком. И мы опять проваливались в безумие ночи...

 

 

Глава 9

 

Ехал я в купе СВ один: референт Агриппина выкупила два билета до города моей юности, второе место числилось тоже за мной. Проводницы сначала недоумевали, увидев молодого пассажира, забронировавшего целое купе, потом поняли, что могут поживиться от его возможных щедрот и ублажали меня, предлагая от коньяка и виски до «французского шампанского» местного разлива и традиционной солянки. Я, в основном, отмалчивался, сидел за открытым ноутбуком, вспоминал, думал. Готов ли я мысленно встретится с первой любовью, с Катей, которую не уберёг и которая погибла у меня на глазах? Осталась ли её семья в гарнизоне и есть ли на кладбище военного городка могила девушки? И ещё: мне очень хотелось узнать, как жив – здоров дядя Вася и его семья. Отец по моей просьбе созвонился с ними, тётя Галя долго вспоминала, кто такой Юрий Николаевич, а вот на имя Саша – среагировала сразу, запомнила, хотя и нечастыми были наши встречи. Было и ещё одно тайное, глубоко запрятанное, желание: узнать про Марфушу, думал, может, удастся встретиться и ещё раз посмотреть на девушку, чьё лицо было копией лица Екатерины.

Перелески в окне вагона сменялись полями, давно закончились дачные платформы, поезд буквально скользил по рельсам. «Каких-то десять лет прошло, – думал я, – а уже вместо суток на любимую реку деда Коли еду меньше шести часов. А ведь он точно мечтал переехать сюда жить, чтобы быть рядом с другом детства, простыми рыбаками, каждый день видеть любимые места Левитана, Шаляпина, драматурга Островского... Он это место для покупки дома выбрал специально, когда узнал, что Василий прочно встал на ноги, выбился в начальники на заводе. Думаю, он и сыну, моему отцу, подсказал город, где можно попробовать свои силы».

Хорошо помню, как мы познакомились с Василием Степановичем...

 

 

*   *   *

 

Высоченное, самое высокое в округе строение – церковь, выделялась мрачной кладкой из тёмно-коричневого кирпича, будто обожжённого в огне. В двух кварталах от неё стоял благоустроенный дом с квартирой заслуженного пенсионера, обложенного болячками, как он выразился, с макушки до пят, Василия Степановича. Мой отец познакомился с ним по телефону сразу после звонка и нагоняя от дедушки Коли, договорились о встрече, и мы вдвоём поехали, ориентируясь на церковь.

– Ну вот, живу, да... На работу не рвусь, не как твой отец, Юра, – он дружески разглядывал нас, – карьерой никогда не занимался, не тщеславен, пупка не рвал. Поэтому родители прожили со мной до девяноста с лишним лет, поднял двух сынов, причастен к пяти внукам, ха-ха-хе-хее, – залился заразительным и приятным смехом совсем не старый, круглолицый мужчина с длинным носом, на который будто были посажены несколько поблёкшие серые глаза, с большими залысинами на висках и крепкими плечами и грудью. «Он, пожалуй, выглядит моложе деда, – подумал я, – вот только причём здесь костыли? И не встал, когда здоровался за руку с моим отцом, сразу пригласил сесть рядом с ним за большой обеденный стол...»

– Что, внук, буравишь костыли, не часто видишь? Это называется последствия диабета с ампутацией, слава богу, одной ноги... Давайте, ребятки, не стесняйтесь, располагайтесь, показывать мне особо нечего, разве что библиотеку да вот недавно областное издательство выпустило книжку стихов моей внучки – семиклассницы Веры, победительницы конкурса юных поэтов. Она твоя ровесница, наверное, Саша, обещала забежать к нам на минуту в гости, познакомиться.

Много ели домашних блюд: борщ с мясом, такой густой, что ложка стояла, на столе – и холодец, и грибки солёные, и маринованные огурчики с помидорами, и свежие овощи, и селёдка под шубой. На второе блюдо – по желанию: карп запечённый, которого дяде Васе принёс сын – рыбак, или телячья ножка с картофельным пюре. Ох, объедение, я так наедался только, когда бывал у бабы Тани. Понимаю, что не каждый день такие застолья, что и подтвердил хозяин, выпив с моим отцом несколько рюмок водки и сказав:

– Грешу, Юра, не надо бы много из того, что съедено и выпито даже на стол ставить... Но живём-то один раз. Да под таких гостей! Аж, от самого Кольки Караванова приехали! Мой старый, добрый, милый сердцу школьный друг: с первого класса сидели за одной партой. Колян слабеньким был, я его постоянно оберегал и защищал. А я в баскетбол и волейбол пошёл, в десятом классе уже играл за сборную области по баскетболу среди школьников, первый взрослый разряд имел. А Коля – подтягивал меня, добросовестно вбивал в мою тупую башку Бином Ньютона, ха-ха-ха-хее, – снова заливисто засмеялся хозяин дома, – он и в институт меня отправил, научил, как можно и нужно без физкультурного вуза построить свою жизнь. Я химинститут закончил, стал лучшим спецем всего края по лакам и краскам. А он вот со второго курса загремел в армию под фанфары, да на три года. Его спасло только одно: к этому времени он уже был известный репортёр, а пишущая братия оказалось и там нужна.

До вечера посидели в гостях, забегала на полчаса Вера, поела фруктов, попила чаю с домашним тортом, прочитала пару стихов и умчалась к подружкам. Я попытался сравнил её с Катериной: никакого сравнения. Та особенная, моя Катя. На диване расположился один из сыновей дяди Василия – Митя, не пил, мало ел, ждал, когда нас можно забрать и отвезти домой. А школьный друг деда Коли всё не отпускал, последним был вопрос про религию:

– Крещёные? – спросил он отца, имея ввиду нас с Дашкой.

– Да. Православные, добавлю, вся семья. Но в церковь не ходим, не приучены, отец не мог «светиться» из-за работы. А мама – учитель советской школы...

– Давайте договоримся так, – хозяин дома был неумолим, – в одно из воскресений созвонимся, как будет моё состояние, и я отведу вас в нашу Красную церковь. Она всегда оставалась храмом, даже, когда при советской власти служила складом заготконторы. Её освятили ещё задолго до революции и никакое осквернение на неё не повлияло. Я там свой человек, хожу туда все годы, как в конце перестройки её заново открыли. Тогда и ноги у меня были, и здоровье позволяло, и положение директора лакокрасочного завода, где трудилось несколько сот человек, в основном, женщины, давало мне большие преимущества перед властью. Я фактически и был властью: вот только с приватизацией, считай разграблением предприятия, не спешил. Тогда пришли от её имени люди, натравили «братков» и меня с группой единомышленников вышвырнули под зад коленом. А народ – безмолвствовал, ожидая, когда за ваучеры на них прольётся золотой дождь... Охо-хо, дела давно минувших дней. Так я стал церковным старостой. А что, ничего, справлялся, авторитет у народа до сих пор сохранил, хотя здоровье за перестройку и борьбу с прихватизаторами – потерял. Так вот, сходим мы все вместе в церковь, и жену с дочкой привези, Юра. Неописуемая красота внутри церкви, при ней сейчас и монастырь открыли. В общем, так вот, потихоньку – полегоньку и станем воцерковляться...

 

 

*   *   *

 

Встали на платформе какой-то станции на две минуты, я подумал: «Как тут можно успеть выйти, тем более, зайти в вагон? Нет, смотри-ка, ещё и целоваться успевают люди, крепко обнимаются...» Плавно, но сразу на большой скорости, заскользили дальше. Ко мне опять приходили проводницы, пытаясь в очередной раз навести мосты, но я отмалчивался, любезно благодарил и не более. Мне не хотелось прерывать воспоминания, думал: надо удержать всю информацию о школьном товарище деда на плаву. Иначе какой смысл моей поездки? «Пусть рассказывает при встрече всё, мне важно знать о нашем деде, как можно больше. Только бы сохранил память, дорогой дядя Вася, хотя, по меркам Европы, у него – даже не старческий возраст. Но болезни...» – я знал, что он чуть не потерял вторую ногу, ослеп на один глаз, в итоге – изучил интернет и сидит часами, слушая лекции специалистов – медиков и пропагандистов «Русского мира». «Но он – всё помнит, в здравом уме находится и это для меня главное. И только он может вывести меня на Марфу...» – подумал я.

 

 

*   *   *

 

Легко договариваются те, кто много выпил в застолье или устал от длинного общения, а расставаться по-английски не научился. Так вот и мы: легко условились, а смогли встретиться с дядей Васей только весной, в светлое воскресение, уже на Пасху. Зимой, как мы узнали из разговоров, он практически не выходил из дома: ходить на протезе местного производства так и не научился, а костыли не держали штыри и разъезжались на обледенелом асфальте. Но, слава богу, весна пришла рано, снег осел, не подпитываясь холодами, жадно уходил в размягчённую почву. Старожилы заметили, что и на реке не было большой воды, лёд будто растворился, бездействовали даже буксиры ледового класса.

Мама не поехала с нами, хотя на улице сделала нам «ручкой» и куда-то заспешила по своим делам. Отец был мрачный, вёл машину нервно, то и дело чертыхался. А во дворе кирпичного дома нас уже поджидал дедушкин друг, весёлый, в модном свитере весенней расцветки, хотя и толстой вязки. Под мышками он держал костыли, брючина тёмно-кофейного цвета была аккуратно пристёгнута двумя незаметными скрепками-булавками. Его жена, тётя Галя, обняла и меня, и Дашу, сказала, что своих детей и внуков, чтобы не мешали гостям осмотреть церковь, оставила дома, добавила:

– Пусть к обеду приходят, вместе и посидим тогда...

Два небольших квартала дотопали сравнительно спокойно и быстро, мы с Дашкой, по-моему, даже не заметили, что дед Василий на костылях. Тетя Галя надела себе и Дарье на голову газовые косынки, сестра стала такой взрослой и чудной, что я чуть не рассмеялся. Прошли десяток ступенек, потом ворота, такие массивные и высокие, что у меня холодок пробежал по спине: а зачем такие воротища? Да, знаю, понимаю, служили крепостью, осада и всё такое прочее... А сейчас-то зачем всё это копировать, лишняя трата денег? Конечно, никому ни слова о своих сомнениях: прихожанам было виднее, когда сто пятьдесят лет назад они собирали деньги и строили именно эту церковь. Как говорил дедушка Коля: «Было всё это при царе Горохе...»

Вижу, отец волнуется, полез в карман, достал тысячу рублей, передал мне со словами:

– Купи свечки на все деньги. Сто лет не ходили в церковь да и праздник сегодня, вот, будем яйца есть, крашеные...

Дядя Вася подсунул мне пол-листа бумаги, дал ручку, прошептал на ухо:

– Впиши сюда имена всех дорогих тебе людей. Только живых. Мы подадим записку о здравие, а я щас напишу записку об упокоении, и всех умерших родственников тоже помянем в честь праздника...

Перечислил я всех близких людей со стороны отца и мамы, деда и бабушек, знакомых друзей из школы, конечно, вписал имя Кати. Дед Василий закончил свою записку, поманил кого-то рукой. К нам подошла девочка в скромной одежде, в светло-розовом платке, завязанном на шее, сильно прихрамывая на правую ногу: она у неё была намного короче. Глянул я на неё и обомлел: вылитая Екатерина, лицо, ну, один в один.

– Марфуша, вот эти записки надо передать отцу Тихону. И познакомься: это почти мой внук – Саша. Сходи с ним к окошечку, купите свечи для всех икон, а потом раздай нам на руки, – и он развернул нас к киоску с большой очередью из верующих. Девочка взяла меня за руку, ладошка была у неё узкая и тёплая, пошла впереди, совершенно не стесняясь своей больной ноги. Сказала:

– Очередь быстрая, пяти минут не пройдёт... А меня Марфа зовут.

– Меня – Александр, – я покраснел до кончиков волос, уж очень серьёзно представился, – все зовут Саша...

– Я здесь в приюте при монастыре с четвёртого класса живу, как умерла бабушка. А маму с отцом я и не помню...

– Ты такая красивая, – мне стало так жалко девочку, что я чуть не заплакал. Отдышался пока стояли в очереди, добавил, – ты очень похожа на мою одноклассницу, её зовут Катя...

– Ты, наверное, любишь её, – сказала она, улыбнувшись, – вон как глаза у тебя светятся.

Как легко и спокойно мне было с Марфой, будто, действительно, я говорил с Катей, хотелось закрыть глаза и слушать, даже не понимая, о чём она говорит, только слышать её голос. Вверху, на искусственных мостках прямо над нашими головами, громко и дружно запел хор, девочка глянула на монахинь, стоящих в два ряда, перекрестилась трижды, кому-то незаметно помахала рукой, сказала:

– Даст Бог, может, и я буду стоять здесь, как и все певчие... А, может, и регентом ещё буду, – она улыбалась счастливой улыбкой, – ведь это – самое заветное моё желание в служении Господу.

– А учится ты будешь? – спросил я напрямик, но подумав и чтобы не обидеть её, добавил, – я где-то читал, есть клиника академика Елизарова, туда надо ехать, ногу лечить... Хочешь, я с дедом Колей поговорю, это мой родной дедушка, он в столице кое-что может...

– Отец Тихон наводил справки: надо ехать в Германию, только там сейчас берутся за такую операцию... А учиться я обязательно пойду, у нас же медучилище есть, потом в монастыре лекарем буду, – она снова так улыбнулась, что я вместо неё тут же увидел Катю.

Вдруг я услышал басовитый рёв Дашки и, забрав у Марфы приличный пучок свечей, перевязанных верёвочкой, побежал к своим. А девочка, ужасно прихрамывая, направилась к высоченному стеллажу с иконами, слышал, что его называют иконостасом, наверное, пошла искать отца Тихона, чтобы передать ему наши записки. К счастью, Дарья успела успокоиться, прижавшись к отцу, который сказал, что она испугалась, увидев распластавшуюся на полу монахиню, облачённую в чёрный балахон с яркими белыми крестами, какие бывают на могилах.

– Это схимники, – сказал дядя Вася, – не надо их бояться, Даша, это добрые и очень старые бабушки, которые полностью отдали себя Господу...

– Да, ба-бу-ля, – промычала Дарья, – она мёртвая, – и чуть снова не завыла.

– Она была бы рада умереть хоть сейчас, – сказал дядя Вася, – но, видимо, ещё не пришло её время...

К нам подошёл священник, небольшого роста, в ярко-красной с позолотой одежде, с чёрной взлохмаченной бородой, обрамляющей узкое лицо, кивнул всем, довольно громко сказав:

– Христос Воскресе!

Наши мужчины дружно ответили:

– Воистину воскрес!

Так они повторили ритуал трижды, а потом начали по три раза целоваться. Священник почти шёпотом сказал:

– Василий Степаныч, ждём вас на трапезе, вместе с вашими гостями...

– Меня Галина прибьёт, у неё накрыт праздничный стол. Батюшка, я сразу приду, как провожу очень дорогих и желанных гостей.

Но священник уже не слышал, махал кадилом, из которого вились сизые дымки, нёсся дальше, постоянно выкрикивая:

– Христос Воскресе!

Тысячная толпа отвечала:

– Воистину воскрес!

 

 

*   *   *

 

Машину мне заказал по интернету наш офис, я кивнул проводницам и пошёл на нижнюю стоянку вокзала, специально оборудованную для такси, о ней мне сказали соседи по СВ. Возле «Мерседеса» цвета мокрого асфальта стоял мужчина лет пятидесяти в чёрном двубортном костюме, в фиолетовом галстуке, узконосых ботинках. Номер на машине соответствовал заявленному, мы поздоровались, я спросил:

– Как вас зовут? Вы со мной навсегда или как?

– Зовут Глебом... Я в вашем распоряжении двадцать четыре часа.

– Эта ваша машина?

– Наполовину, есть ещё сменщик, но он сейчас в отгулах...

– Хорошо, Глеб, едем в отель, а там будет видно.

По дороге мы договорились, что водитель держит со мной связь по мобильнику, отъезд на обед и другие отлучки свыше получаса (заправка, мелкий ремонт и тп.) согласовывает только со мной. Обо мне никому, ни при каких обстоятельствах ничего не сообщает. Проблемы с ГАИ, другие дорожные конфликты разруливает сам, а мне тут же вызывает с фирмы срочный автомобиль на замену. Перед лучшим отелем в городе водитель открыл багажник, который сверкал чистотой, по серёдке вместительного пространства одиноко лежал мой чемодан на колёсах. Глеб сказал:

– У вас «люкс» на четвёртом этаже. Зайдите в ресепшен, чемодан я доставлю в номер.

Молодой администратор сочился счастьем от встречи со мной, но паспорт попросил показать, сверил данные на компьютере и пригласил по дороге к лифту заглянуть в бар, сказав:

– Там вас ждёт сюрприз...

– В следующий раз, – поблагодарив его, я поднялся в номер. Кругом бархат и парча, атлас и ковры, точно попал в атмосферу девяностых годов, если судить по сериалам на ТВ. Подумал: не хватает «пахана» и его мордоворотов. Господи, как мы долго живём старым, боясь взломать-разрушить стереотипы, плюнуть в лицо пошлым традициям и предрассудкам... И что? Ты перестроишь их мир, заехав сюда на пару-тройку дней? Успокойся. Надо созвониться с тётей Галей, узнать, как самочувствие Василия Степановича и договориться о встрече.

Трубку у жены, видимо, вырвал сам хозяин, заговорил, немножко захлёбываясь:

– Саша, мой Сашок... Ты вспомнил меня. Я знаю, что твоего дедушки Коли уже нет, рано он бросил нас... Но нам пока суждено жить. Так и будем делать! Смотри, сынок, можешь приехать, когда посчитаешь удобным для себя. Мы с тётей Галей давно ждём твоего звонка. Как скажешь, мы – встретим: нам-то спешить некуда, разве что на кладбище, ха-ха-ха-хеее...

Я узнал смех дяди Васи, сердце у меня захолонуло, а потом было готово выпрыгнуть из груди. Я так ждал этой встречи, надеясь на что-то нереальное, фантастическое, что могло бы сравниться с моей первой любовью...

 

 

Глава 10

 

Утром, рано, до начала рабочего дня, позвонила Агриппина:

– Здравствуйте. Как вас называть: Александр Юрьевич или Александр?

– Что за цирк, Груша? Зови меня просто Вася... – я рассмеялся, она не удержалась, тоже тоненько захихикала.

– Меня здесь ещё никто так не называл, спасибо, Саша! Ты – настоящий друг... А я звоню по поручению Бобо Константиновича. И первый вопрос: почему ты не взял с собой охранника?

Пауза затягивалась, я сказал:

– Давай все вопросы, чтобы дать один ответ.

– Пожалуйста. Надолго ли ты планируешь поездку? Как себя чувствует дедушкин школьный товарищ? Есть ли интересные предложения для фонда?

– Задержек не будет. Мой водитель – и есть охранник. Да и кому я здесь нужен? Решаю семейный вопрос с недвижимостью: надо исполнить волю деда. Школьный товарищ деда жив, но встреча состоится только сегодня. Планирую встречу в православном приюте при монастыре, там более двухсот детей-сирот, в полном смысле этого слова. Вот такой ответ, Агриппина. Спасибо, что разбудила меня, начинаю новый трудовой день...

Она сказала, что записала мой ответ, пожелала удачи, предупредила, что на связи 24 часа: теперь она и мой референт.

Домашний телефон Василия Стапановича – не отвечал, я посмотрел на часы, было больше десяти утра. И вдруг щелчок, кто-то дышит в трубку, раздался почти металлический голос:

– Вас слушают...

– Василия Степаныча можно? – говорю, а сам чувствую, что начинаю волноваться.

– А кто это?

– Саша, мы договаривались созвониться с утра...

– Это тётя Галя... Прости, мальчик мой, не встретит сегодня тебя дядя Вася. Ночью его по скорой увезли в больницу, находится в критическом состоянии... Я ночь не спала, только уснула после двух таблеток снотворного.

– Простите, тётя Галя, простите, я не знал. Отдыхайте, конечно, надо поспать. А муж в какой больнице?

– К нему даже меня не пускают, плохо ему, Саша... Созвонимся позже, после обеда туда собираются сыновья ехать, возьмут тебя с собой.

Я попрощался и до того растерялся, что долго сидел в кресле номера с открытым балконом, не зная, что мне делать и куда идти дальше. Почему-то вспомнился маленький чёрнобородый священник, отец Тихон, решил съездить к нему в церковь, узнать о приюте, если получится, переговорить с их начальством о нуждах детской обители.

Стоянка у церкви ухоженная, в ряду – несколько дорогих и очень дорогих машин, похоже, кто-то совершал обряд венчания, сновало много нарядных людей с букетами цветов. Центральный зал перегорожен, поделён белой лентой на две части. Молодые стояли во главе небольшой толпы, длинный подол на платье невесты держали двое миловидных детишек в одинаковых белых одеждах, похожих на ангелов. Хора на мостках не было, у иконостаса, рядом с большой иконой Божьей Матери – шесть монахинь, они заменяли остальных певчих. Я подошёл к совсем молодому священнику, видимо, дежурившему на входе, спросил об отце Тихоне.

– Он будет, но после обеда, – ответил тот, – кстати, сходите к гаражу, справа от входа, может, не уехал ещё...

Отца Тихона я узнал сразу, хотя он стоял у джипа в длинном чёрном кашемировом пальто и было непонято, что на нём: ряса или цивильная одежда. Он открыл водительскую дверцу, а я подумал: «Серьёзная машина, миллионов на пять тянет. А прошло-то всего лет десять с нашей встречи». Сказал негромко:

– Отец Тихон? Я задержу вас ровно на минуту. Приехал я к Василию Степанычу, вашему бывшему старосте, но его ночью увезли в критическом состоянии в больницу. Я хотел просить его, как школьного товарища моего деда, свести меня с вами по поводу оказания приватной помощи детскому приюту. В столице я возглавляю фонд, у нас есть возможность поддержать детей... Тем более, об этом меня лично просил Василий Степаныч, которого я знаю около двадцати лет, а мой дед сидел с ним в школе за одной партой. Что посоветуете?

– Я собрался уезжать, – он оторвал руку от дверцы машины, – и у меня, к сожалению, совсем нет ни минуты времени... Но я вернусь через пару часов, а пока сведу вас с куратором приюта или игуменьей Агнией, если она уже освободилась от совещания.

 

 

*   *   *

 

Монастырь был женским, а наставником в приюте состоял мужчина, монах Евдоким, лет пятидесяти, с густой седой бородой, одетый в скромную чёрную рясу с серебряным крестом на груди. Привёл меня к нему по поручению отца Тихона тот же дежуривший на входе молодой священник. Монах основательно познакомился с моей визиткой, удивлённо вскинул брови, когда прочитал мою фамилию и название фонда имени Николая Караванова, но спрашивать о подробностях не стал. Внимательно выслушал информацию о нас, удивился, что мы работаем без рекламы, хотя видно было, такая скромность нравится ему. А я закончил рассказ словами:

– Мы не просимся в шефы, нам не надо милых мордашек ваших воспитанников на рекламных буклетах. Мы реально просим подготовить план или назовите, если хотите, бизнес-проект, вышлите нам или привезите эти бумаги в офис. А мы параллельно подготовим официальные договоры и прочие бумаги, куда вставим утверждённые вами (попечительским советом) и нами цифры. Юридическую и финансовую отчётность будем контролировать с обеих сторон, вы и мы, одновременно.

– Я сам приеду к вам для предварительного согласования договоров. Примерно хотя бы, на какую сумму в год вы сможете оказать нам помощь?

– Для первого раза, а договор будет лонгирующимся, миллионов до тридцати... – я увидел, как густо покраснели щёки, потом уши монаха, он поперхнулся. Откашлявшись, сказал:

– Это серьёзно, Александр Юрьевич? Вы не шутите? Господи, помоги нам... – он смутился, прекратил шептать молитву, продолжил, – мы сможем впервые за двадцать с лишним лет сделать капитальный ремонт... Вы не представляете, какую жизнь вы вдохнёте в наших детей, вы даже не представляете, что вы значите для них!

Когда прощались, я оставил ему вторую визитку, где был указан номер моего прямого мобильного телефона, на выходе остановился, спросил:

– Лет десять назад я познакомился здесь с вашей воспитанницей Марфушей, больной девочкой, безнадёжно хромавшей на правую ногу...

– Да, я помню её, – сказал он, в глазах грусть, если не больше, – мы послали её в медучилище, на три года, чтобы у нас был свой лекарь. Она влюбилась, забеременела, а была чистой, как родник, ничего-то не смыслила в житейских делах, а мы глупо понадеялись, оставили её одну. В общем, родила девочку, гражданский муж, офицер, служил на Кавказе, о похоронке она узнала от его мамы только через полгода после его страшного пленения. Она жила в бабушкиной комнате в старых жутких домах, их снесли, слава Богу, получила Марфа однокомнатную квартиру в новом микрорайоне, в бывшей парковой зоне, где дикие пляжи были. Так там и живёт, работает медсестрой в тубдиспансере, где больше платят за вредность, воспитывает дочь. Но монахиней она не стала, вы понимаете почему... Вот такая грустная история.

– У вас есть её адрес? Может, мы чем-то сможем и ей помочь...

Он молча вернулся в кабинет, вскоре вышел с листочком бумаги, на котором размашистым почерком было написано: «2-я Парковая ул., дом 11, стр.1, кв. 23 – Сотникова Марфа Васильевна». И не удержался спросил:

– Фонд носит имя вашего деда? Преставился, видно... Царствие небесное и светлая память ему. Мы будем поминать его во всех наших молитвах.

 

 

*   *   *

 

Трамвайную линию до паркового кольца не просто закрыли, рельсы выкопали, дорогу заново заасфальтировали, там стал ходить автобус-троллейбус. Весь дикий берег реки и половину лесного массива, куда уходила дорога в военный городок, застроили бетонными коробками весёлой расцветки. Я подошёл к диспетчеру в домике на конечной остановке, поздоровался, спросил:

– А что, дороги в военный городок уже нет?

Мужчина внимательно посмотрел на меня, понял, что я приезжий, ответил:

– Куда-то за реку их перевели, землю рекультивировали, говорят, деловые люди строят там гольф-клуб. Уже вспахали несколько гектаров земли, засеяли травой, построили пару коттеджей и ресторан для приезжих...

– Ничего не осталось от гарнизона? Хотел про могилу родственников узнать...

– Всё подчистую! У нас по-другому не умеют: рушить так рушить...

Прямо от круга, по которому автобусы-троллейбусы выходили на маршрут, шли три улицы: 1-2-3-я Парковые, их лучи доходили до воды, вернее, до набережной, которую построили, видимо, не так давно. «Если идти по третьей Парковой улице, – вспомнил я, – выйдешь на бывшую горушку, с неё мы катались по льду... До самой воды», – вдруг понял, что мне становится нечем дышать, заторопился, пошёл вдоль домов, которых было совсем немного на этой улице, три или четыре, скрытых старыми разлапистыми елями. Я знал, что если идти до конца, то точно придёшь к спуску в затон, куда неслась навстречу своей смерти Катя. Не стал испытывать судьбу, остановился, признался себе, что боюсь снова пережить тот ужас, который пережил, ища её в ледяной полынье. Поэтому я резко свернул на вторую улицу, на которой жила Марфуша, тоже девочка из моей юности.

Здесь домов было гораздо больше, они дугой огибали чугунную ограду набережной, создавали кварталы из пяти-шести зданий, внутри себя размещали детский сад, школу, быткомбинат, гаражи из гофрированного железа, а также несколько сетевых магазинов и булочную. Дом одиннадцать – одноподъездный монолит, квартира Марфы, посчитал я, на шестом или седьмом этаже. На лестничной площадке вышел на балкон, с которого открывался потрясающий вид на реку. Меня всегда завораживала мощь полноводных рек: я могу часами сидеть на берегу и не обязательно с удочкой, просто сидеть, смотреть на воду и думать, вспоминать. Но сегодня мне не хотелось вспоминать, в мозгу все годы после Кати крутилась только одна картинка: я тихо и безнадёжно, уже не дыша, погружаюсь в серебристо-зелёную воду, и миллионы иголок впиваются в моё тело.

Посмотрел на телефон, время обеда, подумал, что Марфы, конечно, нет дома, но на кнопку звонка всё же нажал. На удивление, раздались шаги, дверь приоткрылась на длину цепочки, услышал:

– Вам кого, молодой человек?

– Сотникову Марфу Васильевну... Вы меня, конечно, не помните, но мы встречались вместе с Василием Степанычем, вашим церковным старостой, на Пасху...

– Примерно десять лет назад, – закончила мой монолог девушка, рассмеялась, открыла дверь настежь, – долго вы шли ко мне, Саша. А ведь обещали встретиться, познакомить с вашим столичным дедушкой...

На меня смотрела девушка выше среднего роста, с круглым лицом, по щекам струились русые колечки, остальные волосы были собраны в тугой узел на затылке. Глаза серые с заметным голубым отливом, большие, смеющиеся, нос прямой, делящий лицо на две равные половинки, губы тонкие, чуть подкрашены. Я оцепенел: это была совсем не Катя, она походила на актрису Наталью Белохвостикову в фильме «У озера». «А какая должна быть Катя в двадцать четыре года? – вдруг задал я себе вопрос, – кто мне скажет, какая? Никто! Её нет, осознай это, наконец. Осталась лишь память о четырнадцатилетней девочке с каштановыми волосами, ярко-красными губами и карими озорными глазами... Помнишь, и Марфуша была тёмно-русая, и лицо у неё – тоже было продолговатое, улыбалась, говорила точно, как Екатерина? И где теперь всё это?»

Марфа, как будто прочитала мои мысли, спросила:

– Уже не похожа на вашу одноклассницу, нет? Ну, хоть чуть-чуть... А вы, Саша, её любили, очень сильно, я увидела тогда в ваших глазах. Она с вами?

– Нет... Она погибла, здесь, недалеко, утонула в затоне, ей не было ещё и четырнадцати. А я был рядом и не сумел её спасти...

Молчали долго. Я знал, что сейчас скажет Марфа, но она молчала и вдруг спохватилась:

– Господи, что же я вас держу у порога... Проходите, а я только с дежурства пришла, собиралась идти за Любой, моей дочкой, она у одной бабушки... – в специальном высоком ботинке, почти не хромая, она прошла прихожую, прикрыла на ходу стеклянную дверь на кухню, показала рукой на кресло-диван. Обстановка не весь какая, но современная: детский уголок с кроваткой из «Икеи», стенка из светлого шпона, много цветов на окне и на столике в лоджии. На полке лежит ноутбук, рядом в углу – небольшой музцентр с микрофоном для караоке, на полу – белый ковёр, видимо, из натуральной овечьей шерсти. Она дала мне оглядеться, но позже всё-таки сказала:

– Дело Господнее, какую судьбу он даст человеку... Царствие небесное вашей девушке, Саша, вы позволите мне по-прежнему так вас называть? Светлая память: значит, вы приехали посетить её могилку?

– Здесь всё не так просто. Долго болел я после её гибели... – понимая, что передо мной совсем незнакомый человек, я всё-таки не мог остановиться. Мне надо было именно сегодня выговориться, может, Катя заставляла меня делать это, может, она здесь и сейчас хотела отпустить меня, вылечить раз и навсегда. Поэтому я продолжал говорить, – и могилы её не знаю, потому что она жила в военном городке, который новые русские сравняли с землёй. Я больше ничего не знаю о ней, дорогая Марфа, лишь помнил её, как первую любовь, и страдал все эти десять лет...

– И я, видимо, уже не похожа на вашу Катерину... Но думаю, и она изменилась бы за это время. Не терзайте себя, живите дальше. Ваша девушка хотела бы вам только добра, я уверена в этом. Я буду в церкви завтра с утра, помолюсь, спрошу её об этом, хотите?

– А что мне ответить, если я потерял себя... Вы-то как, сложилась ли ваша судьба, Марфуша? Вы спешите, давайте вместе пойдём за вашей дочкой, я подожду вас в сквере.

– Хорошо. Мы заберём Любу и пройдём до затона. Я попробую снять заклятие, чувствую, как вы страдаете, что-то не отпускает вас...

– Ерунда, – сказал я, поднимаясь с кресла, – не верю ни в заклинания, ни... – почувствовав, что проваливаюсь в студёную воду, я закричал, – мама! Деда Коля, я умираю. Нигде нет Кати... Одна холодная вода.

Видение погасло, сильная рука держала мой затылок, лёгкие задышали, восстановился ритм сердца, я открыл глаза. У кресла, передо мной, стояла Марфа, придерживая голову, гладила волосы. Тут же спросила:

– Ты её не видел? Не видел... Господь забрал её. Ей там хорошо, поверь и оставь её, Саша. И ты волен поступать, как считаешь нужным. Вот и всё, твоя жизнь продолжается.

Марфа ещё какое-то время сидела со мной: я просто не мог встать и идти на улицу. Спросил:

– Мы пойдём в затон?

– Нет, Саша. Ты свободен, у тебя должна быть своя жизнь...

– Хорошо. Ты приедешь в столицу? Приезжай вместе с дочкой. Я устрою вас в пансионате, там за Любой будет полный уход, а ты пойдёшь к лучшим хирургам. Тогда, как мальчишка, я ничего не мог, поэтому и молчал так долго. Сейчас я могу вылечить тебя, Марфуша. Было бы твоё желание...

 

 

*   *   *

 

Дядя Вася лежал в реанимации городской больницы. Стены обшарпаны, углы прогнили, таких сквозняков я не ощущал даже на улице в осеннюю пору. Завотделением, совсем молодой выпускник ординатуры, сыпал терминами. Я понял: дела друга дедушки Коли плохи, дни его сочтены. Спросил:

– У вас всё есть для его лечения?

– О чём вы? Нам бы ночь продержаться да день...

– Короче, вам ни лекарств, ни денег не надо? Тогда куда его можно срочно определить? – спросил я так нагло и настойчиво, что врач остолбенел. Заговорил:

– Ну, если вот такие лекарства достать сейчас... Вы понимаете, у него инсульт. А потом – тихая подготовка и сама операция, тогда я точно вытащу его.

– Сколько вам надо на всё про всё? – я уже пошёл ва-банк.

– Точнее скажу, проконсультировавшись с друзьями в частной клинике. Его туда придётся переводить. Но, думаю, миллиона два-три, не меньше...

– Хорошо, вот мои координаты, – я передал визитку, – я буду здесь ещё день-два. Торопитесь: после вашего звонка я лично привезу деньги без расписки и документов. Спешите, спасайте человека, счётчик включен!

 

 

Глава 11

 

Обратно специально поехал в общем вагоне поезда, пил со студентами археологического факультета, возвращавшимися с раскопок волжских городищ, мерзкую водку, разбавленную пепси-колой, ел домашние пироги с капустой, холодную куру и яйца вкрутую: всё это деревенские жители надавали им в дорогу. Девчонки плакали, вспоминая бабуль и дедуль, у которых в избах и на сеновалах спали, столовались и которым помогали в саду и на огородах. Одна тихая, беленькая девочка, сидевшая рядом со мной, везла бельевую корзину, в ней разместилась кошка с четырьмя котятами. Каждый час смотрела на них, подкладывала мамаше кусочки сыра или яичка, говорила, как будто сама с собой:

– Вот хотела взять одну кошечку, так привыкла к ней, а она перед самым отъездом родила четверых котят. А хозяйка, такая старая бабуля, не заметила вовремя, не предупредила. Вот и везу выводок. Ничего, раздам родственникам, это чистые деревенские кошки, лучше всяких пород...

Приятно было слушать её неторопливую речь, я прислонил голову к холодному стеклу, думал, вспоминал эти дни поездки. Дядя Вася – не безнадёжен, в частной клинике инсультов консультирует главный специалист облбольницы, крупный породистый мужик лет шестидесяти, доктор наук, который встретился со мной на пять минут и без фанаберии и различий в возрасте высказался:

– Никуда больного везти не надо, у нас не хуже, чем в столице, тише и спокойнее. О лекарствах не беспокойтесь, были бы деньги. С операцией – вообще не спешите: только время, уход, опыт и система в реабилитации. Всё это у нас есть. А в его возрасте – лёгких инсультов не бывает. Хотя сейчас и молодёжь, как гнилая солома, сгорает за считанные дни. Деньги (часть я уже передал наличными) переведите в фонд клиники, моих подмастерьев не слушайте, жадны, но как жить при таких зарплатах? А так и нам спокойнее, и вы без отвращения будете нас вспоминать. Вот мои координаты (передал визитку), звоните и спасибо, за Василия Степаныча, я его помню, как умнейшего директора завода и борца за рабочего человека. Стыд и срам: лучшие кадры теряем ни за понюшку табака...

– А вы почему такой грустный? – снова услышал тихий голос, такой грудной и тёплый, что невольно вздрогнул, посмотрел на соседку, на её светло-зелёные глаза, курносый носик и тонкие волосы, собранные в пучок на макушке головы. На вид ей было не больше 17-18 лет, хотя все её соседки выглядели зрелыми, с развитыми телесами, женщинами. Что-то было в них полевое – таёжное – простоватое, казалось, сейчас возьмут в руки гитару и понесётся: «А я еду, а я еду за туманом, за туманом и за запахом тайги...» Но, на самом деле, никуда они уже не едут и на фильмы с Юрием Визбором смотрят, как на экспонаты зоологического музея с птеродактилями и динозаврами. С ранней осени по весну сидят в конторах, музеях и мастерских столицы, на лето выезжают на раскопки, называя это археологическими полевыми работами.

Молчать и так нагло рассматривать девочку было уже неприлично, и я сказал:

– Прощался с городом детства и юности. Грустно, всё прошло, как с белых яблонь дым...

Она подумала минуту и сказала:

– А помните, у Геннадия Шпаликова:

По несчастью или к счастью,

Истина проста:

Никогда не возвращайся

В прежние места.

Даже если пепелище

Выглядит вполне,

Не найти того, что ищем,

Ни тебе, ни мне.

Путешествие в обратно

Я бы запретил,

Я прошу тебя, как брата,

Душу не мути.

А не то рвану по следу —

Кто меня вернёт? —

И на валенках уеду

В сорок пятый год.

В сорок пятом угадаю,

Там, где — боже мой! —

Будет мама молодая

И отец живой.

 

Она так просто и искренне читала, что хотелось плакать: будто это было не с людьми военного поколения, а будто это я встречался и не встретился с дедом Колей, бабушкой Таней, с Катей, будто всё несбывшееся вернулось ко мне, заполнило не только мою грудь, но и всего меня... Я прикрыл ладонью глаза, незаметно вытер слезы, умные, мужские, ровно на одну слезинку, откашлялся, сказал:

– Не знал, к стыду, этих стихов, таких честных, искренних, что плакать хочется... – посмотрел на девушку, – меня Саша зовут. А вас?

– Ната... Наташа Березина, студентка второго, боже, уже третьего курса! Возвращаемся с раскопок...

– Кофе хотите? – спросил я, приподнялся с сиденья, чтобы увидеть, работает ли буфетик в углу вагона, – сейчас я принесу. Капучино? С ватрушкой или пирожное?

– С ватрушкой... Представляю, какие они здесь чёрствые. Нет, лучше песочное пирожное.

– А вы сладкоежка! – и, не дожидаясь возражений, пошёл к буфету.

Пили кофе в бумажных стаканчиках, ели вафельные трубочки, поскольку не было пирожных, Наташа рассказывала о себе, подружках, об университете. Оказывается, сегодня её никто не сможет встретить и что она будет делать с корзиной, просто не знает, поскольку рюкзак тяжеленный, а отец с мамой в Штатах, именно сейчас там проходит конференция, а они оба врачи и не просто вирусологи, а довольно известные учёные.

– Тогда понятно, почему у вас тяга к экспедициям, – сказал, улыбаясь, я, – у вас бродяжничество – в роду, родители тоже, небось, по Африкам лазили?

– Сейчас, конечно, нет... А так я все школьные годы провела с дедом и бабушкой...

– Как и я, – сказал и почувствовал, как хорошо и легко мне с этой девушкой. Невольно получилось, но разговорился и я, вспоминал школу, друзей, Катю, живую и здоровую, об учёбе на юриста – международника, даже о фонде и его первых шагах. В окне вагона замелькали платформы с дачниками, с корзинами, огромными сумками и баулами. Я поспешил:

– Скоро подъезжаем, у меня, Ната, заказана машина, предлагаю вам раскошелиться: я довезу вас, котят и рюкзачище до дома...

– Насмешили. Последние деньги отдала на пепси, только проездной остался, правда, на все виды транспорта...

– Понял. Одалживаю вам на стоимость поездки, а вы – приглашаете меня на чашку чая. Или как там в учёной среде называется встреча по непредвиденным обстоятельствам?

– Саша, хватит ёрничать. Я спокойно доезжаю до дома на такси, так, выношу деньги и плачу за поездку. Без шума и пыли, как говорил популярный актёр...

– Убедительно. А я-то думал, что загнал вас в угол... Кстати, а если дома никого нет?

– Кстати, может быть, если дед и бабуля уехали на дачу... Вот тогда я точно попала, как кур в ощип.

– Странно, а я считал, что кура попадает во щи. Объясните, Наташа?

– Есть устойчивые выражения. Что ж тут объяснять, Саша? Вы подвезёте меня или буду искать попутчицу?

– Да без проблем, простите, заигрался я... И может, по-студенчески, перейдём на «ты»?

– Хорошо, так проще, конечно. Корзина или рюкзак за вами?

– И то, и другое...

Подошёл длинный и тощий коллега Натальи, глянул на меня, спросил:

– Помощь нужна, Нат? Мы решили взять универсал, влезть ввосьмером и добираться до дома по маршруту... Ты с нами?

– Эдик, познакомься, это – Александр. Он живёт рядом со мной, его встретит машина, он заберёт кошку и котят, поможет мне с рюкзаком...

– Ну-ну, мать, смотри, тебе виднее... А вы – кто такой? – спросил с вызовом однокурсник Наты.

– Человек. Попутчик Наташи... Подробнее надо?

– Конечно! Мы же не знаем вас...

– Хорошо, вот моя визитка, – сказал я, доброжелательно.

– Хм, фонд... Программ... Ладно, доверим вам наше сокровище с бельевой корзиной. А ты, Ната, тут же отзвонись, как доедешь до дома.

 

 

*   *   *

 

А я домой не попал, хотя водителю сказал, чтобы тот отдыхал, ждал моего звонка. В Натальиной четырёхкомнатной квартире метров под двести витал дух ландыша, стояла старинная мебель послевоенных лет, а на антресоль надо было залезать с раскладной лестницы. Здесь жили дед и бабушка, долгое время, как я понял из рассказа, с ними проживали родители Натальи, потом родилась она, очень поздний и долгожданный ребёнок, а потом они получили собственную квартиру. Между делами Ната успела позвонить Эдику и успокоить его, поговорила с дедом, сказала, что приезжать тому не надо, завтра она собирается к ним на дачу, привезёт кошечку, о котятах, естественно, умолчала.

– Тебе, правда, не надо спешить? – спросила она, – тогда пьём не только чай, но и ужинаем. Я видела в твоих глазах такую тоску, что готова помочь, чем смогу. Мне тепло и хорошо с тобой, Саша... Я не шокирую тебя своим поведением? Располагайся, прими душ... А я пока накормлю кошачье семейство и приготовлю омлет.

Наталья переоделась в домашний халат, распустила волосы, зелёные глаза светились радостью, когда она порхала по знакомым с детства комнатам родного дома. В дальнем углу, над большим письменным столом с зелёным сукном, я увидел портрет боевого генерала с тремя звёздочками на погонах, с целым иконостасом орденов и медалей на груди. «Похоже, это её дед, боевой товарищ, ничего не скажешь... И куда же ты попал, дорогой мой? – подумал я о себе, – никак тебя приняли за бездомного и чтобы не ютиться, бедолаге, где попало, разрешили побыть в домашних условиях. Странно как-то всё это видеть. Ох, Ната-Ната, не живут уже сейчас так люди, светик ты мой, лучезарный, не живут. Уж, больно доверчивая ты...»

Помылся в душе, прилёг на диван с книгой и уснул, на удивление, так крепко, что даже не слышал, как Наталья накрыла меня тяжёлым пледом. Утром я проснулся от луча солнца, который прорвался сквозь бархатные портьеры, встал, посмотрел на спящих в корзине котят, подошёл к Натальиной широченной кровати. Она спала, подложив ладони под щёку, ноги подогнув к животу. Такая маленькая, тихая, домашняя вся была, что мне жалко стало её будить. Когда уже собрался уходить, она открыла глаза, посмотрела на меня, улыбнулась. Я сел на край кровати, хотел сказать, что уезжаю и что завтрака не надо, поем в офисе. И что позвоню ещё до обеда, заберу её прямо из дома. Но я ничего не сказал, а лишь снял одежду и буквально упал рядом с ней, такой тёплой, пахнущей ландышем. Я понял, что этот цветок – фирменный в этом доме...

Водителю я позвонил в девять утра, сказал, чтобы он пока был свободен, я его разыщу.

 

 

*   *   *

 

В офис к Бобо Константиновичу подъехал после обеда. Агриппина поднесла пальчик к губам, зажмурилась, сказала шёпотом:

– Спрашивал про тебя с самого утра, соединяла его с твоим водителем, тот успокоил, сказав, что ты в абсолютно приличном доме минобороны и что с утра он тебя заберёт. Но люди-то уже пообедали...

– Ну и что, – сказал я, улыбаясь, – я вообще мог приехать только сегодня...

– Зачем же ты меня предупредил вчера?

– За тем, Груша, что у меня должен быть умный референт, – и высунул язык, она захихикала, – куда начальника подевала?

– У него в пятнадцать небольшое совещание, обещал быть.

– Пойдём, выпьем кофе...

– С удовольствием, мой молодой, необузданный шеф.

– С огнём играешь, – сказал я, развернулся вокруг своей оси и чуть не врезался в грудь Бобо, вошедшего в приёмную.

– С приездом, дорогой, – как ни в чём не бывало сказал родственник, – а я думал, к вечеру только будешь...

– Я уже утром был в городе, но закрутился...

– Проходи, у меня только десять минут до совещания, расскажи, как дедушкин друг?

Телеграфным стилем рассказал о бизнес-плане детского приюта, о том, что бумаги будут у нас на подписи через день-два...

– Молодец, вот за это хочу сказать спасибо! Мне звонил губернатор области, ему уже доложил, по – моему, архиепископ Тихон о ваших договорённостях по детскому приюту. Очень хорошая реакция: он ждёт нас с проектом реконструкции всей заправочной сети области, а это миллиардное вложение. Придётся нам с тобой снова ехать туда. А что школьный товарищ?

Передал разговор с главным медиком по инсультам, закончил его же словами: «...Только время, уход, опыт и система в реабилитации. У них всё это есть, а деньги переведём в фонд клиники».

Он вдруг вспомнил Кувшинову-Аранович, поморщился, сказав, наверное, поспешил с её кандидатурой: орёт о фонде на каждом углу. Да ещё и пьяная, правда, в кругу близких людей. У него была встреча с руководителем фракции депутатов в парламенте, тот прямо сказал, что такой рекламы, в принципе, не надо солидному фонду, а уж, тем более, связанному с соцподдержкой малоимущих.

– Вульгарно всё это выглядит и звучит в её устах, – добавил, презрительно передёрнув плечом, – ты бы ей хороший урок преподал с детским приютом. Извини, я погорячился с ней. В общем, подумай: если она, в принципе, тебе не нужна, не заморачивай голову, тихо сливай и концы в воду...

Раздался приятный голос Агриппины:

– Бобо Константинович, все в сборе, пятнадцать часов...

– Не уходи, потолкайся в буфете. Я скоро закончу, расскажу, что учудил мой младший братец, твой отец... Только не звони ему сейчас, сначала хочу посоветоваться с тобой.

 

 

Глава 12

 

«Мой дядя самых честных правил...» – почему-то вспомнил строки из классика, когда выслушал рассказ Бобо о моём отце. Только всё происходило с точностью до наоборот. Они, оказывается, в моё отсутствие встречались дважды: в первый раз отец заявил о том, что, мол, категорически отказывается работать в медиакомпании. Бобо, мягко, но настойчиво выпроводил его из кабинета с целью подумать ещё раз: это уже дело семейное, говорил он, надо нести ответственность по своим обязательствам. Тогда на другой день отец привёз, как он выразился, письменный отказ. Бобо дал мне почитать текст. Перескажу главное. Вступление весьма характерное: «Я – такой-то такой-то... В здравом уме и твёрдой памяти...» Далее отец на двух страницах расписал причины, по которым он не только не может, но и не хочет заниматься освоением медиапространства.

Он последними словами крыл мракобессовский капитализм и его алчное нутро, разнузданную рекламу, пошлую политику по пропаганде квасного патриотизма и оболваниванию народа. Никогда, ни при каких обстоятельствах, категорически заявлял он, настоящий художник, писатель, не вступит в сделку с «золотым тельцом». «А что, – подумал я, прочитав меморандум, – молодец отец. Это позиция! И я её уважаю. Ничего, батя, как-нибудь прорвёмся... Ты верно уловил двойное дно в нашем родственнике, очень верно. Скорее всего, мы нужны ему для подстраховки, для чистоты лица и на случай ЧП. Но, может быть, и отвести в тёплом семейном кругу душу, что немаловажно при его бизнесе: он, наверное, просто осатанел от этой погони за долларом. Короче, каждому человеку нужна отдушина... – заключил я свои размышления, – и Бобо – не исключение».

Когда-то он сказал, что объяснит мне, почему у него нет семьи, а все родственники по линии Константина Натановича – за границей. Но уже дважды при этом упоминал вскользь, что они – не наследники и что усыновлением он обязан только усыновителю, почившему в бозе... Ещё я вспомнил, что бабушка Таня упоминала о какой-то Светлане, известной лётчице, о которой деду Коле, ещё работая вместе, говорил Бобо, но она трагически погибла. Тогда я потратил свободные вечер-два, сверил все даты, нашёл чемпионку страны по высшему пилотажу, разбившуюся на сборах. Фамилия у неё была – Светлана Скворцова. Сделал вывод: это всё же – его гражданская, а, может быть, и нет, жена, видимо, детей у них не было, а он так любил её, что не захотел снова жениться... И вот теперь мы, фактически, остались втроём: он, я и мой батя – его брат по единокровному отцу.

Собственно, мне нечего было даже сказать Бобо Константиновичу, и он прекрасно понял, что я не просто разделяю позицию отца, но и поддерживаю его решение. Он не просил поговорить с ним, помня, как сын, Юрий Николаевич, показал себя во всей красе ещё десять лет назад, после смерти Караванова – старшего. Но тогда, наверное, была обида: с внуком нянчатся, как с писаной торбой, а родной сын – на подхвате. Хотя, в итоге, от денег не отказался, домик в два этажа с участком прикупил, частенько посматривал в сторону банковского счёта своего сына, то бишь меня. Чем не преминул воспользоваться Бобо в своей обвинительной речи:

– Ладно бы уж святой был: не брал, не участвовал, не состоял... А то все условия принял, регентством обременился, хотя сначала наотрез и даже с обидой отвергал это. И что? Сегодня – не хочет участвовать в семейном бизнесе. Я могу понять, но не принять, только одну позицию: туп-глуп, человечишко, как пробка, алкаш и дремуч во всём. Но он-то – писатель, книжки пишет и издаёт. И не хочет, фантастика, скажи кому – не поверят, стать членом совета директоров медиахолдинга. Да там туча алчущих заработать, а заодно – порулить, только приглядывай за ними, сами всё сделают. Нет, не боец, даже по мягким меркам Караванова-старшего – не боец. Или пофигист, причём инфантильный: финансы, чтоб капали, а «дядя» пусть отвечает за всё.

Довольно мягко я пытался вначале убедить Бобо в другом: не надо насиловать отца, принуждать, он – натура тонкая, противоречивая, взрывная... Пусть сам придёт к выводу, что ныне без денег книжки – не печатают, что за всё надо платить и, как это ни прискорбно, без рекламы – с места не сдвинешься. Потом как-то сам по себе разошёлся, подошёл к главному, о чём хотел сказать:

– Он – прекрасный отец, такого надо поискать, дорогой Бобо Константинович. Вы знаете нашу семейную беду. Я ему только за этот крест, который он нёс всю жизнь, поставил бы памятник. У меня останавливается сердце, когда вижу во сне, что происходило у нас в семье...

 

 

*   *   *

 

Это случилось в последний год жизни Кати, осенью, когда в воздухе висела хмарь, в реке – стальная вода, последние прогулочные пароходы ходили полупустые. Кафешки, пляжные зоны с биотуалетами, зелёный театр – всё было заколочено фанерой, скамейки сложены грудой, перевязаны канатами и накрыты мешковиной. Клёны стояли голые, дубы и кусты бузины ещё держали зелень, но скучная она стала, блеклая, даже капельки влаги не оживляли её. По аллее мы шли втроём: отец тогда работал в издательстве, Дашка ходила в садик, я – в школу. Первым побежал к школе я, но отец успел меня остановить, сказав на понятном только нам языке:

– Саша, присмотри за домом... Мама ещё не выздоровела, ей обязательно надо лежать... Обязательно.

– А мама придёт за мной в садик? – почему-то сразу начала канючить Дашка, – она уже давно не приходила за мной... Давно, целый год, вот.

– Я зайду за тобой, дочка, – сказал отец, – мы пойдём мимо кафе и всем купим мороженое.

Концовку разговора я не слышал, помчался, чтобы не опоздать на урок. После занятий, как всегда, проводил Катю, доехал на трамвае до дома, увидел маму на кровати в спальной комнате, отвернувшуюся к стене. Оттуда шёл неприятный запах, так что дверь я оставил приоткрытой. Только хотел посмотреть что-то к обеду на кухне, как пришёл папа, кивком головы показал на спальню. Я тихо ответил: «Спит...»

– Давай, по-быстрому, попьём чаю с бутербродами, – сказал он, – и сходим в магазины: нет картошки, мяса, овсянки... В общем, я получил зарплату, надо отовариться. Режь колбасу, грей чай... – он снял плащ, обул тапочки, пошёл в туалет. Я быстро сварганил «перекус», как учил дед Коля на рыбалке, попили чая, оделись, пошли на улицу. Дверь закрыли, за Дашей ещё рано идти, договорились, что сбегаю я, а отец будет готовить суп, котлеты и картофельное пюре.

Нас не было около часа, пришли довольные, нагруженные пакетами, всё сложили на кухне. Отец, ещё не раздеваясь, заглянул в спальную, вернулся, и я увидел его белое совершенно потерянное лицо. Он сказал: «А мамы – нет...»

Вторым его движением стала большая комната, ящик письменного стола был приоткрыт, денег, которые он хранил в телефонном справочнике, не оказалось. «И-ди-от, – промычал он, – всё делаю на автомате. Половину зарплаты убрал, как всегда, в ящик». Он говорил это не мне, говорил как бы себе, ругаясь нехорошими словами, не матерными, конечно, но грубыми.

– Посмотри, сын, что она одела? – бросил он, не глядя на меня.

– Кажется, плащ, нет цветных резиновых сапожек, стояли прямо у двери...

– Пойдём вместе, ладно? Ты уже взрослый, вдвоём легче будет её найти... Господи, как хорошо, что Даша – мала, ничего не понимает и её нет дома. Я думаю, мама не могла за час далеко уйти. Если, конечно, её не увезли куда-нибудь...

На торце последнего многоэтажного дома на нашей улице висела вывеска: «Столовая-24», надо понимать, заведение работало круглосуточно. Рядом лепились киоски с фото, ксерокопированием, двойным раздвижным стеклом в приёмном окошке гордился «Ломбард». Мы прошли с отцом через все столики зала, заглянули за шторы кабинетов для каких-то особых посетителей, мамы нигде не было. Тогда он напрямую спросил барменшу:

– Вы не видели женщину, за тридцать, в плаще, выпившую? К вам она не приходила?

– Выпившую?! – женщина рассмеялась, – жалею, что налила ей водки... Её рвать начало. Идите к туалету, может, ещё не ушла, еле двигала ногами.

– У неё были деньги? – спросил отец, не надеясь получить ответ.

Так и вышло, барменша бросила:

– Тыщу зажимала в руке. А у нас водка, как в ресторане. Короче, я ей дала сдачу пятьсот рублей...

Отец, махнув рукой, буквально понёсся к туалетам, сказал мне:

– Постой у дверей, никого не пускай, я зайду туда...

Не выходил долго, я приоткрыл дверь, увидел, как он пытается вытащить маму, упавшую в узкий проход между туалетом и стеной. Потом был какой-то кошмар: мы еле выволокли тело, застегнув все пуговицы плаща, он обнял её и повёл к дверям. Здесь, в столовке, всегда обедали таксисты, отец договорился с одним из них и тот за тысячу рублей помог даже втащить маму в машину. Через подъезд дома, где, к счастью, никого не было, они буквально внесли безжизненное тело в квартиру, уложили на кровать.

Денег, конечно, мы не нашли ни в карманах плаща, ни в брюках, ни в кофте мамы. Отец молчал, я тоже, зная, что помочь ничем не могу. Он будто размышлял:

– Я могу сам поставить капельницу, зарядить физраствор, но лучше я вызову нашего врача, пусть он сделает всё, как профессионал. Господи, как хорошо, что деньги я поделил пополам...

Когда я привёл из садика Дашу, отец был уже в норме, мама спала под капельницей. И он сразу получил от дочери нагоняй:

– А кто обещал мороженое купить? Кто, кто, дед пыхто?

– Маме стало хуже, пришлось капельницу ставить... Давай, доченька, отложим мороженое до завтра?

На удивление, Дашка быстро согласилась, только просилась зайти в спальню и посмотреть на маму. Лекарство, видимо, уже хорошо действовало, больная лежала на шёлковых подушках, волосы разметались по белому полотну, на щеках – румянец. Впечатление было такое, что человек спит, догоняет упущенное ночное время.

– Пойдёмте, закончим ужин, – сказал отец, глядя на нас, – а мамочка через день-два точно выздоровеет. Я вам обещаю.

 

 

*   *   *

 

 «И после таких жизненных испытаний Бобо хочет, чтобы мы с Дашкой предали отца?!» – думал я, но не распаляясь, пытаясь понять и его. И одно твёрдо знал: я спокойно отношусь к его деньгам, холдингам и прочим атрибутам богатства... Не захочет иметь с нами дело, не надо. Пусть остаётся просто Каравановым. Но надо признать: то, что он выдержал столько лет, не открылся настоящему отцу, не унизил мою бабу Таню, здесь он – молодец, ничего не скажешь. Хотя память деда Николая – для меня священна. Даже если он где-то по молодости и совершил ошибку. Я абсолютно был уверен, что знай, он о рождении сына, всё сделал бы, чтобы и ему, и его маме было хорошо: женился бы, усыновил мальчика, перевёз бы семью в город. Не сомневаюсь в этом ни на минуту.

Бобо смотрел на меня какими-то незнакомыми глазами. Он вроде бы осуждал меня за поддержку отца, но, с другой стороны, вполне сочувствовал моему состоянию. Мне он напоминал полковника, когда на последнем курсе вуза мы проходили сборы в военном училище. Тот знал, кто учится на таких факультетах и где в ближайшее время они будут представлять нашу страну за границей. И не мог выматерить нас, великовозрастных обалдуев, за то, что мы не знаем сермяжной жизни, что не можем сопротивляться преградам, требующим полного напряжения физических сил. Не было у нас, практически, ни у кого этих сил, так, сплошное школярство.

Вот и Бобо, похоже, прозревал в оценке истинных сил нашего рода. Он преклонялся перед авторитетом и силой Караванова-старшего, понимая, что тот мог стать большим человеком. И ни в пример многим нынешним политикам принёс бы пользу и народу, и государству. Но он понимал также, что политика – это карта, которая может и не лечь козырной мастью. Может, с Николаем Ивановичем так и случилось? Думаю, новоявленный сын расписывал роль в истории каждому из Каравановых. Вот есть миллиардер, слава богу, уже состоявшийся, Бобо Константинович. Вот есть писатель, который может стать душой и лицом нынешнего поколения, сострадателем, защитником униженных и оскорблённых. «Боже, как банально всё это выглядит, – думал я, размышляя о нашей дальнейшей судьбе, – а, может, он решит отпустить нас с миром, пусть живут в своё удовольствие, имея недвижимость, прислугу, гектары земли, свои конюшни, выезды в театры, салоны... Может, именно такая жизнь через год-два-пять лет превратит их в современных хозяев страны? Но он точно понимал и другое: воспитание советской учительницы бабы Тани – на века, только зарплата, только бюджет семьи, скромность во всём...»

 

 

*   *   *

 

Бобо ещё не раз сломает себе голову, размышляя о будущем Каравановых, но одно он уже знал точно: продолжатель рода – Александр Юрьевич – должен созреть для управления миром, для чего его надо окунать в политику. Значит, в ближайшее время, будут выборы в Парламент...

 

 

Глава 13

 

Большой чёрный автомобиль остановился у ворот дачи, я попросил водителя погудеть несколько раз. Задняя дверца открылась, из салона буквально выпрыгнула Наталья, в джинсах, ярких кроссовках, лёгкой кофточке с крыльями на плечах, проскочила в приоткрытую калитку и побежала к дому, старинной постройке пятидесятых годов. Такие дачи выделяли большим работникам Совмина. Константин Георгиевич Березин, её дед, служил в своё время замначальника гражданской обороны страны, носил погоны генерал-полковника. А так как начальник был сугубо мирным человеком, зампредом Совмина, то генерал фактически руководил всем сложнейшим военным хозяйством.

В августе 91 года, когда, по его мнению, бездарные начальники не смогли исполнить волю народа, он демонстративно плюнул в сторону трусливого маршала из минобороны, но на службе остался: хозяйство после развала страны оставалось настолько большим и сложным, что он просто боялся, что может случиться непоправимое. И это при всём том, что еле сдерживал себя, видя пьяные куражи новых сопляков – генералов, массовый уход офицеров со службы, мизерное денежное содержание, попадавшее в семьи военнослужащих. После расстрела Парламента в 93-м, когда никто за это не понёс наказание, более того, многие службисты получили звания героев, Константин Георгиевич подал рапорт об увольнении. Ушёл молча, тихо, вскоре о нём все забыли. Как память о былом, ему досталась правительственная дача, которую он выкупил у государства. Совесть его была чиста, все так поступали: и пресс-секретарь президента, и зампредсовмина, и зампредверховного суда, ставшие его соседями по территории... Все эти подробности успела поведать мне за дорогу его внучка.

Бабушка вышла на крыльцо, увидела бегущую по тропинке Наташу, обомлела, вскрикнула:

– Светик мой! Как я рада тебя видеть! Ты разве не встретила деда? Он пошёл за тобой на станцию с собакой...

– Бабуля, расскажу всё потом... Дай мне ключи, надо открыть ворота, меня привезли на машине. С хозяйством сопутствующим... – о кошках она снова промолчала.

В это время я распахнул калитку, появился с рюкзаком и бельевой корзиной в руках, по тропинке, уложенной мелкой плиткой, направился к дому. У лестницы, ведущей на террасу, бабушка сумела получше разглядеть меня, но сделала это тактично, не как многие пенсионеры делают, сказала:

– Проходите, хозяин сейчас вернётся... Меня Наталья Савельевна зовут.

– А меня – Александр. Вот стал другом вашей Наты...

– И давно вы познакомились?

– Не очень, вместе ехали в поезде...

– Бабуля, я всё расскажу, – Наталья пытались развести нас по разным углам, – не приставай к человеку, если тебе не трудно, дай нам поесть. А хочешь, я помогу тебе с обедом, пока Саша умывается?

– Машину можно поставить на вашей территории? – спросил я, без наглости или нажима, – а если есть в посёлке кафе, водитель пообедает там и дождётся меня. Мы скоро уедем, ещё неотложные дела на работе объявились...

 

 

*   *   *

 

Сегодня старики ждали внучку, а тут вдруг я, как снег в июле, свалился им на головы. Жена Константина Георгиевича, миловидная женщина с мелкими морщинками на щеках и шее, с несколько поблекшими светло-карими глазами, с уложенной собственными руками причёской на голове, часто поглядывала с открытой террасы, окружающей дом с трёх сторон, высматривала мужа. Наталья принимала душ, её назвали так в честь бабушки, но чтобы как-то развести их, младшая в семье стала для всех – Ната. Водителя хозяйка дачи, конечно, никуда не отпустила, для машины отвела уголок на участке. Он, по нынешним меркам, был просто гигантским, соток в пятьдесят, наверное, если не больше. За домом высился настоящий сосновый вперемешку с елями лес, кое-где пробивались ярко-зелёные кусты вездесущей бузины, по всему забору – хозяйничала лещина, бордовая и такая нарядная, что я невольно спросил, как она здесь появилась.

– Константин Георгиевич привёз с верхней Волги, был там на ученьях, полную машину кустов доставил домой, раздали всем друзьям и соседям. А у вас есть дача? Можем и вам осенью выкопать несколько деревцев. Хорошо приживаются, а орехов столько дают, что на всю зиму фундуком обеспечены...

Я сидел в кресле, слушал неторопливую речь хозяйки и вспоминал маму, отца, сестру: живут себе в двухэтажном домике и обо мне даже не вспоминают. «Ах, ты бедненький! – начал подтрунивать над собой, – все тебя забыли. А сам-то, когда последний раз звонил родителям, интересовался учёбой Дарьи? А что, неплохо бы высадить лещину, такую красавицу, по периметру забора. И мама будет при деле: она полюбила обустраивать дачу, копаться в земле, сажать деревья. И с орехами были бы круглый год...»

– С утра ждали внучку, – донеслись до меня слова хозяйки, – должна была вернуться с раскопок... Ох, до сих пор не могу простить себе, что смирилась с выбором её будущей профессии.

– Сейчас мало, кто работает по своей специальности, – сказал я, – всё больше – менеджеры, консультанты, эксперты... Даже в магазине малярных красок продавец называется консультантом, ходит, гордо выпятив грудь...

– Как археолога можно назвать менеджером? – улыбнулась Наталья Савельевна, – и орудия у него – самые простые: лопата, кирка да метла, ха-ха-хии, – засмеялась она своей шутке и продолжила, – а в лещине такие заросли получились, что наша Милка вывела там уже второе потомство. Мы и не знали о приплоде... А вот теперь ещё и котят внучка привезла, – женщина посмотрела на бельевую корзину, стоящую у входа не террасу. Её обитатели спокойно и безмятежно спали, – Милка ждала Нату, свою любимицу, с утра поскуливала, как барометр...

Она рассказывала тихим голосом о собаке, которая прижилась у них лет пять назад, как будто вспоминала историю из нашей общей семейной жизни. Миниатюрную, светло-шоколадного цвета с мордочкой лисы, с умными и грустными глазами, с бахромой на ушках и белым небольшим фартучком на груди собачку нашла в лесопосадке Наталья. Писала объявления, вешала бумажки на ворота дачной охраняемой территории, всё напрасно. Девочка назвала свою любимицу Мила. И, действительно, очень милое было создание: тихое, ласковое, домашнее. Первых двоих щенков она принесла от гуляки Буяна из соседней деревни: видимо, далековато дед отпустил от себя послушную собаку. Щенки остались жить в дачном посёлке, их взяли местные ребятишки, поили-кормили, особо не зацикливались на воспитании. Выросли те быстро, превратились в обычных дворняг и не больно жаловали свою мамашу, презирая её чистую шерсть и красивый ошейник с поводком.

И вот опять хозяева дачи не доглядели: появилась ещё тройня, от кого, так и осталось тайной. Со временем Милка привыкла к тому, что двое из щенков исчезли, увезённые в соседнюю область и переданные в заботливые руки. С ней был один, тёмно – рыжий кобелёк по кличке Бурый, похожий на медвежонка, за которым она следила теперь неотступно. А он-то, дурень, играл со своей миниатюрной мамашей уже по-взрослому: прикусывал её так, что она взвизгивала, потом стала рычать и давать ему сдачу. Но мирили их совместный дом, обед и прогулки с дедом Константином.

На террасу вышла Ната-младшая, прямо из душа, в розовом халатике, в меховых тапках на босу ногу, с распущенными по плечам мягкими шелковистыми волосами. Водитель, сидевший на верхней ступеньки лестницы, поднялся, начал улыбаться, выражение лица у него было довольно глупое: будто он смотрел на свою родную дочь и молча восхищался её красотой. Я понимал его: вроде бы ничего особенного нет в девчонке, но меня наповал сразила её молодость, стройность тела и ног, волнистость светло-русых волос, упругие груди, стремившиеся то и дело выскочить из выреза на халате.

– Кто следующий? – сказала Ната, поднесла к губам стакан с клубничным компотом и стала жадно пить густую розовую жидкость.

– Я следующий! – в открытую калитку вбежали Милка и щенок Бурый, сорвавшиеся с поводка у деда, а по плиткам дорожки уже шёл Константин Георгиевич, продолжая говорить, – ах ты, сопливая девчонка, я обошёл всю электричку, даже растерялся и испугался за тебя... А телефон, как всегда, забыл на зарядке. А она уже дома... Кем сегодня нас осчастливишь? Твои однокурсники, что-то я не припомню этих товарищей?

– Это новый товарищ Наты, – вмешалась в разговор бабушка, – привёз её на машине, собирается возвращаться в город по срочным делам...

– Так, не понял о новых друзьях. Давай-ка, внуча, марш переодеваться, бродишь здесь, как солистка варьете...

Я поднялся с кресла, смотрел на худощавого старика, выше среднего роста с ёжиком коротких седых волос на голове, с прямым носом и волевым подбородком, который он держал несколько приподнятым над грудью, с цепкими серыми глазами, и совсем не боялся его. Сказал:

– Меня зовут Александр Караванов, работаю в фонде поддержки социальных программ, мне скоро двадцать пять, не женат. А это наш водитель, Эдуард, семейный человек...

– Отец троих детей, – подхватил на полном серьёзе, уже без иронии, шофёр, – к осени жду четвёртого, жена обещает родить мальчишку...

– Поздравляю, многодетный папаша, – ещё довольно суровым голосом сказал генерал, – а что, Николай Иванович Караванов – ваш родственник?

– Он мой дед, я – сын Юрия Николаевича Караванова, больше детского писателя, чем взрослого... Закончил юрфак академии международных отношений, веду дела фонда, названного в честь моего дедушки...

– Серьёзная заявка. А я и не знал, что ещё при жизни в честь тебя могут называть фонд... – сказал генерал, но я его перебил:

– У деда остановилось сердце, он умер достаточно молодым...

– Прости, я не знал... Ведь Коля был моложе меня, – Константин Георгиевич надолго задумался. Мы тоже молчали, а Ната незаметно ушла в свою комнату, видимо, переодеваться. Вдруг генерал заговорил несколько осипшим голосом, – я знал его по Совмину, слышал о нём самые лестные отзывы. Но познакомились мы только вначале лета, ещё до ГКЧП. Я принёс тезисы выступления премьер-министра на совещании руководителей органов гражданской обороны. Мы с ним часа два – три буквально «оживляли» этот доклад, он постоянно просил примеры из жизни, имена людей, буквально заставлял меня усилить критику в адрес регионов. Так что мы выстрадали этот доклад. Но мы ещё вернёмся к разговору... Разрешите, буду называть вас по имени, ибо вы годитесь мне во внуки. А меня зовут Константин Георгиевич Березин, генерал – полковник, пенсионер. Запомнить легко: Жукова звали Георгий Константинович, меня – наоборот...

– Дедушка, говорю, пользуюсь передышкой: хочу подарить тебе здоровых, настоящих деревенских котят! – Наталья уже успела переодеться, спустилась со ступенек террасы, где на земле так и стояла бельевая корзина, – и вообще: я вас с бабушкой так люблю и так соскучилась, что нет слов.

– Постой, Ната! Какие ещё котята? Мы только избавились от паршивцев, которые мучили Милку, а ты – мочало-мочало, начинай всё сначала? Каких-то котят привезла. Сколько их и что мы будем с ними делать?

Наталья Савельевна поняла, что момент внучкой выбран не самый удачный, вместе с корзиной прошла на кухню, успев сказать:

– Обед готов. Прошу садиться за стол, а то всё остынет.

 

 

*   *   *

 

После довольно скромного застолья, поскольку мужчин к обеду не ждали, наваристого борща да картофельного пюре с куриными котлетами, а также пары рюмок водки нам с дедом, домашней наливочки для бабушки и компота для водителя и Наты, Константин Георгиевич пожелал пообщаться с внучкой. А я, извинившись перед Натальей Савельевной, вышел во двор и присел на скамейку: по правде сказать, генерал несколькими фразами забил мне в башку такие гвозди, что теперь придётся ещё не раз возвращаться к нашему с ним разговору. Перескажу вкратце суть его небольших монологов. Конечно, сам факт, что я внук человека, с которым он работал, встречался и не раз разговаривал и которого, судя по всему, он искренне уважал и ценил, несколько возбудил генерала. Он переносил ту ситуацию, которую они пережили когда-то с моим дедом, на меня, поэтому нередко задавал вопросы, на которые я никогда бы не ответил:

– Скажи, почему Николай не смог убедить премьера в августовские дни, чтобы тот взял власть в свои руки? Ведь он до последней минуты его ареста держал с ним связь, люди Караванова, я знаю это точно, находились рядом с ним? Испугался? Но твой дед уже потом, при нашей личной встрече, когда закончились его допросы обезумевшими от крови прокурорами и следователями, говорил, что было достаточно одной команды Совмина, чтобы и от ГКЧП, и от пьяных защитников дома на набережной ничего бы не осталось. Причём тихо – мирно, без единой капли крови: за два-три часа все близлежащие кварталы были бы заполнены рабочими самой столицы и соседних областей. Работяги заводов и фабрик, железнодорожники, селяне, строители и водители из десятка регионов держали «под парами» сотни автобусов, чтобы добровольно поехать на освобождение Совмина и законного советского правительства. Пойми, Саша, Совмин – был единственным легитимным и до последней минуты работающим органом власти в стране. И как же бездарно всё закончилось с нашей великой родиной, её народом, и как же можно было одним предать его, вторым – обмануть «бесплатным сыром в мышеловке...» – генерал готов был заплакать, столько трагедии и горя было в его голосе.

Второе, что я понял со всей определённостью: его непосредственный начальник, курирующий в правительстве гражданскую оборону, «ушёл», как выразился генерал, в «отключку». И тут были или очевидная трусость, или предательство. А без приказа начальника его боевой заместитель – генерал не мог отдать свой приказ военным на проход по подземным катакомбам в здание на набережной и последующего его освобождения от толпы. Он хотел разыскать премьер-министра и получить от него приказ о нейтрализации главарей мятежа. Ведь они пытались поднять народ против советской власти и законного правительства страны. Но возможностей сделать это у него не оказалось, хотя на своей служебной «Волге» он спокойно разъезжал по улицам города, матерился на московскую милицию за её трусливое бездействие, пытался прорваться в КГБ на Лубянке, где генерал Ватников посоветовал ему выпить стакана два водки и успокоиться. «Всё под контролем! – заверил он коллегу, – даю слово боевого генерала!» Поверил или хотел поверить, сейчас трудно сказать, но все годы после своей добровольной отставки Константин Георгиевич мучается больной совестью.

– Вот тут и поспорь с седым генералом и его позицией, – сказал я вслух, как бы подводя итоги своим нелёгким размышлениям. Конечно, похвастаться такими рассказами, услышанными от деда Николая, я не мог, интервью, насколько я помню, он практически не давал, а если и говорил об августе 91-го, то вскользь, боясь ненароком обидеть тогда ещё живого и выпущенного из тюрьмы по амнистии бывшего премьер-министра. Как-то он сказал, правда, что ездил, сейчас уже не помню куда, на раздолбанном «жигулёнке» с бывшем премьером страны, закончив фразу: «Такой позор можно представить себе только, наверное, в пиночетовской Чили или у полпотовских головорезов в Комбодже.»

 

 

*   *   *

 

Мы собрались быстро, водитель умело, не задев ни одного цветка на участке, развернул во дворе машину, выехал в открытые ворота. Наташа шла рядом со мной, держась за левую руку. Оказывается, это – святое правило в семьях военных, иначе тот не сможет, идя в форме, поприветствовать коллегу, отдавшему честь. Дед и бабушка остались стоять на террасе и было, честно говоря, не очень понятно: радуются они нашему отъезду или грустят. Ната вела себя тихо, была грустна, сказала лишь:

– Я получила от деда на полную катушку. Давно я не видела его таким злым, хотя у меня и раньше оставались ночевать полгруппы: увлеклись застольем, танцами, метро закрылось, стыдно же выгонять из наших двухсотметровых хоромов ребят на улицу. Но я рассказала ему всё, что узнала от тебя о тебе же самом...

Смотрел на её милое лицо, с наивными чистыми с зеленоватым оттенком глазами и было одно желание: крепко-крепко обнять мою девочку и больше никогда не отпускать из своих рук. Она, видимо, почувствовав моё состояние, прошептала:

– Саша, даже если мы больше никогда не увидимся, знай, ты мне очень дорог. Я ни о чём не жалею, ни-о-чём... У меня никогда ещё не было такого чувства близости, родства что ли, которое произошло с тобой. Лето я буду у деда-бабушки, может, с родителями слетаем на недельку на море. Но я всегда буду ждать твоего звонка...

Ната почти плакала, в глазах блестели слезинки. Я прижал её к себе и долго, пока хватало дыхания, целовал мягкие податливые губы. Сказал:

– Я, наверное, влюбился в тебя. Прощаюсь и уже скучаю... Передай привет бабуле и деду. Они замечательные люди: я ведь тоже вырос у стариков – родителей моих родителей. Закончу дела в фонде, подпишем бумаги с монастырским приютом и тут же приеду к тебе. Пойдём в кино, в ваш сельский клуб...

– Так хочется быть с тобой, – ответила Ната, – я тихая, но сильная. Всё выдержу, потому что – тоже влюбилась...

Рядом, прямо по ногам, бегали Милка и её бурый медвежонок, собаки визжали, скулили, так крутили хвостами, что казалось, вот-вот они оторвутся. Они уже узнали меня и, кажется, полюбили, как любили свою Наташу.

 

 

Глава 14

 

Монах Евдоким заблудился в вестибюле центра международной торговли. Позвонил на мобильный, я попросил Агриппину, которая теперь стала встречать гостей у меня в приёмной, спуститься вниз и привести его к нам. Она побелела, почти прошептала:

– Я до смерти боюсь монахов...

– Ну, ты даёшь, Груша... А потом африканцев будешь бояться, эскимосов и кочевников из Морокко? Ладно, встречу сам: готовь чай с тортом, он, наверное, с поезда, ещё и не завтракал, не то, чтобы обедал...

Коридор, ковровые дорожки сглаживают шаги, иду и вспоминаю Наташу: «Вот, поразительно, чем так зацепила меня девчонка? Ведь девчонка, на третий курс перешла, лет двадцать, если не меньше... У нас одинаковое воспитание дедами и бабушками, старорежимными, советскими. А у меня – ещё и баба Таня, стойкий солдатик – педагог: «Жила бы страна родная и нету других забот». Но, боже мой, как мне не хватает их... Дед Николай уже как-то отдалился, столько лет прошло после его смерти, но раз за разом мне обязательно кто-то встречается, кто непременно напомнит о его жизни, службе или дружбе с ним. Не слышал плохих слов в его адрес. Знаю точно теперь: он был советником и даже близким человеком премьеру, они, похоже, дружили, называя друг друга по именам, правда, в неофициальной обстановке. Дед помогал ему «вписаться в новую жизнь» после выхода из тюрьмы за августовские события, по амнистии, когда рядом никого не осталось, кроме бывшего лечащего врача-афганца да нескольких человек, закончивших с ним институт. Уже совсем недавно узнал от Бобо Константиновича, что последнего премьер-министра СССР похоронили на городском кладбище: новое либеральное правительство запретило его похороны на Новодевичьем, где стоят богатейшие памятники и.о. премьера – Гайдару, депутатам, журналистам, бизнесменам и другим основателям новой России...» – в общем, грустные мысли терзали меня пока добирался до монаха.

Служебный лифт спустился, наконец, вниз, я вышел в просторный вестибюль, увидел сидящего на лавке отца Евдокима. В воздухе стоял заметный гул, за столиками на открытых площадках баров и кафе кучковались люди, разговаривали, пили кофе, пиво, кто-то налегал на горячие блюда: второй ланч с мясом или рыбой здесь – обычное дело. Пошёл к монаху, думая, что тот не узнает меня, но увидел улыбающееся лицо, он поднялся, поправил подол рясы, притронулся к густой седой бороде, сказал с крутым «о»:

– Вам привет, Александр Юрич, от всех воспитанников нашего приюта, от архиепископа Тихона, Марфа просила кланяться и непременно хотела узнать о вашем здоровье. Как будет она готова к лечению, тут же позвонит вам, а пока просила не беспокоиться, ей надо дочку пристроить на этот период. Заходила тётя Галя, жена Василия Степаныча, нашего старосты, передала слова благодарности: с мужем дело пошло на поправку.

Честно говоря, я засмущался, вон, сколько народа помнили меня, сказал, чтобы остановить неторопливую речь монаха:

– Отец Евдоким, не хотите поесть? Прямо здесь и расположимся, закажем, что пожелаете, можно пивка или чего покрепче выпить за встречу...

– Я хоть и монах, но прошу в нашем личном общении перейти на простые имена: можно буду называть вас Сашей? А вы меня – Евдокимом или Кимом, как звали мальчишки во дворе и в школе... И можно на «ты»? А с обедом чуть повременим: я документы привёз, хотел бы их сдать с уведомлением о доставке, а потом и трапезу устроим.

– Нет проблем, Ким. Пойдём на служебный лифт, он свободнее, поднимемся в офис.

Снова ковровые дорожки, бесшумно дошли, и я толкнул дверь – в приёмной застыла Агриппина. Пришлось выводить её из лёгкого ступора:

– Груша, познакомься: это отец Евдоким, руководитель монастырского приюта, он прибыл с документами, их надо принять, оформить по всем правилам, выдать уведомление о получении и... напои нас крепким чаем.

– Да... Непременно, одну минуту: достану журнал приёма документации и всё быстро оформлю... А может, у вас флешка есть или дискета? Я бы ещё быстрее всё оформила...

Она поперхнулась, увидев, как смотрел на неё этот высоченный человек с седой бородой, большим прямым носом, густыми бровями, почти закрывающими тёмно-коричневые глаза, в которых читались и недоумение, и интерес, и озорство. Видимо, монаха сильно позабавила хрупкая китаянка с таким простым русским именем – Груша.

Я пришёл на выручку референту, сказал:

– Отец Евдоким, заходите в кабинет, располагаётесь, предварительно посмотрим документы...

Он прикрыл за собой входную дверь, уселся с краю стола, достал из старого, но крепкого кожаного портфеля папку с бумагами, посмотрел на меня. Я почувствовал всю важность момента, а он сказал:

– Александр Юрьевич, лучше сейчас так вас назову. Здесь договор и смета на капитальный ремонт, бытовые и культурные расходы для детишек, боюсь сказать, на тридцать один миллион сто семьдесят три тысячи рублей... Немножко перебрали, не уложились в тридцать, не ругайтесь...

– Ким, дорогой, я вообще не буду решать ни первым, ни вторым голосом. Решение примет правление. А мы с тобой доложим на заседании, главбух подтвердит обоснованность цифр, и тогда проголосуют все одиннадцать членов правления. Но как мы доложим, большой вопрос... Шучу, не паникуй, всё будет нормально. Я уже согласовал порядок цифр с хозяином фонда, у него нет возражений. Но есть просьба: давай в ваши цифры заложим ещё и расходы на лечение Марфы, пребывание их с дочкой в столице. И на лечение вашего старосты Василия Степаныча. По подсчётам специалиста, нужно около четырёх миллионов рублей. А сколько получится в итоге, пусть вычислит Агриппина, которую я называю Груша, хотя она и стопроцентная китаянка, ха-ха-ха-хии, – засмеялся я, так радостно и открыто, как давно не смеялся. Монах тоже громко и заразительно захохотал, достал папку с бумагами, и я передал её в приёмную. Через минуту после моего возвращения в кабинет, Агриппина и девочка-помощница принесли нам поднос с чаем в двух литровых чайниках, порезанный торт «Наполеон» и аж четыре вазочки с вареньем и конфетами.

– А как же обед? – спросил у Евдокима, – придётся позже... Но по рюмке коньяку прямо сейчас, думаю, бог нам простит, – референт снова зашла, в руках бутылка с французским коньяком и два пузатых фужера.

 

 

*   *   *

 

Агриппина согласовала мой приезд к Бобо Константиновичу только на шесть часов вечера, сказала, что он занят, как проклятый. С отцом Евдокимом мы изучили все привезённые документы, девочки вручили ему уведомление с печатями о сдаче бумаг, потом около часа обедали в кафе на первом этаже, после этого я уложил его в гостевом номере на широкий диван и заставил поспать, сколько получится. Вечером я хотел захватить его с собой, может, у Бобо появятся вопросы, и тогда тот пообщается с живым человеком из глубинки. Подошёл к окну, хотел постоять, разглядывая большую часть площади с машинами, снующими людьми, детьми, играющими в сквере, подумать, но в последний момент вдруг подвинул кресло, уселся удобнее и позвонил на мобильный телефон Наталье.

– Я знала, что ты сегодня позвонишь, именно после обеда, – сказала она таким родным для меня голосом, – хотя я ждала звонка всегда. Как ты, чем занят? Мы в сельский клуб уже не пойдём?

– На шесть – встреча с председателем совета директоров, поведу к нему монаха Евдокима, чей детский приют мы принял на содержание в этом году...

– Это из провинции, из города, в котором ты учился? Я помню твой рассказ, грустный, про одноклассницу, очень жаль её... Пожелаю тебе и монаху удачи. А мы с дедом несколько раз вспоминали тебя. То есть он начинал рассказывать о твоём дедушке и волей-неволей упоминался и ты...

– Я хочу сегодня спросить своего родственника, того самого председателя совета, о некоторых малоизвестных страницах жизни Караванова – старшего. Может, работая с ним вместе много лет, он знает то, о чём я даже не догадываюсь. В общем, белых пятен пока много, мне на них особенно чётко указал твой дед, Константин Георгиевич... Но это всё дела-дела, а я безумно хочу тебя увидеть, прижать к себе, поцеловать в ушко, разглядеть твои глаза, найти губы... Я скучаю.

– И я тоже... Так скучаю по твоему голосу, рукам, по твоей улыбке. Ты буквально покорил меня своей добротой, участием к людям, умом...

– Вот-вот, об уме – в последнюю очередь, ха-ха-ха-хии, – опять засмеялся я легко, свободно, расправив грудную клетку, почувствовав, как счастье переполняет меня всего, – давай поедем за границу, только вдвоём, в Барселону или Марсель? Мне хочется на Атлантический океан. Не на Средиземное море, а к океану хочу. Я могу открыть адвокатскую или нотариальную контору для русских и не только, бюро переводов, а ты будешь участвовать в археологических экспедициях, но по своему желанию...

– Глупенький, я специализируюсь, как эксперт, на иконах. И вообще, у меня, скорее, искусствоведческое направление в археологии. Это Русь, вся она – моя, помнишь: «Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная...»

– Понял. Что тут не понять... Поедем тогда в Псков: ты в мастерских будешь открывать новые иконы, я – в монастырь уйду, архимандритом стану, любить тебя буду тайно и платонически...

– Какой ты ребёнок, Саша. А монашество, действительно, не предполагает супружеских отношений...

– Минуту, прости... – прервал я на полуслове Наташу, – что случилось? – спросил заглянувшую в дверь Агриппину.

– Перезвонили из приёмной Бобо Константиновича: если вы сейчас свободны, – сказал их референт, – то у него образовалось окно, он приглашает пообедать вместе с ним.

– Сейчас узнаю, как монах себя чувствует. Я уложил его с дороги спать, – и в телефон, – Ната, извини, срочно понадобился я, перезвоню ближе к вечеру. Не скучай, скоро увидимся...

– Отец Евдоким спит, храп в коридоре слышен, – сказала, улыбаясь Агриппина.

– Ну и пусть себе спит. Передай в приёмную: я буду к назначенному часу, сейчас – занят с гостем.

Перезванивать Наталье уже не стал: грусть не проходила, наверное, сильно тосковал по ней. Открыл интернет, начал искать материалы о дедушке. Ничего нет, как будто и не было живого человека, а прошло-то меньше десяти лет. А вот отец, на замену деда, то и дело выскакивал в поисковике: и детский писатель, и лауреат, и семинары ведёт в литинституте, и в читательских конференциях участвует, кучу его фотографий вывалил мне инет. «Неужели он стал известен? – недоумение постепенно сменялось тихой радостью, – ай да Пушкин, ай да... Нет, наверное, всё это увеличено единственной страницей поиска, сконцентрировалось в одном месте...» Но, честно сказать, открытие я сделал для себя приятное. Подумал: надо позвонить бате, сказать об интернете, о том, как я рад за него, попрошу подписать все вышедшие книжки, сообщу, что приеду вместе с Натальей, чтобы познакомить её с роднёй, а заодно и книжки забрать.

До пяти вечера оставалось меньше часа времени, вышел в приёмную, шепнул Агриппине, что приглашаю её попить кофе в баре, настоящего, бразильского захотелось. Она даже зарумянилась на щеках, видимо, от предчувствия удовольствия, а её помощнице сказал:

– Монаха разбудите без четверти пять, напоите чаем, ровно в пять – мы уедем к Бобо Константиновичу. Бумаги соберите в одну папку: и наш вариант, и монастырский.

Я знал, что Груша спросит о концовке разговора с Натальей, свидетелем которой она стала. Так и случилось:

– Можно полюбопытствовать, Саша? – спросила она, но уверенно, не смущаясь.

– Я знаю, что ты хочешь знать, Груша. Тебе скажу: встретил девушку ещё в поезде, студентку-археолога, лет двадцати, наверное, уже познакомился с её дедом и бабушкой, а родители – в Штатах, но скоро должны приехать, будем знакомиться дальше... Да, может, на недельку все вместе слетаем в Сочи, как в старые добрые советские времена. Тогда я буду просить тебя о помощи с бронированием номеров в лучшем отеле...

– Саша, грустно маленько... Опять холостой мальчик уходит от меня. А мы, китаянки, необычайно хороши для супружеской миссии. Но ничего, выдюжим и здесь: ты такой высокий и мощный, ты бы просто раздавил меня, хи-хи-хии, – смех у Груши – невесёлый. Я взял её руку, поднёс к губам, поцеловал, сказал:

– Агриппина, вот так случилось: я, кажется, влюбился... Не будешь же ты ненавидеть меня за это, правда?

– Я всё сделаю, что от меня зависит, чтобы тебе было хорошо и счастливо. Я буду по-прежнему любить и преданно служить тебе. Во ай ни, друг мой, зря ты не выучил китайский...

 

 

*   *   *

 

Приехали с монахом к Бобо Константиновичу заранее, ещё раз проверили документы, сумма укладывалась в цифру – тридцать пять миллионов рублей. Поскольку я заранее не предупредил начальника о Евдокиме, его отправили в бар, стали снова поить чаем. Начальник с порога, почему-то одетый в парадный костюм, белую рубашку и модный сиреневый галстук, сказал:

– От приглашений на обед, как правило, не отказываются. Но тебе простим: я всё-таки твой дядя... Приёмная мне вывела на комп документы по детскому приюту, я всё посмотрел, думаю, голосование помощники проведут, обзвонив членов совета директоров... А где члены правления фонда? А где сотрудники на вакантные должности по его аппарату? Медлишь-тянешь, но пока ещё всё можно списать на командировку, ну, и на твои любовные похождения. Но это только пока...

– Господи, боже мой, не только с компьютера бумаги копируют, но и о личной жизни уже доложили?

– Саша, ничего не бывает просто так: приёмная – на нашем сервере, а водитель – он же охранник, помощник и...

– Стукач. Не ожидал, Бобо Константинович... И что же он доложил о Наташе?

– Хорошая, воспитанная девочка, внучка генерала, дочь – учёных с мировым именем... Заметь, ни у тебя, ни у Наты Эдуард ничего не выпытывал, вы сами, сидя в машине, всё рассказали. На кого здесь нужно обижаться? А по сути: я рад, что тебе понравилась Наташа Березина, на будущее – можно посмотреть её родителей по фармбизнесу, за их разработками давно и внимательно следят иностранные фармкомпании. Это, к твоему сведению, капиталы на миллиарды долларов.

– А у нас что попроще? Транспортировка нефти – газа, АЗС...

– Бизнес не пахнет ни нефтью, ни газом, ни лекарствами, мой дорогой племянник.

Я чувствовал, как Бобо приятно произносить эти слова – «мой дорогой племянник», как важно для него иметь рядом родственную душу, как значимо осознавать, что есть целый род, у которого теперь – свой, большой и разветвлённый, семейный бизнес. Вот только его брат и мой отец – немного подкачал, но ничего: Бобо ждал десять лет, подождёт ещё, чтобы писатель созрел, захотел не просто издавать свои книжки, но и чужие, превратив это занятие в большой и прибыльный бизнес. Наверное, в конечном итоге, всё так и будет: он втянет писателя сначала в издание детских книг, журналов, раскрасок, комиксов, потом незаметно переведёт стрелки на ТВ. А там уже – бал будет править гремучая реклама, хотя для непосвящённых телезрителей – останется только приятная картинка, украшенная милыми мордашками ползающих в подгузниках малышей и играющих на скрипках «юных нищих», зарабатывающих на шоколад для своих родственников.

– Я приехал с отцом Евдокимом, хорошо, если бы ты встретился с ним...

– Надо предупреждать. Он мог не вписаться в наш план. Я только тебе могу сказать о том, что мы – переведём на край сумму в триста пятьдесят миллионов рублей. Понимаешь разницу? Но туда войдут и деньги на приют, и на лечение дорогих нам людей, и на другие неотложные расходы администрации. И всё это – в рамках поддержания социально значимых программ. То есть, деньги детям будут поступать через администрацию, а те будут ответственны за них, и контролировать станут сами, уведомляя нас по итогам года. Я думаю, ты согласишься, что монаха не надо об этом информировать, они с отцом Тихоном сами разберутся, на месте, что да как... Но встретиться с ним я, конечно, встречусь, раз ты его сюда привёз. И второе: готовься, через пару дней мы с тобой снова полетим в родные места деда Николая. Нас будет ждать губернатор: помнишь, я говорил о реконструкции их АЗС? Вот туда же войдут и строительство нефтехранилища на причалах реки, и реконструкция завода по переработке газа... А это, мой дорогой племянник, уже десятки миллиардов.

– Я схожу за отцом Евдокимом, но сначала – два вопроса...

– Монаха приведут и без тебя, – Бобо соединился с приёмной, – отца Евдокима пригласите ко мне. И втрое, что?

– Не втрое, а два вопроса, – сказал я, он кивнул, заулыбался, – что за торжества, костюм шикарный по какому случаю?

– Сегодня приём по случаю Дня Военно-Морского флота. Помнишь, в СССР был такой праздник? Я горд и рад, что новый верховный главнокомандующий начал восстанавливать старые добрые традиции и что меня пригласили на торжественный приём. Наш император Александр III говорил: «У России есть только два союзника: её армия и флот...» Мы об этом не говорили с 91 года прошлого века, а жаль. И что второе?

– Почему мы переводим триста миллионов вместо тридцати?

– Я мог бы сказать обидное: «Не твоего ума дело!» Но я скажу, первый и последний раз, только тебе и только в стенах, так называемого у нас, чистого кабинета: «За всё надо платить. Тогда выживешь, останешься на плаву, и, может быть, даже преуспеешь...» Ещё вопросы есть? У матросов нет вопросов. И я этого не говорил, а ты – не слышал.

В кабинет зашёл седобородый отец Евдоким, заулыбался, сказал:

– Благодарствую, Бобо Константинович, за приём. Архиепископ Тихон просил низко кланяться вам, отблагодарить вашу щедрую душу, такую неравнодушную к нашим чадам. Все бумаги подготовлены, проверены, подписаны, сданы в фонд по уведомлению. Будем ждать, с позволения Господа, вашего решения.

– Через два дня мы с Александром собираемся приехать к вам, губернатор ждёт нас для подписания большого соглашения о взаимодействии холдинга и региона. Там будет и отец Тихон, и вас ждём, отец Евдоким. Программа большая, насыщенная, хотя, видит бог, мы не хотели кинокамер, ТВ и газетчиков. Но сие от нас не зависит, так угодно сделать принимающей стороне. Хотя мы с собой журналистов точно не берём. А вам, видимо, придётся на месте подумать о нашей встрече с воспитанниками детского приюта, давайте так сделаем: праздничный обед – мы закажем и оплатим, а концерт – покажут сами детишки. Выберите на каждого хорошую игрушку, мы тоже оплатим их помимо сметы расходов. И уж точно, думаю, что местные журналисты да и собкоры центральных газет и ТВ-каналов не откажутся от таких сюжетов.

– Всё понял, Бобо Константинович, ещё раз спасибо вам, за всё. По приезде обо всём доложу архиепископу Тихону, будем готовиться к встрече с вами, – он пошёл к выходу, я успел сказать ему в спину:

– Ким, подожди меня в приёмной. Я догоню тебя, подброшу до вокзала...

– Вижу, уже подружились. Молодец, Саша, с таким людьми надо дружить, будешь чувствовать себя чище и ближе к богу.

– Бобо Константинович, я всегда буду так информирован о делах фонда? – он прервал меня:

– Нет, конечно! – раздражение почти не чувствовалось, скорее досада прорывалась в голосе хозяина холдинга, – будешь меньше знать, крепче будешь спать. Не обижайся, но за финансы пока отвечаю я и только я, даже в фонде. О его сущности и роли для холдинга я как-то тебе уже рассказывал. И так будет всегда. В другом измерении и другом ракурсе – фонд нам просто не нужен. Переходи тогда в управление социальной защиты населения и там работай для пенсионеров и малоимущих слоёв населения. И второе: я так вас люблю, свою семью, и так вас долго искал и ждал, что всё сделаю, жизнь отдам, чтобы вам жилось спокойно и безопасно. Ну, что ты нахохлился? Все крупные игроки так живут, ты узнаешь получше эту жизнь, освоишься, привыкнешь. И лет через десять-пятнадцать я с лёгким сердцем передам тебе, как единственному наследнику, всю нашу империю...

– Империю зла, – съехидничал я, – ладно, поживём-увидим... Можно, я съезжу к своей девушке, утром, как штык, буду в офисе?

– Об этом и обо всё другом, что касается твоей личной жизни, ты можешь меня не спрашивать. У тебя есть родной отец, мама. Я бы привёз её для знакомства с родителями...

– За подсказку, спасибо. Подумаю, обязательно... – пожал дяде руку, направился к двери, услышал:

– На той неделе пойдём на встречу с нужными людьми в Парламенте, созревай потихоньку, у них скоро выборы.

 

 

Глава 15

 

В телефонном разговоре Наталья сказала, что дед явно напрягся, когда узнал, что я решил вечером заехать к ним на дачу. Хотя, в моём понимании, здесь не было ничего предосудительного или необычного. Водителя я предупредил, что задержимся, утром компенсирую время, до офиса доберусь сам, а он может до обеда побыть с детьми. На что Эдуард ответил: «Никогда не расшаркивайтесь перед обслугой. Мы служим вам и знали, на что шли. Такие деньги сейчас дорого стоят, Бобо Константинович позволил нам иметь их. Только служба, всё остальное – не наше дело, – и добавил, – прошу без обид...» А я почему-то подумал о его «горячих корнях» и о том, что он продаст меня первому, кто больше заплатит. Утешало одно: я в принципе никому не нужен.

Второе, о чём спросила Ната по телефону: «Как будешь с работой выкручиваться?» «Наше, советское воспитание, – про себя улыбнулся я и сказал, – это тебя не должно волновать. Ехать до вас и обратно, без пробок, чуть больше часа. Твой дед каждое утро ездил отсюда на работу, вечером – домой».

Встретив у ворот дачи, она сказала:

– Было так трудно, но я уломала деда, ты можешь у нас переночевать, чтобы не тащиться в город. А водителя отпусти домой...

Я опять не смог сдержать улыбки:

– Всё за всех решила, рассчитала, утрясла. Точно Татьяна Васильевна: «И вечный бой, покой нам только снится!»

– Ну Саша, ты даже не похвалишь меня? – она потянулась к моим губам, от неё исходил тонкий аромат мартовской свежести, что тоже напомнило мне любимые духи бабы Тани – «Быть может», затем продолжила, – правда, есть условие: я сплю с бабушкой, дед – на веранде, ты – в моей комнате, ха-ха-хиии, – заливисто засмеялась Ната, – и к нам можно попасть только через веранду, ха-ха-хиии...

– Ну, дед, ну, разведка боем... – только и нашёлся я, что сказать.

Водитель тут же уехал домой, хорошо, что не заезжал в ворота. Милка и Бурый узнали меня, так прыгали и бегали вокруг ног, что я боялся за их сердца: не взорвались бы от восторга. Наталья Савельевна хлопотала с ужином, забрала с собой внучку, генерал, насупившись, восседал в кресле. Сказал:

– Надеюсь, ты меня понимаешь, Александр, как мужчина мужчину, она моя внучка. И троих детей водителя жалко, совсем, наверное, не видят отца... Потому ты можешь остаться у нас. Но я вижу, Ната уже всё передала тебе, вот глупенькая девчонка. Саша, береги её, мне будет очень больно, очень, если с ней что-то случится. Но ты – внук моего друга Николая Иваныча Караванова, я доверяю тебе...

– Константин Георгиевич, не знаю, что сказать даже. Боюсь пошлости, но я, честное слово, горжусь вашим доверием. Если бы не устои, традиции да боязнь пересудов, я бы сегодня женился на Наташе, хотя мы знакомы без году неделя... Я буду ждать, как она скажет, и буду надеяться, что вы поддержите её решение.

– Ты прав, Саша, тут не всё так просто. С нами, дедом и бабушкой, всё предельно ясно и понятно, лишних слов – не требуется. Сын у меня – военный медик, закончил академию, защитился, дважды, без пяти минут – академик, вирусолог. Его жена – тоже учёный врач, а её родители – в разводе, отец уехал на историческую родину, а мама – русская, переехала к родителям в Рязань, ухаживает за ними. Оба сдали в раз, отец в прошлом – боевой полковник Володя Соколов, я хорошо знал его по армии. Так вот, эмигрант последнее время зачастил к дочке, значит, к маме Наташи, агитирует детей на переезд, горы золотые сулит, Америкой, ихним гражданством приманивает, мало лаборатории – центр обещает им вручить. Я пытался с ним поговорить, боится он меня, прячется, так и не вышел на разговор. Ну, пакостник, наверное, с ЦРУ связан или с фармкапиталом, а там сотни миллиардов крутятся, самый прибыльный бизнес в мире. Я к чему всё это рассказываю? Чтобы, значит, не было недомолвок между нами.

– Понимаю. Что сказать? У нас тоже свои скелеты в шкафу... Об отце моём вы знаете, мама – из глубинки, биолог, болела алкоголем, больше десяти лет вообще не пьёт, сестра – «стучится в вуз», хорошая девчонка, но взбалмошная, возраст, наверное... – я готов был дальше рассказывать, думая, как поосторожнее подойти к Бобо, к тому, что я лежал в частной клинике и, наконец, почему взялся за этот фонд. Но генерал меня перебил:

– Саша, не обижай: вашей Татьяне Васильевне я доверил бы всех детей мира, не то, что своих вместе с внуками. Раз она столько лет жила с вами, с тобой, значит, приличных, настоящих людей подняла и вырастила. А недостатки сейчас можно у каждого найти. Брось в меня камень, если ты безгрешен...

– Есть один нюанс, о котором мне надо сказать вам, Константин Георгиевич. У нас нашёлся внебрачный сын деда, татарин по матери, который сто процентов – наш родственник, зовут его Бобо Константинович Доброволин. Поскольку мама у него умерла вскоре после родов, его усыновил директор школы одного сибирского селения, где дед Коля ещё холостяком был в командировке. Бобо давно знал, что он – сын Караванова, работал с ним бок о бок, но молчал, не хотел обижать Татьяну Васильевну, боялся, вдруг причинит своему отцу, с его инфарктным сердцем, новую боль. Короче, уже после смерти деда, он признался нам с отцом в родстве, сказал, чтобы привыкали, а если мы не примем его, он не обидится и фамилию менять не будет. Он ушёл с госслужбы в бизнес, все эти годы занимается транспортировкой нефти, газа, реконструкцией заводов, АЗС и тд., стал миллиардером. Вот откуда появился, в том числе, и фонд имени Караванова, где я работаю.

Генерал молчал, с кухни не выходили женщины, как будто они слышали наш разговор. Я решил сказать последнюю фразу:

– О его рождении мальчику рассказал директор школы, Константин Натанович Доброволин, старый уже человек, у которого работала мама Бобо. Этим именем она успела назвать малыша в честь их гостя – Караванова, опубликовавшего о школе очерк в центральной газете. Директор усыновил мальчика, в селе ничего не скроешь, сам потом умер в Израиле, куда Бобо, зная о настоящем отце, категорически отказался ехать.

– У меня принципиальное невосприятие нуворишей... Я не знаю даже, что и сказать. Твой-то отец признал его за брата? Значит, жизнь пойдёт в русле новых семейных отношений. Лишь бы вы были готовы к этому. А за деда твоего могу сказать одно: знай, Николай о мальчике, не ушёл бы в могилу с этим грехом. Вот тогда у вас точно был бы старший брат.

 

 

*   *   *

 

То ли информация о старинном товарище и его открывшейся тайне, а может, известие о появлении нашего родственника с мутными делами и такими же деньгами так повлияли на настроение генерала, что за ужином он плохо ел, почти не разговаривал, вернее, совсем не поддерживал разговор. От водки мы оба отказались и, сказав, что выведет погулять собак, старик подцепил на поводки Милку и щенка, вышел за калитку. Мы с Натой, не сговариваясь, тоже встали из-за стола, поблагодарили Наталью Савельевну, направились за дом, к двум дальним скамейкам, скрытым в кустах сирени, яркой, сочно-зелёной в лучах заходящего солнца. Я стал целовать девушку, едва мы успели присесть на тёплые доски. Она закрыла глаза, полностью отдалась мне. Что-то шептала, гладила мои волосы, иногда до меня доходили слова: «Я тебя полюбила, я никогда так не любила, скучаю по тебе...» Я даже не предполагал, что на широких досках скамейки можно так сильно, с таким ярким чувством, заниматься любовь...

Примерно через час к нам прибежала Милка, она обнюхивала свою любимую хозяйку, та смущалась, но солнце уже спряталось за лес, и я не мог разглядеть, был ли у неё румянец на щеках. Вскоре бабушка позвала собаку есть, мы успокоились: нас больше никто не мог разоблачить в наших любовных грехах. Я сказал, открыто, почти не напрягаясь:

– Нат, мы с дедом серьёзно говорили перед ужином. Я обещал ему, что не причиню тебе зла или обиды, а ему боли за тебя. Сказал также, что готов хоть завтра жениться на его внучке, если она, конечно, согласится выйти за меня замуж. Но есть традиции, устои, которые нельзя нарушать в своих отношениях влюблённым. Поэтому я хочу тебя официально спросить: «Ты выйдешь за меня замуж?»

– Ну, на-хал... – то ли смеялась, то ли всхлипывала Наталья, качая из стороны в сторону головой, – как тебе не стыдно издеваться над дедом?!

– Я на полном серьёзе спросил тебя: «Ты готова связать свою жизнь с моей?» Мы можем потом объявить о любых сроках нашей свадьбы, испытывать себя временем и пространством... Но сейчас я хочу чётко и ясно сказать: «Я люблю тебя. Очень, с самого нашего первого знакомства в общем вагоне поезда, когда ты, как Золушка, ползала возле корзины с котятами...»

Она закрыла мне рот ладошкой, тише шёпота сказала:

– Я люблю тебя. Готова всегда быть с тобой.

– Когда у тебя день рождения и сколько тебе лет? – вдруг спросил я.

– Первого сентября мне будет двадцать...

– Значит, ты – Дева, младше меня почти на пять лет, ха-ха-хаа... Какой я старый, по сравнению с тобой – просто дремучий старик, ха-ха-хаа, – я смеялся от души, заодно мне хотелось расшевелить Деву, насколько я помню, по знаку зодиака – стеснительную и скромную в своих проявлениях, – вот мы с тобой и перейдём рубикон: пусть тебе исполнится двадцать лет, ты придёшь на третий курс. А я буду тебе помогать, я же гуманитарий, с языками... – и, помолчав, вдруг добавил,– Нат, надо сильно, чтобы не огорчить бабушку и деда, предохраняться. Сегодня я уберёг нас, хотя мне было так хорошо с тобой, полное слияние... Ты согласна: мы абсолютно соответствуем друг другу!

– Да... У меня кружится голова, едва подумаю о тебе. Я знаю, это от любви... Но мне стыдно, я никогда, ни с кем ещё так не разговаривала. Ты постепенно заполняешь все мои клетки. Это, наверное, плохо? А вдруг ты меня разлюбишь? Я тогда умру...

Нашёл в сгустившихся сумерках её глаза, стал осторожно слизывать солёные слёзинки, думал: «Как же я люблю эту девочку! Она вдруг стала моей жизнью... Но это уже взрослое чувство. Это уже не Екатерина с моими подростковыми фантазиями. Эх, Катя-Катя, как же ты так рано ушла...» – я остановился, мне вдруг стало жарко, а потом начал потихоньку бить озноб. Быстро сказал:

– Темно уже, да и перед стариками неудобно... Пойдём, Ната, в дом?

Она внимательно посмотрела на меня, будто что-то увидела за моей спиной, встала со скамейки, прижалась крепко-крепко, сказала вдруг:

– Ты мой! Никому и никогда не отдам...

Обнявшись, мы пошли в дом.

 

 

*   *   *

 

К планировке старого дачного дома я никак не мог привыкнуть: на второй этаж вели две лестницы, справа и слева от веранды, обе упирались в две большущие комнаты, отделённые друг от друга глухой перегородкой. В одной расположилась Ната, во торой – дед с бабушкой: это для них была и спальня, и рабочий кабинет Константина Георгиевича с большущим письменным столом и плетёным креслом, закрытым пледом из цветных кусочков пастельных тонов коричневого и бежевого цветов. Окна, широкие, в полстены, выходили во двор, утром звуки улицы не долетали до них, солнце пробивалось сюда только после обеда. Стена дома – увита виноградной лозой, по низу – разросся ирис, вьюнок и ранние тюльпаны.

На тёплой веранде с кухней и шкафами для одежды стоял широкий диван, раздвижной стол на десять стульев, через коридорчик от кухни можно пройти в две комнаты, где обычно размещались сын генерала и невестка. С другой стороны веранды – двери в ванную комнату, туалет и кладовку, плюс – автономный выход в холодный гараж и пристройку с летним душем, которую уже сто лет собираются переделать в баню да всё руки не доходят: генерал уже стареет, а сын – надо честно признать, малопрактичный человек, сразу отрезал: «Не лучше ли нанять специалистов?» В давние времена, как рассказывала бабушка, на веранде собирались всем семейством, разговаривали, смотрели телевизор, Наталья Савельевна, по старой памяти офицерской жены, любила играть в карты, сейчас предпочтение отдаёт русскому лото. Но вот уже несколько лет дети приезжали сюда только на начало отпуска, потом улетали на море, забрав с собой дочку, возвращались, как правило, к дню рождения Наты и началу занятий в школе. Как только внучка поступила в институт, приезды детей, можно сказать, прекратились: «Закончились экспедиции за энцефалитом, начались переодевания в смокинги для симпозиумов и конференций, приёмов и фуршетов...» – горько шутил отставной генерал. И только внучка всегда с огромным удовольствием жила у них, но вот уже два лета, как в своё время у родителей Наты, пошли экспедиции за иконами, какие-то раскопки, бесконечные рюкзаки-штормовки-резиновые сапоги...

Играть роль любезного хозяина, расшаркиваться, развлекать гостя, занимая его разговорами, генерал не привык, сказал жене:

– Постели мне здесь, рано утром договорился с соседом сходить за грибами, слышал, пошли берёзовики и лисички, проведём разведку боем... Наверное, утром, не увидимся, Александр, желаю всех благ и до встреч. Вспоминай наш разговор, а я, со своей стороны, переговорю с моими женщинами... Тебе постелили в комнате внучки, это – по лестнице справа. Будильник можешь взять мой, я рано стал просыпаться: «Там царь Кащей над златом чахнет... Вот и чахну без сна. Ната, проводи гостя пока я не лёг».

Наташа посмотрела на бабушку, та промолчала, тогда она сказала, обращаясь ко мне, как к незнакомому гостю:

– Пройдёмте наверх, товарищ. Чистая зубная щётка – в ванной, в нижнем ящичке, пижамы нет, но ночи сейчас душные... Утром к кофе не опаздывайте, таков порядок пансиона.

Баба Наташа буквально прыснула, но дед сделал вид, что не понял издёвку внучки, по пятому разу стал просматривать правительственную газету, единственную, которую доставляли сюда по подписке. За остальной «прессой», как он признался мне, он ходил на станцию, где встречался со знакомыми пенсионерами, обменивался информацией в виде сплетен и анекдотов, иногда, по поручению хозяйки, покупал на импровизированном базарчике свежее молоко, сметану и сливки для единственной в день утренней чашки кофе.

Как только поднялись по лестнице, зашли на балкончик, отделяющий вход в комнату, мы буквально слились в поцелуе. Потом я прошептал:

– Сейчас мне как-то не по себе, зная, что этот добрый Кащей чахнет на первом этаже... Я люблю тебя, усну с одной мыслью: скоро ты снова будешь моей.

 

 

Глава 16

 

Поезд прибыл рано утром. За день до выезда Бобо Константиновича, меня, главбуха с документами по соглашению, юриста – делопроизводителя, помощника и Агриппины в город ушли своим ходом три машины: самого хозяина, службы безопасности вместе с четырьмя сотрудниками и грузового «Мерседеса» с подарками для детей приюта. Наша делегация, без сомнения, успевала к праздничной службе по случаю Ильина дня, которую обычно проводит сам митрополит Тихон в главном храме края. На привокзальной площади огородили место для стоянки машин делегации, к поезду пришли замгубернатора, пять-шесть человек из местных чиновников, чуть в сторонке стоял отец Евдоким, как всегда, желающий несколько отстраниться от мирской суеты.

После знакомства с рукопожатиями я подошёл к монаху, сказал:

– Ким, наша договорённость остаётся в силе?

– Только когда нет моих детей и патриаршего начальства, а это значит, когда мы с тобой остаёмся вдвоём... – монах улыбается, гладит седую бороду, – я всё ещё не верил, Саша, до конца. Господь тебе воздаст за сирот...

– Ладно, не славословь, отец Евдоким... Впереди – торжественное подписание бумаг у губернатора. Вот тогда и поздравим друг друга, и чарку поднимем, и закусим... А как дети, готовы к встрече?

– Умрёте от умиления: такой концерт придумали, от самых младших до восьмиклассников выступают детишки. Я и не знал, что столько талантов.

– Как староста, Василий Степаныч, можно его увидеть? Будет ли в приюте Марфуша? Мне обязательно надо поговорить с ней, обязательно, Ким...

– Опять тебя бывшая одноклассница беспокоит? Не смущайся, мне Марфа рассказала, мы советовались с ней, как быть. Да, она обещала придти с дочкой на встречу, так что увидитесь...

Подошла Агриппина, протянула монаху руку, сказала, заметно смущаясь:

– Меня Саша зовёт Грушей, вы тоже можете так называть. Я принадлежу к другой религии и, по-моему, уже не боюсь вас...

Отец Евдоким заговорил по-китайски, Агриппина вскинула брови, открыла от изумления рот да так и стояла несколько минут, ожидая окончания тирады монаха. Что-то ответила ему, он снова застрочил словами, стал улыбаться, но сдержанно, всё время держа ладони на груди. Потом повернулся ко мне, сказал:

– После семинарии я четыре года служил в православном приходе в Харбине, потом в Шанхае... Мне очень нравилось, но надо было, пока молод, подумать об академии, вернулся домой. А язык учил ещё в семинарии, знаю его не блестяще, но говорить могу...

– Отличный язык у вас, как будто и правда дома побывала, хотя у меня родители уже сто лет живут в Москве, – сказала Агриппина с улыбкой на лице.

– А ты боялась русских монахов, помнишь? – съёрничал я, – где размещаемся, не знаешь?

– Вас вдвоём с Бобо заберёт губернатор, увезёт за город, остальные в гостинице, номера одноместные, говорят, приличные.

– Груш, забронируй мне, по дружбе, номер в гостинице. За городом – делать нечего, столько встреч: надо церковного старосту в больнице навестить, встретиться с воспитанницей приюта – Марфушей по поводу её лечения, посмотреть приют до прихода начальства, у журналистов будут вопросы не только к отцу Евдокиму, значит, мне надо быть рядом с ним...

– Господи, ты кого агитируешь, себя или меня? Сделаю, конечно, тогда и машину тебе надо заказать, чтобы не был привязан к Бобо Константиновичу. А он-то знает, отпустит тебя от себя?

– Дело, прежде всего. А потом уже представительство и тд., и тп. Я соглашения не подписываю, он сам это решил делать, вот пусть и отдувается по полной программе.

Какой-то местный голосистый чиновник начал всех зазывать на посадку в машины, я подошёл к Бобо, сказал, что за город не поеду, навещу Василия Степановича, приеду в церковь на службу, буду на подписании соглашения и на концерте в детском приюте. Там же встречусь с прессой, расскажу о наших совместных планах.

– Где это ты так научился командовать, дорогой племянник? Я рад, что ты зришь прямо в корень... Соглашаюсь и одобряю ход твоих мыслей, – он улыбался, явно довольный моим поведением, – а вечером всё же приезжай в резиденцию, там приём для узкого круга делает губернатор. Машину и всё остальное – закажи на своё усмотрение, Агриппина работает с тобой, у меня есть помощник.

 

 

*   *   *

 

То, что меня не крестили при рождении, я знал точно, родители были атеистами, хотя баба Таня говорила, что моего отца тайно крестила её мама, когда она привозили к ней сына на лето. В районе Углича, среди красот волжского водохранилища и нескольких действующих старинных монастырей сам бог велел окрестить человека в православие. Так бабушка и сделала, никого не побоявшись: ни партийных бонз, ни советской власти, зная, что с работницы фабрики вряд ли спросят по всей строгости закона. Да и нет в Конституции таких слов о запрете религии: в красном углу дома, под копией Толгской иконы Божьей матери, подлинник которой хранится в монастыре рядом с Ярославлем, бабушка держала листочек со словами: «Гражданам СССР гарантируется свобода совести, то есть право исповедовать любую религию... (и далее по тексту)». Но надо честно сказать, мой отец никакого энтузиазма и ни в какие времена не проявлял к религии, хотя видел по телевидению, как, с так называемой перестройки, бывшие партийные руководители и нувориши отбивали земные поклоны, стоя на почётных местах в церквах.

Поэтому со мной никто не говорил за религию или агитировал против неё. Пока не случилась беда на реке. За дело взялась баба Таня, беспартийная соратница государственного деятеля, моего деда Коли. После его смерти она стала регулярно ходить в церковь, зная, что уже не подведёт своего супруга, а после моего выздоровления мы съездили в Углич, где её знакомые в монастыре окрестили меня вместе с десятком новорождённых малышей. «Отлично, – среагировал мой отец на известие бабы Тани, – чай, в православной России живём, да и мы с мамой Саши – крещёные». На этом моё религиозное воспитание закончилось.

По дороге в церковь заехал к Василию Степановичу, но поговорить не удалось, у того был курс интенсивной терапии, а главврач заверил меня, что вернёт «хорошего человека» к жизни. «Увидите, ещё повоюем вместе с ним за права трудового человека, – мы стояли за стеклянной дверью в предбаннике небольшого спортзала, смотрели, как двое молодых врачей массируют и гнут на прорезиненных матах малоподвижное тело церковного старосты, – деньги мы получили, спасибо, специалисты и всё прочее у нас есть, – добавил доктор, – приезжайте через полгода, не узнаете его...»

На ступеньках главного входа в церковь, покрытых мраморной плиткой шоколадного цвета, по сравнению с прошлым приездом не было ни одного нищего, что несколько удивило меня. Гигантские двери оставались полуприкрытыми, из них доносились сильные голоса церковного хора. «Ничего себе, – невольно подумал я, – не хуже, чем в столице поют, вот это размах у отца Тихона...» Незаметно зашёл в своеобразный предбанник, повернул направо и тут же упёрся в возвышение, огороженное толстым кумачовым канатом. За ним увидел Бобо Константиновича, рядом стоял высокий плотный мужчина в тёмном костюме, бордовом галстуке на светло-синей рубашке, на голове – копна седых волос, уложенная волнами. «Наверное, губернатор, – подумал я, обошёл возвышение, встал рядом с длинной скамейкой, на которой сидели пять-шесть древних старушек, – вот здесь и постоим: всех видно, всё слышно».

С другой стороны гостевого возвышения находилось свободное пространство, довольно больших размеров, метров двадцать, не меньше, на полу которого лежали с раскинутыми в стороны руками пять монашек-схимниц в чёрных рясах, разрисованных крестиками из белой краски. Рядом с ними на коленях стояли несколько женщин – прихожанок, которые молились, но делали это настолько неистово, что, похоже, ничего не видели и не слышали. «Видимо, особая категория верующих, так рьяно замаливающих свои грехи», – подумал я, но уточнить было не у кого, все оказались вовлечёнными в службу, которую совершал сегодня отец Тихон. Он был одет в яркий церковный наряд, выглядел моложаво, походка его была быстрой, кадилом размахивал энергично, голос бархатный, звонкий на концовках произносимых молитв. Создавалось впечатление, что священнику очень нравится совершать службу, он полон сил и вдохновения. Волей-неволей его энергией заряжались все присутствующие в огромном церковном пространстве: люди крестились, подпевали хору, повторяли за митрополитом слова молитв. Сам того не ожидая, я тоже почувствовал прилив сил, стал с интересом смотреть на проходившую службу.

Краем глаза невольно наблюдал за дядей: Бобо стоял с непроницаемым лицом. Я не знал – верующий он или нет и какую веру выбрал, по отцу или по матери. Но то, что он не крестился, как сосед – губернатор, это точно и не суетился, сцепленные руки держал на животе, головой не крутил, правда, раз, потом второй поправил галстук, видимо, душновато было в церкви. Вдруг к ним вплотную подошёл отец Тихон, осенил крестом руководителя края, тот приложился к руке митрополита. С Бобо священник не стал проделывать подобную процедуру. «Значит, точно, дядя – мусульманин, – решил я, – выбрал веру по маме. И правильно сделал: она дала ему жизнь, хотя и оставила сиротой...»

Затем службу продолжил помощник митрополита, довольно молодой священник в синей камилавке, так называл точно такой же головной убор отец Евдоким, но надевал он его лишь по случаю особых торжеств. Служитель у входа отстегнул опоясывающий возвышение канат, повёл за собой губернатора, Бобо и сопровождающих их лиц. Я по-быстрому пристроился к этой нешумливой процессии, понял, что идём в гости к воспитанникам приюта, в монастырь, расположенный у высоких стен церкви.

У дверей увидел отца Евдокима, на нём – чёрная шёлковая ряса, на голове – чёрный клобук с крыльями по бокам, на этом фоне особо впечатляла окладистая седая борода. Спросил монаха:

– К детям? На концерт?

– Сначала небольшая трапеза, потом встреча с детишками. У нас, Саша, всё готово, не волнуйся, сходи перекуси...

– А журналисты? Они-то где?

– Мы их только что угостили, как теперь говорят, ланчем, напоили медовухой, на улице многие, во внутреннем дворике, в тенёчке отдыхают, может, спят... – монах улыбался.

– Ну, хитрованы. Давай, Ким, так договоримся: я с хозяином согласую процедуру, может, до концерта и вручения подарков встретимся с прессой, а не после, как планировали, недолго, минут за двадцать объясню, что к чему, раздадим программу наших совместных действий на ближайший год...

– Хорошее предложение, чтобы потом они не болтались под ногами, а побольше снимали детишек и выставку поделок и сувениров.

 

 

*   *   *

 

Ну, что сказать: дети есть дети, взрослые не раз и не два смахивали слезу, доставали без стеснения платки, вытирали мокрые глаза. Концерт шёл около часа, потом отец Евдоким и я по очереди подписали совместное с фондом соглашение о сотрудничестве, несколько копий которого были отданы журналистам. Ни один ребёнок не остался без подарка: дорогие конструкторы вручили старшим ребятам, неподъёмные коробки «лего» – середнячкам, мягкие симпатичные игрушки – самым маленьким.

Большие начальники разговаривали с детьми, смотрели поделки на стендах и столах импровизированной выставки, а ко мне подошла Марфа, улыбающаяся, в лёгкой косынке, блузка не яркая, но нарядная, с оборочками, юбка – плиссе удлинённого варианта, до щиколоток, светло-кофейного цвета.

– Боже мой, какая ты сегодня нарядная! – не удержался я, – вот уж воистину говорят: всё к месту и всё – в тон...

– Ради тебя старалась, – снова улыбнулась она очаровательной улыбкой, – ты наш ангел-спаситель, храни тебя Господь, на долгие годы. Как ты занят вечером? Мы обязательно должны пройтись с тобой по набережной затона... Помнишь наш разговор? Я хочу ещё раз посмотреть на тебя...

– Думаю, вырвусь, хотя командир меня уже пригласил в загородный дом приёмов. Но я успею, машина со мной. Во сколько мне подъехать к дому?

– Зайти на чай не хочешь? С дочкой познакомлю, сюда собиралась со мной да вот простыла-перекупалась на реке...

– Давай, в другой раз, не буду обижать опозданием на приём новых товарищей из администрации и епархии. А то, что я ещё на день-два останусь, у меня нет сомнений: такое соглашение подписываем о сотрудничестве, мало не покажется.

– Хорошо. Подъезжай к дому в шесть тридцать, без опозданий, смотри...

– Как штык! Буду ждать прямо на набережной, – сказал я и легонько дотронулся до плеча девушки. Она посмотрела на меня пристальным изучающим взглядом. «Вот ещё незадача, – подумал про себя, – чем-то я ей не нравлюсь, как будто во мне что-то ненормальное, до сих пор...

Уехал в администрацию губернатора несколько раньше, чем Бобо и хозяин края, мне так хотелось позвонить Наталье, что я уже дёргался от нетерпения. На входе в типовую чиновничью многоэтажку меня, конечно, не пустила охрана, но офицер полиции, увидев мою новенькую «Ауди-8», нанятую в агентстве эскортов, сказал:

– Они щас подъедут! Команда на встречу уже дана, погуляйте маненько, можно до набережной спуститься... Нет, это далеко, можете не успеть вернуться, опять проблемы будут. Сидайте на скамейку, нюхайте цветы, – и заулыбался, показывая две золотые коронки, видимо, на выбитых передних зубах.

Набрал Наталью, телефон долго молчал, даже сигнал вызова не обозначался, потом вдруг сразу услышал её голос:

– Здравствуй... Ну, наконец-то, я просто извелась вся.

– Привет, любимая. Первую часть закончили, детишки всё обещанное получили. Поэтому могу, наконец, сказать, как я тебя люблю, как скучаю. Я просто с ума схожу, как хочу тебя увидеть...

– И я, и дед, и бабушка тоже скучаем по тебе. У тебя всё нормально? Они что-то тревогу чувствуют, просили набрать тебя, не дожидаясь звонка... А бабуля у нас – гадалка, карты ей что-то нехорошее сказали. Пожалуйста, будь осторожней...

– Чувствую, завтра до вечера выехать домой не смогу. Очень много дел с администрацией по новому соглашению. Это не связано со мной напрямую, я свою часть отработал полностью. Но командир меня не отпустит одного: очень озабочен преемственностью. Чтобы я познавал азы предпринимательства, основу семейного бизнеса... – понял, что злюсь. Почему? За мягкотелость, неумение постоять за себя? Да, не хотелось представать перед Натальей в таком виде. Но что можно объяснить в коротком разговоре, тем более, когда скучаешь, как сумасшедший. Начинаю оправдываться, – это надо делать. Мне даже нечего ему возразить. Или тогда надо всё рвать-бросать и уходить от него навсегда.

– Саша, не переживай. Ничего не надо объяснять, тем более, на расстоянии. Ты свою миссию выполнил, вот и молодец. Поздравляю! И жду, я буду ждать, сколько надо. Мы Березины – упорные...

– Хорошо, ты меня успокоила. Правда, честное слово, мне стало легче. Деду привет, бабулю, по старой памяти бабы Тани, поцелуй в щёку. Я люблю вас всех. И по отдельности, особенно тебя. Пока-пока, позвоню, но уже завтра утром...

Кавалькада из полутора десятков машин подъехала к администрации, я влился в толпу, прошёл в здание. В актовом зале стояли накрытые для фуршета столы, на двух спаренных, под бархатным зелёным сукном, лежали два толстых альбома с золотым тиснением. Проходя мимо, успел прочитать полное название края и наименование холдинга, внизу, по углам, инициалы и фамилии: Б.К.Добрволин и С.И.Михаликов. «Всё очень серьёзно, – подумал я, – и на весьма солидном уровне. Видимо, эти триста пятьдесят миллионов, куда вошёл и детский приют, только стартовый взнос... Но это меня уже не касается. После шампанского пожму руку Бобо и до приёма в загородной резиденции смоюсь к Марфуше.

 

 

*   *   *

 

Водитель машины, настолько мощной и широкой, едва смог подрулить к дому Марфы: проезды вмещали одну машину, не больше. Я, сказав, что пройдусь по набережной, поскольку мы приехали на двадцать минут раньше условленного времени, добавил:

– Увидите девушку из этого подъезда, передайте, я – у реки...

– О, кей, – бросил водитель, – но вы ходите осторожнее, здесь до сих пор дикий пляж: и бомжи, и наркота, и кидалы...

– Всё на виду: и люди на открытых балконах, и вы рядом... Да и я не инвалид, кое-что могу, – улыбнулся водителю и пошёл к чугунной ограде.

От домов реку отделяли какие-то сто метров, увидел, что длинный язык затона расширили, в конце его стояли друг за другом два или три сухих дока, не очень больших, видимо, для пассажирских судов среднего класса. «А как здесь глубина, вся так же глубоко, как было десять лет назад...» – хотел добавить: «Как при Кате?»,– но не стал произносить её имя, боялся, табу действовало, видимо, само оно не отменится никогда...

«Вот, сверну направо, за вторым домом пойдут заросли лещины, яркой, сочно-зелёной, вперемежку с бузиной и мелким ельником, потом – подъём в гору и на суглинок выйдут первые сосны», – шёл как на автомате, но не было видно ни орешника, ни бузины, ни ёлок, остались одни редкие посадки высоких сосен. А я упорно шёл вперёд, туда, где когда-то проходила извилистая трасса ледяной горы, которая практически от конечной остановки автобуса заливалась с первыми морозами и до самого ледохода радовала детей да и взрослых всей округи.

Наконец, до меня дошло: уходить за дома не стоит, Марфа просто не найдёт меня. «Значит, надо идти к воде, где и утонула Катерина, моя маленькая девочка – Катя», – я почувствовал, как и несколько дней назад, на даче, озноб. Он был, конечно, намного слабее, чем при погружении в холодные воды затона тогда, в яркую солнечную погоду, когда лёд на самодельной горе, а потом и снег на кромке полыньи сверкали всеми цветами радуги. Но мне было реально холодно, я кожей помнил, как холодеют руки, а в ноги впиваются иголки, пока маленькие, едва колючие, но я-то знал, что сейчас всё тело пронзят иглы холода и страха...

Я свернул к набережной, присел на скамейку, распахнул лёгкий из льняной ткани пиджак, расстегнул несколько пуговиц на рубашке. Дышалось тяжело, едва справляясь с дыханием, я мысленно отгонял от себя старые мучительные картины подросткового сознания, которые все годы то с невероятной силой, то едва различимо мучили меня. И вдруг на затылок обрушился удар такой силы, что у меня на несколько секунд пропало зрение, но сознание ещё жило, и я попытался встать со скамейки. Не получилось: за плечи меня держали чьи-то руки, худые и бледные в запястьях, совсем без загара, несмотря на середину лета. Вижу, как ко мне наклоняется лицо мужчины, не старого, обросшего грязной кучковатой щетиной, из его рта несёт такой болотной вонью, что мне становится дурно. Довольно легко сбросил с плеч худые руки, бью хуком справа по вонючей физиономии, но тут новый, более сильный удар по голове, нанесённый тоже сзади, отключает моё сознание. Слышу лишь, как издалека-издалека, кто-то кричит:

– Са-няаа, держи-иись. Я бегу к те-беее... Бе-гууу... – голос знакомый, но я так давно его слышал, что никак не могу вспомнить, кому он принадлежит. Кто это бежит ко мне и зачем? Я погружаюсь в воду, ощущаю её тепло и комфорт, мне уже совсем не страшно, погружаюсь всё глубже, из лёгких уходят последние запасы воздуха...

 

 

Глава 17

 

Мама первая увидела, как я открыл глаза, смотрел, не мигая, в потолок, сказал тихо: «Баба Таня... Я так долго тебя ждал. А ты... не шла». Я помнил: это она кричала моё имя, чтобы я слышал её и не уходил навсегда из этой жизни. Она держала меня, нежно качала мою голову, гладила лицо, что-то говорила, но уже другим голосом, очень похожим на голос Марфуши. Но руки я хорошо помнил: это были руки моей бабушки. Я знал их с детства, их прикосновения я ощущал, когда позже лежал в горячечном бреду, не понимая, где я: в студёных водах зимней полыньи или в мареве жаркой бани, которую мы два лета строили вместе с дедом Колей на реке.

Скосил глаза вправо, чуть повернув голову, увидел широкое окно с падающими волнами шёлковыми занавесками, по стеклу тихо скреблись голые ветки какого-то дерева, дальше – серел кусочек неба. Вернул голову на середину подушки, увидел склонённое надо мной лицо мамы. «Боже мой, как она постарела, – подумал я с таким огорчением, что чуть не заплакал, – морщины у глаз, мешочки в уголках рта, волосы поседели, неухоженные, закручены в ком на макушке, – она смотрела мне в глаза, зажав рот ладошкой, в ресницах собирались капельки прозрачных слезинок, – надо что-то сказать, иначе будет поток слёз».

– Мама, я рад... Ты со мной. Где я? Что случилось?

– Сынок мой... Ты заговорил. Не напрягайся, отдыхай. А лучше до прихода врача помолчи, а я буду рассказывать. Мы в частной клинике. До того ты долго лежал в военном госпитале: отец с дядей специально поместили тебя туда, где умеют лечить такие ранения, какое случилось... А на дворе – уже осень. Почти два месяца ты был в коме, сначала после травмы, потом – в искусственной. Но, слава богу, молодой организм не только выдержал, мы – победили.

– Кто меня спас, мама? Я только помню крик бабы Тани, она хотела, чтобы я не терял сознание...

– Тебя спасла Марфа. Они с водителем подоспели вовремя, тот вместо «скорой» вёз тебя в больницу, а девушка удерживала в тебе жизнь... Мы приехали с Дашей на следующий день. Я думала, умру от отчаяния, сынок, так ты был плох. И Дарья – не отходила от тебя, столько в девчонке сил и мужества. Она до переезда в столицу всё время была с тобой. Потом – три операции, сложнейших. Наркоманы били тебя молотком, только чудо и молодой организм помогли выстоять.

– Что может быть с последствиями? Ты знаешь предположения врачей? – я говорил чётко, раздельно каждое слово, будто в горло мне вставили искусственный микрофон, – память, движение, ну, речь вроде бы есть...

– Вот сейчас должен придти дежурный врач, я уже звонила кнопкой вызова, поговорим с ним, не будем...

– Мама, врач есть врач. Я хочу услышать твои слова.

– Больше всего опасаются за зрение, память и речь... Я боюсь сглазить, но ведь ты видишь, говоришь и что-то уже вспомнил. О движении скажет врач, но чувствительность ног выше колен – адекватная.

– Хорошо, поговорим позже. Скажи: Наташа не звонила на мой мобильный?

– Я только недавно услышала от твоего дяди о Наташе. А твой телефон, как и похищенные у тебя бумажник, банковские карты, часы находятся в полиции. Но, сынок, на сегодня хватит для тебя разговоров и волнений. Главное: ты жив и очнулся...

Дверь распахнулась, в палату буквально ввалился врач, молодой, чуть старше меня, и он настолько растерялся, увидев больного зрячим, разговаривающим, шевелящим руками и головой, что тут же присел на стул, снял шапочку и, вытерев лоб, сказал:

– Ну, слава богу, а мы заждались пробуждения... На счастье, в клинике на обходе профессор Кирпичников, он уже в курсе, обязательно зайдёт к вам.

И доктор приступил к дежурным процедурам: покачайте головой, поводите глазами вправо-влево, повторите слова и т.д. В коридоре раздались голоса, в дверь вошли пять-семь человек, впереди – моложавый мужчина, видимо, врач в цветастой шапочке, синей куртке и такого же цвета брюках. Никакого белого халата, на шее нет стетоскопа, на груди – модная ныне майка чёрного цвета с белыми мордочками мелких зверюшек.

– Поздравляю, – голос приятного тембра, искренний, тёплый, – вот это победа. Ай да, военные медики, молодцы, – и обращаясь к матери, так и продолжавшей сидеть на стуле у моего изголовья, сказал, – мы увезём его, прямо сейчас, надо всё посмотреть на приборах...

 

 

*   *   *

 

Прошло несколько дней, приборы, включая МРТ, самые тщательные обследования врачами-специалистами показали: я пошёл на поправку. Мама научила меня есть в постели без посторонней помощи, но особенно я радовался тому, что стал самостоятельно исполнять естественные надобности: сам наполнял «утку», правда, с кишечником пока ещё были сложности, но кроме медсестры рядом всегда был кто-то из семьи, с ними я чувствовал себя комфортно.

Отец забегал каждый день, но он готовил фестиваль детской книжки, разрывался на части, конечно, как говорила мать, от бестолковости, незнания жизни и от неумения организовать дело. Поскольку мама почти безвылазно жила у меня во второй комнате, то Дарья содержала дом и скотину (собак, кошку и попугаев), поэтому успела забежать только раз, но я так рад был увидеть повзрослевшую студентку полиграфинститута, что расцеловал её прямо в губы. Она мне сразу похвасталась, что открывала вместе с Еленой Кувшиновой федеральный бал студентов, выступала от имени фонда Караванова, как внучка дедушки Коли.

– Вот, – сказал я, глядя на маму и улыбаясь, – правду говорят: незаменимых людей нет...

– Саша, так решили папа и Бобо Константинович. Ты обиделся, что ли? Но ведь это давно запланированное мероприятие, на нём впервые представили наш фонд, там были жена первого президента, многие министры из правительства... И все со своими детьми, внуками и родственниками.

– Вот, мама, полюбуйся: ярмарка тщеславия, бал невест и женихов, цвет и сливки нынешнего общества...

– Ничего плохого не вижу в этом, – сказала убедительно мама, – так всю жизнь делалось на Руси. А чем мы-то хуже? Вот и Дарья познакомилась с сыном замминистра, ничего мальчик, студент, воспитанный...

О приезде Бобо расскажу подробнее: он специально выждал окончания обследования, хотя всё же забегал на пять минут в первый день моего «возрождения из пепла». Мама сказала, что он встречался с профессором, говорили долго, после этого только через два дня заявился в палату. Родительница подняла меня повыше на подушках, вышла и аккуратно прикрыла за собой дверь. Дядя сказал, что по здоровью выползла одна, но довольно неприятная ситуация: это не зрение, не память, не речь – они вернулись практически полностью. Ноги не хотят реагировать на болевые рефлексы. Но тазовые, половые органы – работают, и врачи пока не очень понимают, как это происходит.

– На будущей неделе будут пытаться поставить тебя на ноги, – говорил неторопливо Бобо, – чтобы ты хотя бы постоял, а вдруг удастся сделать несколько шагов. Если не получится, ты будешь привыкать к коляске. А врачи будут разбираться, в чём проблема. Кирпичников предлагает поехать в Германию или Канаду, у него там сильные коллеги работаю... В общем, будем думать, Саша. А ты – только не хандри. Твою голову военные медики собрали по кусочкам: четыре наркомана, старшему – за двадцать, среди них – школьница, долбили тебя молотком, как дятлы, несколько раз. Если бы не Марфа, ты, в лучшем случае, умер бы «овощем». И последнее, на сегодня: о Наташе, – он замолчал, долго испытующе смотрел на меня.

– Она знает? Почему молчит? – спросил я, не надеясь услышать хорошие новости.

– Она была у меня: огорчена, растеряна, переживает тяжело. Извини, буду говорить честно. Я сказал, что прогнозы – плохие, о возможных проблемах со зрением, речью и памятью рассказал, о ногах молчал, а они вдруг вылезли на первое место... Посоветовал ждать: главное – вывести тебя из комы, всё обследовать, понять, как будет складываться жизнь дальше. Успокоил: ухаживают за тобой специалисты, двадцать четыре часа, рядом – мама, семья. И сказал, что мы хотим отвезти тебя на реанимобиле в Германию, к другу профессора. Но тут мне подсказали медакадемию и хирурга-невролога, как говорится, богом меченого. Наташа раза два потом звонила, её дед выходил на связь, спрашивал, не нужна ли какая помощь. Мне нечем было их утешить.

– Я могу ей позвонить?

– Не советую, но поговори с Кирпичниковым. И могу сказать своё мнение: пока не надо этого делать, медицина больше бессильна, чем сильна. До разрешения медиков телефона у тебя пока точно не будет: надеюсь, ты понимаешь, как надо себя вести с мозгом. Сегодня принесут зеркало, посмотришь на себя... Я рад, что ты абсолютно адекватный, воля к жизни помогает и не такие трудности преодолевать. И последнее: за фонд – не переживай, пока там командует – внучка деда Коли – Даша, как исполнительный директор. Ты – по-прежнему председатель правления, но совет директоров холдинга предложил переназначить тебя президентом фонда с прямым выходом на совет. Умное решение, он намного быстрее умеет работать с деньгами, не надо толпу согласователей держать.

– А в остальном, прекрасная маркиза, всё хорошо... – пошутил я невесело.

– Моли бога, Саша... Это – чудо, за которое мы все, твоя семья, должны неустанно благодарить Всевышнего.

– Ты абсолютно прав, дорогой Бобо Константинович. Встану на ноги – первый визит сделаю к Марфуше, вместе пойдём в храм к отцу Евдокиму. Я уверен, это они отмолили меня у бога...

– Это она, Марфа, вырвала тебя у смерти, всем, что мы сейчас имеем, мы обязаны ей.

 

 

*   *   *

 

Мама припасла электробритву, попросила побриться, хотя раз-два в неделю она делала это со мной регулярно, насколько позволяли бинты. Что сказать о свидании с зеркалом? В нём отражалась физиономия замученной жертвы Бухенвальда: вместо головы – белый кокон, моими остались только глаза, с провалившимися глазницами, нос обвис, подбородок заострился, как у старичка из лавки букиниста, кожа с желтовато-пепельным отливом напоминала старинный свиток. О голосе я уже говорил: мама намекнула, что связки мне повредили трубками и прочими медицинскими предметами, которые регулярно совали в горло.

– А что, вполне ничего себе мужчина, – сказал я, снова посмотревшись в зеркало после лосьона и питательного крема, – ма, ты не находишь во мне какую-то мужественность?

Она улыбалась, лицо светилось, волосы, впервые я увидел, были уложены в причёску да не какую-нибудь, а довоенной поры, которая снова вошла в моду, губы накрашены светло-розовой помадой, очень молодящей её. Я всегда любил маму, но и всегда боялся, что вдруг не смогу справиться с её срывами. А поскольку эти срывы случались больше десяти лет назад, то я, естественно, стал забывать о них, успокоился да и вообще превратился в уравновешенного и самостоятельного мужчину. Но всё-таки жизнь у бабы Тани после болезни и учёба в университете довольно заметно отдалили меня от семьи и особенно от матери. Позже я понял, она стыдилась и боялась меня: если Дашка практически не помнила того периода, когда мы с отцом искали её по кафе на набережной или в самых жутких забегаловках, то я-то всё видел, более того, помогал тащить домой это безжизненное тело.

И ещё факт из её биографии: мама, выросшая в советской стране, похоже, совершенно не поняла ситуацию с наследством деда Коли, считала, что ребёнку, то есть мне, нельзя доверять деньги, тем более, такие большие, какие пришли после его смерти. А Бобо Константинович даже не собирался ни с кем обсуждать эти сугубо личные финансовые вопросы клиента, пусть и такого маленького, каким был я. Он мог до моего совершеннолетия положить их под проценты в заграничный банк или оформить управление ими через опекуна. Долго ему пришлось сначала отцу, потом маме втолковывать, что мы живём уже в другом государстве, но даже, когда я стал взрослым, она так и не поняла, что у меня могут быть «такие деньжищи». Думаю, только поэтому мы потеряли, в конечном итоге, половину завещанной суммы, когда отец с матерью увлеклись покупкой дома, машины, обустройством участка земли и т.д. А акции, которых мы лишились, росли в фантастической прогрессии, хотя это уже был не наш праздник. Но позже я, наверное, понял главное: сам факт наличия таких денег, в конечном итоге, спас маму. У неё появилась боязнь потерять многое, если не всё, если будет злоупотреблять алкоголем, она перестала дёргаться от отсутствия работы по профессии, переключилась на ведение домашнего хозяйства. И роль свободной домохозяйки устроила её и заполнила смыслом и содержанием всю последующую жизнь.

И вот теперь она полностью переключилась на моё спасение: жила в этой двухместной палате, я всё время был под её неусыпным вниманием и контролем. Делалось это с таким чистым сердцем и любовью, что она просто расцвела после моего возвращения к жизни, будто сбросила с плеч двадцать тяжелейших лет. Наверное, впервые за последние годы мы чувствовали необходимость друг в друге, не боялись и не стеснялись проявить свою любовь. Она решилась переговорить со мной, когда узнала, что профессор позволил мне пользоваться телефоном. Я догадывался, что это происходит не без участия дяди, но как их осуждать: пока всё слишком неясно, минимум, полгода понадобится, чтобы узнать и понять, как восстановились функции мозга и почему отказались ходить ноги.

– Я не знаю Наташу, наверное, она – прекрасная девушка из замечательной семьи, – начала разговор мама, немного нервничая, – но Саша, прости, что вмешиваюсь: не слишком ли эгоистично мы поступим, если втянем её на ранней стадии твоего выздоровления в какие-то обязательства перед тобой, нашей семьёй, не перекинутся ли обязательства на её семью, на учёбу, на всю дальнейшую жизнь молодой женщины. Это очень важные и серьёзные вопросы, сынок. Я бы сейчас обсудила с ней только одно: тебя не будет, минимум, полгода, столько же времени займёт реабилитация. И это с выездом в Германию или Канаду. Как сделать так, чтобы приостановить мгновения ваших первых чувств на год? Ведь есть, в конце концов, телефон, скайп, можно переписываться и спокойно дожидаться гарантированного выздоровления. У тебя есть, должна быть, ответственность перед девушкой, её родителями: а что если коляска останется на годы? Как быть, не дай бог, если случатся рецидивы? И потом: мы могли сразу вывести тебя за границу, как и планировал Бобо Константинович, у него уже помощник рыскал по Европе. Но вот повезло с военным госпиталем, а проблема восстановления-то осталась, тебя всё равно надо вывозить. Так давай подождём до будущей осени, если произойдут стабильные перемены раньше – ещё лучше. Как ты думаешь обо всём этом, сынок?

– Мама, я не готов сейчас говорить: разве я медик, разве я принимаю решения? Мне страшно хочется услышать голос Наташи. В чём будет моя вина или ответственность, как ты выразилась, если я просто поговорю с ней. Без обязательств и каких-то последствий. Просто поговорю с любимой женщиной... – вдруг мне стало не по себе: то ли голова закружилась, то ли давление объявилось, но зрение побежало, выстреливая всполохами, сменяющимися серой пеленой. Я легонько надавил пальцами на глаза, сказал, что пошли круги и надо полежать спокойно пару минут, вдруг всё пройдёт и нормализуется. Не прошло, не нормализовалось, и мама нажала на кнопку вызова медика с дежурного поста.

Врач с сестрой закапали мне в глаза какие-то капли, положили тампоны на глазницы, маму выпроводили в её комнату и приказали до конца дня не вести никаких разговоров. Я немного испугался, таких вспышек не наблюдал в своей обычной жизни, думал, волей или нет: «А что если это и есть проявление рецидивов, башка-то не зря расколота, как пустой орех. А я ещё лезу со звонком к Наталье... Что я могу ей предложить: вечный уход за инвалидом? Или вечную инвалидную коляску? Надо успокоиться и принять честное и мужское решение: она свободная молодая женщина, найдёт и любовь и спутника жизни. А я – как получится. Как говорила баба Таня: будем просить у господа милость божию...»

 

 

*   *   *

 

Реанимобиль наняли у лучшей фирмы, немецкой: два водителя и врач – реаниматолог. Мать с отцом сначала решили ехать со мной оба, но, как всегда, у бати начались заморочки: он сказал, что сразу прилетит, как развяжется с минкультом и оформлением кредита на издательство. В медиакомпанию дяди он так и не пошёл, но в издании детских книг преуспел и даже стал заметной фигурой. Дашка выслушала все мои наставления по фонду, сказала, что безумно любит меня и будет ждать возвращения «на коне». «Прямо заявлюсь верхом в твою аудиторию, – съехидничал я, – съезди к отцу Евдокиму, посмотри, что да как у них, а потом – ищи детскую больницу с тяжёлыми больными. Путь у нас накатан, сумеешь всё сделать и без меня, и до моего возвращения».

Наталье я не звонил: Бобо обещал встретиться с ней и постараться всё объяснить, но уже после моего отъезда. Все понимали ситуацию, в которой я оказался, помогали маме, как можно быстрее собраться с отъездом. Профессор Кирпичников бодро заверял: «Абсолютно верю в успех нашего безнадёжного дела, – так он шутил, боясь сглазу, – только время, только уход и реабилитация, только вера и молодость помогут нам. А потом – это клиника с мировым уровнем медицины, где служит мой друг – гений невропатологии».

Я начал нервничать, мне стали казаться слишком старомодными мамины принципы – «не навреди» и обязательства по ответственности за чужую жизнь. «А не предаю ли я Нату? Ведь я всё соображаю, могу поговорить, вполне адекватно оцениваю ситуацию и обстановку? Я не требую от неё никаких клятв и обязательств по нашей дальнейшей жизни? Нет. Она свободна, пусть учится, захочет через год увидеть меня, милости прошу... Нет, не береди раны. Ты сам, сам должен решить: резать или скулить, просить пожалеть, потерпеть, пока заживёт голова, пока восстановится речь, пока встану на ноги... А встану ли? Вот в чём вопрос? А не будут ли вспышки со зрением всё чаще освещать нашу неспокойную молодую жизнь? Нет, мама права, я – прав, пусть мне будет тяжелее: всё одно к одному, я мужчина, должен поступать по-мужски».

Вечером собирались пораньше лечь, чтобы с утра погрузить меня и пожитки в машину, похожую на школьный автобус (я посмотрел в компьютере этот комфортабельный «Мерседес» со всеми удобствами), и отправиться в путь. Бобо Константинович вошёл в палату, как всегда тихо, молчал, отойдя в сторонку, будто кого-то хотел пропустить вперёд. В дверях стояла Марфуша, смущалась, в руках держала рюкзак и сумочку, простенькую, из кожзаменителя. Бобо сказал, несколько поспешно:

– Вот, Марфа Васильевна Сотникова согласилась, как медсестра высшей категории, сопровождать вас за границу, за что мы ей бесконечно благодарны. Документы на выезд оформлены, договор подписан, с утра сегодняшнего дня она – медспециалист фонда по таким вот выездам и сопровождениям.

Наступила пауза. До меня не совсем доходило, что Марфуша едет со мной, думал: «А как же её дочка? Как квартира у реки и работа в тубдиспансере? И вообще, как это всё возможно?» Попытался поднять голову, но мама за плечи снова уложила меня на подушки.

– Вот, Саша, если не возражаешь, я согласилась поехать с тобой и быть рядом сколько потребуется. Дочка осталась пока со второй бабушкой, отец Евдоким тоже обещал за ней приглядеть. Чуть позже я заберу её к себе...

– Марфуша, кто-то сжалился надо мной, послал моего спасителя. Если бы я мог встать, обнять тебя и расцеловать...

– Саша, я знаю: ты встанешь, обязательно, но нужно время и терпение. А я – рядом, буду помогать и молиться. Ты вернёшься домой на собственных ногах.

– Ты моя вера...

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июле 2021 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: