Восходящие потоки

 

 

 

На этом месте я прерываю увлекательное чтение. Не по своей воле. Я слышу лающие звуки автомобильного мотора и скрип тормозов. Уже догадываясь, что это штучки Карла, я поворачиваю голову и вижу сверкающее лаком и никелем моторизованное чудовище с открытым верхом. А если быть точным, то совсем без верха.

 

На красном кожаном сиденье восседает сам Карл, картинно сжимающий рулевое колесо. Глаза его пылают опасным огнем. Ему не хватает перчаток с раструбами, кожаного автомобильного шлема и очков-блюдец. Похоже, он думает, что выглядит как автогонщик перед пробегом по пескам Сахары. Вот же фигляр!

 

Карл отрывается от руля, распахивает дверцу и выходит из автомобиля. Дивный автомобиль приковывает к себе праздные взгляды отдыхающих. Все развернулись и смотрят в сторону раритета, вынырнувшего из неких исторических глубин. Кто-то вытянул шею, кто-то привстал с кресла. Мне кажется, я слышу восторженные возгласы.

 

Карл, вертя на пальце ключи от зажигания, шаркающей походкой, виляя бедрами, направляется ко мне.

 

Я прищурился, представив себе, что Карл одет не в мятые шорты и рубашку без ворота, а в атласные пузырчатые штаны на вате и бархатный камзол. Тогда он стал бы походить на свой тайный идеал – на манновского Антуана Бурбона, всерьез полагавшего, что виляние бедрами входит в список непреложных атрибутов каждого истинного любимца женщин.

 

– Рент обошелся нам чрезвычайно дешево, – информирует меня Карл и с важностью поджимает губы. – Всего-то сто тугриков. В день.

 

– На мой взгляд, дороговато.

 

– Зато, посмотри, какая роскошная тачка. Не машина, а загляденье! Ни у кого такой нет. Теперь все девки федеральной земли Каринтия будут наши! Неужели тебя это не окрыляет?

 

– Окрыляет, окрыляет. Но у меня есть сомнения.

 

– Что такое?

 

– Где верх?

 

– Какой такой верх? – Карл заботливо осматривает моторизованное чудовище от хромированного заднего бампера до фигурки бизона на капоте. Он готов защищать прокатный автомобиль, словно лично собрал его из деталей детского конструктора.

 

– Не понимаю, – он крутит головой и повторяет: – Не понимаю, какой еще, к черту, верх?

 

– Какой, какой... Непромокаемый, вот какой!

 

– Никакого верха не было. Это такая модель.

 

– Мне кажется, это вообще не автомобиль.

 

– А что же это такое?

 

– Не может быть автомобиля без крыши.

 

– Других не было. Какой был, такой и взял.

 

– Признайся, за установку верха с тебя потребовали отдельную плату, и ты пожадничал!

 

– В общем-то, да...

 

– А если пойдет дождь?

 

– Мне говорили, что летом здесь не бывает дождей. А если и пойдет, то мне он не помеха. Это так романтично, мчишься навстречу восходу…

 

– Какой восход?! Ты спишь до двенадцати!

 

Карл негодующе замахал руками.

 

– …ветер развевает волосы, и струи дождя омывают разгоряченное лицо. Это же прекрасно, дурачина. Не понимаю, зачем тебе нужен какой-то прозаичный брезентовый верх?

 

– Я не сяду в эту рухлядь ни под каким видом, в отличие от тебя я не люблю мокнуть под дождем.

 

– Купишь себе зонт.

 

– Зонт?!

 

– Ну да, большой зонт.

 

– И буду, как ненормальный, разъезжать в открытом авто под зонтом?

 

– А что тут такого? На мой взгляд, это даже оригинально.

 

Я покачал головой.

 

– Это сооружение напоминает мне инвалидную коляску.

 

– Не валяй дурака, отличная тачка.

 

Я еще раз посмотрел в сторону автомобиля. Машина мне не нравилась. Без крыши да еще с какой-то никелированной зверюгой на капоте... Кроме того, ехать мне никуда не хотелось.

 

– Ну, нечего канителиться! Вставай, довольно бить баклуши, – набросился на меня Карл, – не век же ты будешь торчать здесь! Давать лучше проведем пробный заезд! Гарантирую незабываемое путешествие!

 

Объехав Клопайнерзее и вволю налюбовавшись береговыми видами, мы вернулись в отель. От обеда мы оба отказались, решив, что вечером отыграемся и вознаградим себя за воздержание обильным ужином с хорошими напитками и мясными деликатесами.

 

Я отправился в свой номер.

 

Карл же застрял возле стойки администратора, где, светски подкатывая глаза, принялся любезничать с ослепительной блондинкой из гостиничной обслуги.

 

По холлу разносился, убедительно рокоча, его голос. Налезали друг на друга многократно повторяемые слова: «kopfschmerz» и «weltschmerz». Карл произносил их самозабвенно, с упоением, на разные лады.

 

Насколько мне известно, это отнюдь не единственные слова в его достаточно богатом немецком лексиконе. Но в подобных случаях, когда он валяет дурака и одновременно склоняет девушек к разврату, он употребляет именно эти. «Вся штука в том, – говорил Карл, – чтобы эти слова беспрестанно повторять».

 

Он будет повторять их до тех пор, пока у очаровательной блондинки не закружится голова и она не сдастся на милость победителя. Это один из его способов обольщения. Карл говорит, что эта метода ни разу не давала сбоя.

 

Я шел к лифту, удаляясь от Карла и предмета его перманентной страсти, а голос моего приятеля звучал все уверенней и уверенней, напоминая голос пророка.

 

Вернулся Карл только через полчаса: я услышал, как он, довольно урча и насвистывая, шурует ключом в замке.

 

Карл вошел к себе в номер, с грохотом захлопнул дверь, и на некоторое время все стихло.

 

...Перед нашим отъездом из Москвы Карл выдвинул теорию, что на свете существует несколько человек, внешне совершенно не отличимых от него, Карла Вильгельмовича Шмидта. И эти люди бродят по земле, не подозревая, что являются его двойниками. А может, и подозревают...

 

На мысль о двойниках его натолкнул разговор с некоей дамой из артистической среды. Эта экзальтированная дама уверяла Карла, что видела его несколько раз в Африке, два раза – в Южной Америке, а один раз – даже на одном из островов Малайского Архипелага.