Дизраэли. Литературные курьёзы

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за ноябрь 2023:

 

На чтение потребуется полчаса | Цитата | Подписаться на журнал

 

Перевод с английского и примечания Владимира Соколова

 

Д’Израэли (D’Israeli), Исаак в Биограпедии

 

 

 

 

От переводчика

 

Почти ни один литературный труд не обходится без долгой предварительной работы. Это касается не только научных или философских трактатов или романов, насыщенных реалиями и фактами, но даже и поэм и рассказов, и даже стихов, если говорить о них в целом. И начинается эта работа со сбора материалов, каковым являются выписки из других книг, источников, либо записи бесед, подслушанных разговоров, любопытных фактов. Всё это у писателя затем переплавляется в плоть и ткань его художественных произведений.

Чаще всего литературоведы называют такие записи сырым материалом. «А почему, собственно, сырым? – размышляет Гёте в манновской «Лотте в Веймаре». – Мог быть чем-то и сам по себе, самоцелью. Он вовсе не был предназначен, чтобы кто-то явился и выжал небольшой флакончик розового масла из этой груды, после чего оставшийся хлам годится только на выброс. Откуда берётся дерзость возомнить себя богом среди хаоса и неустройства, которым ты пользуешься по своему произволу?»

Такие записи важны и полезны не только для писателя, но и для читателя, иначе прочитанное не остаётся внутри тебя, а на манер эфирного масла испаряется из флакончика с незакупоренным горлышком в окружающую атмосферу, увеличивая её и так немалую загрязнённость. У многих писателей эти записи оказываются порой ценнее того, что они слепили из них. Мировая литература знает многих писателей, прославившихся подобными записями. И хотя жанр этот достаточно простой, и требует не так уж много таланта, авторских толп на этих тропах не наблюдается. Да что там не наблюдается! Кажется, этот жанр остался целиком в прошлом, а современные авторы пытаются выкаблучить что-то своё, оригинальное. И потому литература последних этак лет пятидесяти (хотя не только потому) представляет собой жалкое зрелище. Могут спросить, какой толк в таком перетаскивании материала из одних книг в другие. Но подавляющее большинство книг это даже не болтовня, а словесная дрисня, особенно в наше время, когда монографии плагиаторов размножаются в неимоверных количествах. На самом деле книг ли, статей, содержащих действительно факты, очень мало, и они практически недоступны. Как житель крупного провинциального центра я могу это засвидетельствовать: приходишь в книжный магазин, библиотеку и с тоской смотришь на пустые, но притом набитые доверху книгами полки. Набитые доверху – потому что книг много. Пустые – потому что в этих книгах даже на первый взгляд опытного читателя ничего нет, уже по самим названиям ясно.

 

 

Возникновение «Курьёзов»

 

Одним из авторов, остановившихся на стадии записок, является Дизраэли. Начал он их делать в незапамятные для биографов времена. К восемнадцати годам их уже успела накопиться громадная куча. Он плюнул в свет парой поэм – благо папаша был английским олигархом и мог позволить издавать на золочёной бумаге и с тиснённым переплётом любые каракули сына, – поэмы ничего, кроме сдержанного смеха, не вызвали. И автор сам на них плюнул, но выписки продолжал. Каждый день он, как на работу, ходил в Британский музей и отирался там целыми днями. А возвращаясь домой, останавливался у букинистов и, нагрузившись новыми книгами, продолжал делать выписки дома. И делал всё новые и новые выписки. Это было даже его не страстью, а образом жизни. К тридцати годам этих выписок накопилось столько, что если бы он жил в нормальной хрущёвке, ими можно было бы как обоями оклеить всю квартиру и ещё бы осталось.

И Дизраэли стало понятно, что что-то нужно делать. Он начал сортировать выписки и, подбирая их малыми порциями по сходным темам, составлять короткие эссе, которые сначала показал своим литтусовочным друзьям, а когда те одобрили, стал печатать их в газетах и журналах. Благо печать тогда в Англии находилась на подъёме, и требовалось очень много свежего и занимательного материала. Очерки Дизраэли сразу же обрели громадную популярность. И если не талантом, то эрудицией, разнообразием и обильностью поставляемого материала этот автор превосходил многих своих современников, подвизавшихся на том же поле: Литтлтона, Кэмбелла, даже С. Джонсона... А неустанностью с Дизраэли сравняться не мог никто. И даже ослепнув, он не оставил своих занятий. Отрядив сына в парламент, он нашёл себе верного помощника в лице своей дочери, которая под диктовку готовила всё новые и новые выпуски.

 

 

Композиционные особенности

 

Поскольку главные интересы его лежали в области литературы – Моруа даже уверяет, что первоначально эти выписки предназначались для большого труда об истории английской литературы, – то и большинство тем лежало в этой области. Вот названия некоторых из его эссе, вошедших в «Литературные курьёзы»: «Литературные гении, слабые в разговорах», «Жёны писателей», «Страсть к коллекционированию книг», «Развлечения великих людей». Впрочем, в поле его внимания попадали не одни писатели, но и художники, реже музыканты, политики и почти никогда – коммерсанты. О некоторых деятелях набралось столько фактов, что он потом издал развёрнутые биографии некоторых из них, например, короля Генриха II. Сама биография при этом напоминает по структуре те же сами выписки, только упорядоченные по рубрикам: «происхождение», «воспитание», «политическая деятельность», «семейная жизнь» и т. д.

Его книга – настоящий кладезь имён и фактов. Энциклопедия в лёгкой и интересной форме. Сообщая, допустим, что кардинал Ришельё был великим государственным деятелем, создавшим систему централизованного управления во Франции, он украшает эту сухую справку целым рядом фактов. Например, что в качестве развлечения кардинал любил соревноваться со слугами, кто подпрыгнет выше, оставив на стене отметку ногой. Или что он любил читать, при этом на одном столике у него рядом находились стихи и деловые бумаги, и он попеременно заглядывал то туда, то туда.

Труд Дизраэли, скомпилированный из множества источников, сам стал источником для многих даже и историков, а ещё более писателей. «Литературные курьёзы» и другие книги этого автора были постоянным чтением В. Скотта, Дюма, А. Франса... заимствовавших оттуда не только факты, но и целые эпизоды.

Любили читать Дизраэли и многие писатели и философы: Гюго, Байрон, Гёте. У Шопенгауэра, читавшего очень мало и медленно, но зато вдумчиво, «Литературные курьёзы» были любимым чтением. И это не случайно. Подобное чтение снабжает читателя массой информации. Ты становишься эрудитом, так сказать, малой кровью, то есть, не читая громадных фолиантов и не тратя на чтение своего драгоценного времени. Но кроме пользы такое чтение доставляет удовольствие. Читатель как бы пробегает мыслью по странам и эпохам, если и не вникая в увиденное, то прокручивая в несколько моментов всю мировую историю. Которая становится как бы наглядной, притягивая к сообщённым Дизраэли фактам множество сходных, вычитанных из других книг.

 

 

*   *   *

 

 

 

Литгении, слабые в разговоре

 

 

Многие учёные или писатели, блистающие остроумием и учёностью в своих работах, бывает, и нередко, окутывают в беседе свои речи непроницаемой завесой тягомотных слов.

Если вы увлечены писателем, ищите его проявления в его работах. Именно в часы вдохновения и спокойствия его гений излучает необыкновенные лучи разума в гораздо большей степени, чем то достигается в тяжёлых заботах при полировке произведений.

Великий П. Корнель, чей гений не уступает шекспировскому (это моё личное мнение), и которому доступно изображение самых тонких переживаний своих героев, вовне никак не проявлял своих выдающихся качеств. Его беседа была столь безвкусной и монотонной, что лучшие друзья предпочитали, увидев его издали, сворачивать в ближайший переулок, лишь бы не подвергнуться атакам его утомительного красноречия. Натура, так щедро одарившая его буйным воображением, позабыла подмешать к нему более обычных и заурядных даров. Он даже не умел правильно изъясняться на языке, одним из величайших мастеров которого был сам. Когда друзья говорили ему, насколько бы приятнее с ним было бы общаться, если бы он не допускал самых тривиальных ошибок, он только улыбался в ответ: «Но я ведь всё равно Пьер Корнель».

Декарт, чьи привычки сформировали одиночество и бесконечные размышления, в компаниях по большей части молчал. Как говорили, он получил от природы свои дары в тяжеловесных слитках, но не в лёгкой монете. Аналогично говорил о себе Аддисон, замечая, что он хранил набранную им в обществе мудрость дома, но имел обыкновение таскать её с собой в карманах. А один из мудрецов Порт-Рояля Николь говорил о блистательном уме: «Он побеждает меня в гостиной, но сдаётся мне на милость на лестничной площадке». А Фемистокл, когда его просили поиграть на лютне, отвечал: «Я не умею бренчать, зато я могу маленький город сделать великим».

Неумение Аддисона вести беседу хорошо известно. Он хранил чопорное молчание в компаниях с малознакомыми людьми. Но если это и было молчание, то – молчание размышления. Как часто в такие моменты он обдумывал очередной номер своего «Наблюдателя».

Посредственность часто может говорить, но не умеет наблюдать.

Острый на язык Мандевиль, как-то проведя вечер в компании с Аддисоном, сравнил его с молчащим париком.

Также тяжёл в беседе был Вергилий, более напоминая обычного человека, чем классного поэта.

Лафонтен, докладывал Лабрюйер, представлялся грубым, тяжёлым и глупым. Он не мог толком передать или описать, что он только что видел, но когда писал, он был образцовым стилистом. Это просто, говорил не без юмора один из его современников, быть умным или глупым, но сочетать в себе оба этих качества, причём каждое в высшей степени, удавалось только Лафонтену.

То же замечание справедливо и в отношении Гольдсмита. Чосер был забавнее в своих повестях, чем в беседе. Графиня де Пемброк частенько насмехалась над ним, замечая, что его молчание намного приятнее беседы.

Исократ, прославившийся составлением речей, был настолько робок, что никогда не отваживался говорить на публике. Он сравнивал себя с точильным камнем, который сам ничего не режет, но на котором оттачивают свои инструменты другие, так его композиции служили моделями для других ораторов.

Драйден говорил о себе: «Моя речь медлительна и скучна, мой юмор угрюм и сдержан. Короче, я не из тех, кто может развеселить компанию или украсить приём».

 

 

 

Неадекватности гениев

 

 

В деятельности гениев замечаются удивительные неадекватности, а особенно в тех областях, которые соприкасаются с энтуазистической стороной человеческой натуры, таких как поэзия, живопись, музыка. Безупречная посредственность процветает там, где нужны последовательность и регулярность. Но выдающееся может быть достигнуто только мобилизацией всех человеческих способностей, чаще всего рывками.

Поэты великого гения, но малого прилежания, часто выдают как великолепнейшие, так и ужаснейшие поэтические пассажи. Шекспир и Драйден одновременно величайшие и нижайшие из наших поэтов. Беда многих, что они – ни то, ни другое.

Караччо саркастически говорил о Тинторетто: «Я понимал, что Тинторетто не эквивалентен Тициану, а теперь догнал, что он не равен даже Тинторетто».

Трубле справедливо замечает: «Чем больше удачных и шедевральных мест в работе, тем менее я удивляюсь ляпам и провалам. Когда вы говорите, что в работе много недостатков, вы не говорите ничего; я из этого не могу понять, великолепна ли она или отвратительна^[1]. Теперь вы мне говорите о другой, в которой нет никаких недостатков: если вы правы, значит, такая работа не может быть шедевром».

Об одном ябеде говорят, что он знает больше, чем говорит, в то время как о другом, что он больше говорит, чем знает.

Лукиан удачно описывает работы тех, кто чрезмерничает наиболее элегантными словами, но лишён идей. Он называет их лишённое значения словоизлияние «словами-анемонами»; ибо анемоны это цветы хоть и красивые, но лишённые запаха. Пратта, поэта плавных, но бездумных^[2] стихов, он назвал маргариткой, ибо этот достаточно распространённый цветок совсем лишён аромата.

 

 

 

Библиотеки

 

 

Страсть к формированию обширных коллекций книг необходимо существовала во все периоды человеческой любознательности, но в течение многих эпох требовалась королевская мощь, чтобы создавать национальные библиотеки. И только когда печатный станок заработал на полные обороты, тиражируя продукцию человеческого ума, любители литературы открыли, что и они могут вступить на этот патриотический путь. Вкус к книгам, столь редкий до пятнадцатого столетия, вдруг начал заделываться всеобщим в течение последних 5 столетий: в течение этого краткого промежутка времени и возник публичный ум Европы.

О библиотеках мне кажутся интересны следующие анекдоты. которые маркируют любовь или даже поклонение, которое цивилизованные люди всегда испытывали к этим неиссякаемым^[3] хранилищам совокупных мозгов человечества. Первая национальная библиотека, основанная в Египте, кажется, была вручена покровительству богов, ибо их статуи украшали храм, посвящённый одновременно религии и литературе. Она была позднее украшена хорошо известной надписью, навсегда вгравированной в умы литпоклонников^[4]; над входом было высечено: «Питание для души» или, по Диодору, «лекарство для ума».

Египетские Птолемеи основали обширнейшую библиотеку в Александрии, которая впоследствии подстрекала монархов к желанию их переплюнуть^[5]. Основатель сумел влить^[6] в своё детище жизнь тем, что он поставил правильного человека на правильное место: библиотекарем стал Д. Фалернский, чьё усердие, подпитанное мастерством, скопило в этом хранилище отборнейшую продукцию всех народов. Без такого библиотекаря национальная библиотека неминуемо скатывается в состояние литературного хаоса. Тренированная память и критическое суждение подобного библиотекаря – они лучше всякого каталога. Один из Птолемеев отказался помочь голодающим Афинам, пока они не подарят ему оригинальных рукописей Эсхила, Софокла и Еврипида. Возвратив им позднее копии автографов, он позволил им оставить у себя 15 талантов, которые дал им как залог.

Когда у тиранов и узурпаторов была хоть кроха мыслей в головах и минимум мужества, они показывали себя литературными патронами. Они знали, что в их интересах отвернуть публичное мнение от политических тем и предоставить своим согражданам неисчерпаемые возможности заниматься всякой курьёзной хренью, утешать себя миражами воображения. Так, Писистрат, говорят, был одним из первых среди ранних греков, кто вознамерился создать большую коллекцию научных работ и был ревностным собирателем ходивших по всей Греции под титлом Гомера писулек.

Римляне после шести веков постоянного доминирования обладали громадными собраниями письменных трудов из завоёванных ими стран. Среди трофеев их триумфаторов, как мы знаем, манускрипты шли по более дорогой цене, чем золотые вазы. Павел Эмилий после победы над македонским царём Персеем стащил в Рим их громадное количество со всей Греции, и либо распределил их между своими сыновьями, либо презентовал самым крутым ноблеменам.

Сулла унаследовал этому примеру. Завершив осаду Афин, успешно для себя, неуспешно для афинян, он открыл целую библиотеку в храме Аполлона, которую перевёз в Рим. Таким образом, он оказался основателем первой римской публичной библиотеки. После взятия Карфагена римский сенат вознаградил фамилию Регулов книгами, найденными в этом городе. Библиотека был национальной наградой и самой почётной, какую только можно было даровать. Пообщавшись с греками, римляне стремительно заболели страстью к формированию библиотек, и отдельные особи стали похваляться своими частными коллекциями.

По библиотекам многих знаменитых римлян можно судить об их преизрядном вкусе касательно библиотек. Азиний Поллион, Красс, Цезарь и Цицерон среди прочего прославились своим литературным великолепием. Лукулл, чьи невероятные богатства истощались на роскошества, которые и императорам были не по карману, более всего гордился своей обширной коллекцией книг. Он сделал из неё достойное употребление, дав туда свободный доступ учёным всего тогдашнего Рима. «Во, библиотека, – задыхался от восторга Плутарх, – переходы, галереи, кабинеты, открытые для посетителей, и хитромудрые греки на досуге убегали под покровительство Муз, чтобы болтать там на литературные темы, к которым и сам Лукулл был не прочь присоединиться».

Эту библиотеку, куда многие богатые римляне отдавали свои книжные дары, Ю. Цезарь предложил однажды открыть для всех, выбрав в качестве её библиотекаря эрудита Варрона. Но злодейский нож Брута оборвал это благородное начинание, как и другие проекты Цезаря. В этом музее частенько работал и Цицерон, особенно когда начальником над библиотекой был поставлен его друг Фауст, как то он сам описывал в одном из писем к своему другому другу Аттику. Среди своих многочисленных публичных занятий и приватных штудий, каждое из которых и поодиночке могло бы обессмертить его имя, он ещё находил время для скрупулёзного занятия по наполнению библиотеки и её кабинета древностей.

Императоры были ревнивы к тому, чтобы присвоить основанным им библиотекам свои имена. Одной пурпурной мантии им было мало для удовлетворения собственного тщеславия. Август сам был автором. Свои знаменитые Термы, украшенные портиками, галереями и статуями, где было всё для отдыха и работы: тенистые аллеи, освежающие ванны, – он, как свидетельство своей неизбывной любви к литературе, дополнил великолепными библиотеками. Одну из них он назвал по имени горячо любимой им сестры Октавии, а другой, которая сделалась прибежищем^[7] поэтов Горация, Ювенала, Персея, он назвал храмом Аполлона.

Последовали Августа старались ему подражать в этом, и даже тугоголовый Тиберий основал собственную библиотеку, где главенствовала, говоря современным языком, политология: труды по управлению государством, а также многочисленные сборники правовых актов и декретов. Количество библиотек ровно на одну увеличил Траян, назван её Ульпиановой по имени своего рода. Короче, в веках осталась слава об этих библиотеках и их богатых украшениях. О мраморных полах, о покрытых стеклом и слоновой костью^[8] стенах, о полках и шкафах из кедра и эбенового дерева.

Первая публичная библиотека в Италии была основана человеком никак не баснословного состояния: его бережливость^[9], стойкость и упорство однако сделали её настоящей сокровищницей знаний. Николас Никколи, сын торговца, после смерти отца удалился с избитых путей, где толкались любители наживы, и посвятил свою душу наукам, а своё состояние – тем, кто искал истину. После смерти он оставил библиотеку государству. Однако долги библиотеки перевешивали поступления, и на выручку его детищу поспешил флорентийский князь К. де Медичи. Он довёл до ума детище предшественника, выстроил для библиотеки роскошное здание, где хранились греческие, римские, арабские, халдейские и даже из далекой Индии книги.

Неспокойный дух Николая V положил основание библиотеке Ватикана, любовь кардинала Виссариона, отнюдь не Иосифовича, заложила рудименты будущей венецианской библиотеки. А сэру Бодли англичане обязаны своей Бодлеанкой в Оксфорде.

Радости штудий были классифицированы Бёртоном среди тех развлечений, которые доступны уму в четырёх стенах. Оглядываясь на этот мир книг, он восклицал: «Я мог бы жить и даже помереть среди всех этих медитаций, и получить больше удовольствий и наполнить жизнь полнотой, чем то могли бы дать богатство или спорт! Эта сладость, которая на манер кубка Цирцеи околдовывает студента: он не может отстать от этого, как могут засвидетельствовать многие наполненные волюминозными трудами часы, дни и ночи. Такова сладость штудий».

Последний день есть ученик предыдущих. Хенсиус (1620–1681) проводил в Лейденской библиотеке год напролёт^[10], и то, что, по моему убеждению, должно было бы внушать отврат, было ему милее всего. «Как только я вхожу в библиотеку, – говорил он, – я запираюсь на засовы, изгоняю из себя Похоть, Амбиции, Жадность и прочие пороки, чья кормилица Безделье, а мама Невежество, в то время как папа Меланхолия. В лапах вечности, в компании многих божественных душ, я восседаю с таким возвышенным^[11] духом, предельно довольный, что я жалею всех великих и богатых людей, которым незнакомо это счастье». Такова страсть в душах поклонников библиотек, более говорящая о поклонении церемонии, чем о преданности.

Есть однако неумеренность в штудиях, несовместимая часто с нашими социальными и семейными обязанностями. Знаменитого Гроция частенько укоряли его друганы, что он настолько привержен своим занятиям, что это вредит госделам.

Цицерон хвастался, что уж он-то своим философским занятиям отдавал только часы досуга, никогда не прерывая ради них того, что он должен выполнению своих публичных обязанностей. Он отдавал этим занятиям то, что другие отдают прогулкам, кушанию и другим удовольствиям. Глядя на оставшиеся после него обширные труды, мы удивляемся – как многие различные философские работы его носят названия разных вилл, которыми он владел, что показывает, что эти работы были составлены при первых подвернувшихся обстоятельствах. Он был, похоже, ранней пташкой и обладал искусством такого использования времени, которое удлиняет наши дни.

 

 

 

Развлечения учёных людей

 

 

У иезуитов было установлено твёрдое правило: после двух часов умственной работы ум должен быть обязательно отвлечён каким-нибудь отдохновением, желательно пустячным. Так Петавиус, работая над Dogmata Theologica, трудом глубоким и до краёв напичканным эрудицией, для релаксации в конце каждого второго часа работы в течение пяти минут крутился на стуле.

Постоянное напряжение работы мертвит душу, замечает Сенека в конце своего трактака «О спокойствии души», и мозг обязательно должен быть отвлечён какими-нибудь развлечениями. Сократу было не западло возиться с пацанами, Катон находил облегчение от тягот правления более традиционным способом: за бутылочкой вина. По этому поводу Сенека замечает, что это занятие скорее делает честь данному пороку, чем порок бросает тень на Катона.

Многие литераторы распределяли свой день между отдыхом и работой. Азинус Полльон не терпел, чтобы его дела занимали его сверх отведённого им для этого часа. После этой минуты он не позволял, чтобы ему было распечатано хоть одно деловое письмо, и даже непредвиденную работу он отодвигал в сторону.

В римском сенате после 10 часов не должно было быть наблюдаемо никакого движения.

 

а) этого можно добиться переменой рода занятий

 

Если занятия затягивались, Спиноза прерывал их беседой со своими домочадцами желательно на самые тривиальные темы, или же, если те были заняты, устраивал гладиаторские бои пауков. Его настолько увлекали эти поединки, что он часто не мог удержаться от взрывов хохота.

 

б) можно отвлекаться на занятия, родственные основной деятельности

 

Когда мы говорим о необходимости для писателя перерывов в его творческой деятельности, нужно иметь в виду два момента:

а) писатель устаёт от непрерывного сидения за столом, и поэтому нужно научиться делать паузы во время работы; аналогично нужно давать себе выходные, как и на всякой другой работе,

б) и совсем другой род усталости – от многомесячного напряжённого труда изо дня в день на одной какой темой.

Во втором случае лучше всего от одного вида деятельности переходить к другому. Можно заниматься родственным видом деятельности, который может быть полезен в основном труде.

Отдых великого д’Агессо, канцлера Франции, маркировался переменой занятий: он касался литературы в самых разных её проявлениях. «Перемена занятий – вот моё единственное отдохновение, – вещал этот великий человек. – В век, напичканный страстями, моей единственной страстью является интеллектуальный труд».

Т. Браге отвлекал себя тем, что полировал стёкла для очков разных видов, или ремонтируя матинструменты: занятие слишком связанное с его основным трудом, заметим мы, чтобы служить полноценным отдыхом.

Рохольт (1618–1672), математик, физик, философ шлялся по магазинам и лавчонкам, где торговали механическими игрушками. Граф де Келюс проводил свои утра в ателье художников, а вечерами писал свои бесчисленные этюды об искусствах. Такова была жизнь этого любителя.

Некоторые находят развлечение в составлении трактатов на странные темы. Сенека написал бурлескное повествование о смерти Клавдия. Пиерий Валериан составил элогию на бороду. А недавно мы были свидетелями, как один весьма учёный муж с должной серьёзностью и любезностью выпустил «Эклогу парику».

Гольштейн написал элогию северному ветру, Хайнц – на осла, Менаж – «Превращение педанта-паразита в попугая» и даже «Петицию словарей».

Эразм написал, чтобы поразвлечь себя во время путешествия, свой панегирик Moria или глупости, которую наслаждаясь игрой слов^[12], он посвятил сэру Томасу Мору.

Салленгер, который развлекался на манер Эразма, имитируя его работу, написал панегирик пьянству. Он говаривал, что хотел бы прослыть таким же пьяницей, как Эразм – глупцом. Синезий сочинил панегирик на греческом лысине. Все эти бурлески были введены в моду эразмовой «Похвалой глупости».

Кажется, Джонсон в своей биографии сэра Т. Брауна заметил, что во все эпохи было особым смаком в искусстве показать, как можно возвысить низменное и сделать значимым малое. Этим амбициям, возможно, мы обязаны гомеровыми «Лягушками», «Комаром^[13] и пчёлами» Горация, «Бабочкой» Спенсера, «Тенью» Воверуса и «Квинкунксом»^[14] Брауна.

 

в) лучше всего отвлекаться на такие занятия, которые не требуют напряжения и/или доставляют удовольствие

 

Д'Андилли, переводчик Флавия, после семи или восьми лет ежедневных студий развлекался уходом за растениями. Барклей (1582–1621) автор «Аргениса», в свои отдохновительные часы был флористом. Бальзак развлекал себя набросками портретов карандашом. Пирезе находил неизъяснимое удовольствие в лоне медалей и антикварных курьёзностей, аббат Морелли – принтов^[15], а Полициан любил петь, аккомпанируя себе на лютне. Декарт все послеобеды наслаждался беседой друзей и ухаживал за своим маленьким садиком. По утрам, обдумывая свою систему вселенной, он релаксировал свои размышления, обхаживая нежные цветы.

Конрад аб Уффенбах, учёный немец, выгуливал после суровых занятий свой мозг в коллекции чекух знаменитых людей, методично рассортированных. Он вдыхал аромат Грейнджерит до своих последних дней.

Грэнвилл Шарп среди суровости своих занятий находил отдых в развлечениях на реке. Он был в приятельских отношениях со многими матросами речных баркасов^[16]: здесь он наслаждался добродушно-грубоватым гостеприимством и своеобразной музыкой. К нему часто обращались^[17] за услугами как к человеку выдающихся талантов и высокого положения. Его маленькие вояжи в Путни, Кью, Ричмонд и вынесенные оттуда впечатления были весьма улыбчивы для его литтрудов. «История его развлечений не может быть рассказана без аппендикса о достоинствах его характера», – замечал Принц Хор в своей биографии великого филантрописта.

Выдающий французский правовед, привязанный своей работой к Парижу, развлекался тем, что коллекционировал пассажи из классиков, относящиеся к сельской жизни.

Люди созерцательного склада, похоже, более склонны расслабляться в соответствии со своими привычками. Интеллектуалы любят глубокомысленные игры типа шахмат и домино, или спокойное ужение рыбы. Пэйли часто изображал себя с леской и удочкой в руках – странная особенность автора «Натуральной теологии». Сэр Генри Уоттон называл ужение «глупым временем, неглупо проведённым»: мы можем предположить, что его медитации и его развлечения шли в этот момент рука об руку.

 

г) умственные занятия нужно чередовать с физическими упражнениями

 

Кардинал Ришельё от своих трудов неправедных по борьбе с мушкетёрами приводил себя в чувство гимнастическими упражнениями. Однажды его застигли в соревнованиях со слугами, кто выше прыгнет на стену. Де Граммон, зная, как кардинал ценит это своё умение, предложил прыгать тому на спор, и, как подлинный придворный, после нескольких усилий так и не сравнявшись с кардиналом, признался в своей полной немощности по сравнению с ним. Эти были политические прыжки, и благодаря им он вошёл в доверие к первому министру.

Великий Сэм Кларк также был большим любителем физкультуры; развлекухой для этого глубокого логика были прыжки через столы и стулья. Однажды, застигнутый во время этих занятий своим коллегой-педантом, он сказал: «Ну вот, теперь надо прекращать, этот дурак идёт».

Сенека замечал, что среди отвлечений, подходящих литературному человеку, не след чересчур увлекаться физическими упражнениями: ну там накачкой бицепсов или умощнением груди^[18]. Такие упражнения отрицательно сказываются на умственной активности. Чрезмерная усталость отягощает душу, подобно тому как обильная еда притупляет тонкий вкус. Тем не менее стоик считал, что лёгкая пьянка^[19] философу не повредит. Увлечение, увы, слишком превалирующее среди наших поэтов, когда они восклицают:

«А ну-ка доставь сюда мне череп Бена Джонсона и наполни его водярой!^[20]

Такой же крепкой, которую пил и он, когда весь выводок

Красоток вился вокруг. И согласись,

Нет бессовестности в том, чтоб напиваться, как и он!»

Сенека заканчивал свою мысль великолепно: «какой сорт расслабухи ты бы ни выбирал, не медли переходить от телесных удовольствий к умственным: последним же предавайся день и ночь». Мозг можно питать весьма недорого. Ни холод, ни жара, ни возраст не могут его прервать. Отдавайся поэтому же обладанию тем, что может сделать приятной твою жизнь даже в старости».

 

д) лучший вид отвлечения – прогулка

 

Один остроумный писатель заметил, что «сад отлично прилажен к прогулкам сколара, который скорее хотел бы сократить, чем удлинить их». Есть в одном из писем Попа отличная характеристика тем занятиям, которым следует отдавать предпочтение пишущим людям. «Я, как бедная белка^[21], постоянно в движении, но это не клетка в метр высотой. Мои прогулки похожи на беготню хозяина магазина, который каждый день набегает милю или две перед своей собственной дверью, и при этом всё время в мыслях о своём бизнесе». Круг или два по саду часто счастливо заканчивают мысленный период, дают созреть блекотающей мысли, наполняют голову свежими ассоциациями, ведь мозг, как и тело, можно отсидеть всё время в одной позиции. Бюффон частенько покидал башню, в которой он сидел, чтобы выйти в сад и пройтись там немного. Эвелин любил «книги и сад».

 

 

С оригинальным текстом книги Исаака Дизраэли на английском языке и полной версией её перевода в авторской редакции Владимира Соколова вы можете ознакомиться на странице http://samlib.ru/s/sokolow_w_d/dizraelit.shtml

 

 

 

 

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в ноябре 2023 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: