Приемная комиссия

Мертвецкая

...И молодится месяц, уколот шилом ели
И скачет оттого, беспечен и несносен,
И ветер растревожил струны сосен
И трупы пели, пели...
Я слышал сам!

Я сам смотрел –
Оскалилось село,
Не страшно, челюсти оград пусты,
Мертвецкие дома в немом молчании,
В седом молчании,
И в палисадниках топорщатся кусты,
Нет, это кости!
Не страшно, бросьте!
Не страшно!

Собаки покусали тишину,
Она на снег истёкла синетенью,
И снова трупы – высохших растений
Что не стерпели, им в напрасную весну
нести пустоты тел...
И лес так заскучал и посерел.

Будто будильники
Стучат сердца старух до срока
Стучат, скрипят калитки,
Скрипят и стонут ставни,
Воют ставни!
Смерть смеется сбоку!
Я слышал сам, не страшно!

Нужны мне очень те сердца старух,
Мне бы спастись, пока снега не съели,
Пока луна, уснувшая на ели,
Застряла в иглах головой совиной,
И провода нависли паутиной,
На липкий иней ловят белых мух...

Секс

Апрель, поспели кошки,
Полился сок в постели липких улиц,
И мы проснулись
Наверно, понарошку мы проснулись
как пчелы в лоне у тюльпана,
И пахло –
хлоркой – ты, я говорил – грибами...
Конечно, нет! Всё аромат расцвётшего каштана
И одеяло – лодочка цветка...

На Муромской дорожке

В небесах у осени
Ледяные просини
Покачнулись ясени
Поднялись чуть свет
Шел Есенин старенький,
С бородой до пояса,
Муромской дороженькой в город Назарет

На треухе трепанном
Свил гнездо воробушек,
В бороде ракитовой
Затаился тать
а из сердца красного
Выросла березка,
Бросила поэта
И пошла гулять

Ливень

Случился ливень
(июль был ливнями обилен,
как летние удои молока),
Я весь промок,
мне матерщина мяла мякоть языка,
но мат в стихе –
мертвящая манерность. Впрочем, манеры не важны:
я в поле уходил, и там снимал штаны,
Потом свои,
Мне вожделела Lucy in the Sky:
Безумные алмазы сорвались,
И раскололи зеркала колодцев,
Я сразу осознал – не станет заебись,
Но отрезвляюще прекрасно: лето, ливень, солнце...

в супе времени
девяностые – волосы,
Зимой Дед Мороз приносил из Макдоналдса
коктейли, котлеты, коктейли.
(о, сколько дерьма в моем теле! –
котлеты, коктейли, котлеты)
А летом –
ссылали родители летом
в рабочий поселок,
На велосипеде носиться по пастбищам
Там я смотрел на свиней и на телок,
На лавке старухи собрали советы:
день в ноябре у коровы не вечен –
разрез ее чрева растворился влагалищем
рожая кишки и печень –
совет:
пойдут на котлеты.

Как-то раз мне захотелось раздеться,
Меня застали с руками на сраме
(Срам поэта – сердце),
«Не пугайтесь», – бросил я Маше и маме, –
«всё честно, чисто и просто,
без понта:
суть поэзии – коммунальное неудобство,
вроде ремонта»

Суть в том, что
Strawberry fields – не земляничные поляны,
Generation X не спасли пеликаны,
Кристальный корабль застрял в Арарате,
Сквозь палубу скоро пробились кусты
и трава. Что ж, пусть яппи пусты,
как поле для гольфа –
но(!)
хиппи прячут в себе персональных Адольфов,
(Ты Шикльгрубер, я Шикльгрубер)
Да, Мы – generation X в кубе
то есть XXX, что значит собой не объем,
а банальность втроем и неловкость вдвоем.

Счастливый от легкости бытия,
Но грустный от обреченности его
Я
пошел в армию
(Фисташки, Семечки, Орешки)
(Не всё же провинциями кормить казармы)
Так мой труд стал народу вовсе не нужен:
Нет ничего бесполезнее оружия
кроме цветов, но их любят девушки

цветы становятся плодами, на каждый плод находят свой запрет,
но революции – сердцебиение планет,
и я как хохол постоянно готов
надкусить, раз не съесть,
весь урожай запретных плодов.
Егор Летов жив, а я еще нет

Я очень способный на гадости:
(этикет стал техникой безопасности)
Я содержимое времени,
я – масса, сомнительный ком,
(что-то вроде котлет и коктейлей во мне самом)
и если еще я не стал противен,
то:
я
лишился девственности
в презервативе.
Абсолютная пастораль: дом и ужин
сирень и деревня, я и ливень...
Если Вселенной разрезать живот,
вылезет время коровьей кишкой,
и что станет
мне видно снаружи:
то,

Что Бог сидит в блоге,
но блог сидит в блоге,
(кто мне сказал бы, где сидит Блок?..)
Электричество равно реальность, все прочее – сон
Я – оплодотворивший минуту электрон
Ты – оплодотворивший минуту электрон
Мы время стянули, как сперма кожу,
Мне совсем не осталось «нельзя»,
Вкусного «нельзя»
Господи, добавь меня в друзья,
Господи, добавь меня в друзья,
Господи, добавь меня в друзья,
(Ctrl+V) ...Боже

Рыбак

Я видел, как завьюженный рыбак
в свое село устало возвращался...
Ему дымки над крышами – что палки у калек,
покой – что искалеченное счастье... Всё ему не так!
И в валенки набрался сочный снег
Ему неважно, ведь он сам набрался

да, дома мило –
Жена и ужин, и разложенный диван...
Она всю ночь его душила доброй грудью,
бросала бедра и улыбкою давила,
А он считал морщины на сосках,

(Ох, как неспешна ночь
в сплошной и тихий снег:
то мыши зашумят,
то тикнут старые часы
то захрапит подруга...
часы опять, и снова стрелки бег –
по кругу...
кругу...)

Числом их вышло как секунд в ночи
Он сбил свой счет, встревоженный востоком...
(там утро розой расцвело,
его окно потрогало рассветом)
....Встревоженный и скрипом водостока,
барахтаньем под боком
и пряным потом, и шепотом: «молчи,
я всё сама, не смей мешать мне в этом»...

о, зимней ночью много перемен:
неслышно треснуло застылое стекло,
но затянуло напрочь полынью, край в край,
и новый день начнется с лома,
и все вокруг – и небо, берега, и дом, дымки, сарай,
и в жизни каждый новый миг – все так знакомо,
ему все так знакомо...

О, если б тронулся вдруг лед,
Его бы унесло на льдине
в Мордовию, к чертям,
А там
Татарка в чистой телогрейке,
Которой...пусть шестнадцать лет,
Но косы черные – проталины в перине,
И печка в кафеле, в варенье тонкий рот...
ох, как бы он ее любил, татарку,
и грел бы на коленях, грел бы жарко
она бы целовала ему пальцы, вот,
И пусть, что утром подержался он за х..,
жить без любви теперь? увольте! Ежечасно
простонет он: «О, просто поцелуй,
целуй меня, целуй»... И стонет она просто...
И со стола от тряски скатился вдруг наперсток
И кошка с ним играет,
Всё прекрасно.

Мария

Что-то есть в тебе
Как что-то есть в Тибете
Та недоступная тонкость
(или тонкость тысячного журавлика в конверте)
Требующая от меня
Искать процент погрешности в твоих словах,
Замечать процент погрешности в твоих делах

в вагоне
становится совестно, когда покатится калека,
коснется локтями-колесами колен.
У калеки нет колен,
У нас на каждого – четыре. 

Да, от количества поцелуев на эскалаторе,
стали смешны скрипочки загсов
песочек пляжей, басок дискотек...
двадцатидвухлетний народ
ныряй в туннели,
залитые желтой электрической жижей,
эскалатор – палец, туннель – кольцо
«М» – на ступеньку ниже
«Ж»

Гроза

Грустно седому богу,
Грянул дверью дома
И побежал, вбивая в дорогу
Ржавые гвозди грома.

Ветром –
собаке в ухо
Градом порезал
клены
Каплей –
В уснувшую муху,
Разбавил водой
Граненый.

Встретил ее у стога
Орет из ребер бес декларацию:
Дождем ее потрогай –
Богам не пристало стесняться!

Грустно седому богу…

Июль

Масляно льется золото Азии,
Зной куполов распалил алый полдень,
В постели следы половых безобразий,
И я с утра зол и обескровлен.

Еду на пляж, где пиво в палатках,
Узкое танго, шары эскадрильями,
И тут купола на плечах и лопатках
Между ножом и куриными крыльями

Город раздавлен грудью жары
И в тротуаре квадратные кратеры,
В мазутном угаре висят топоры,
А с ними туркмены и экскаваторы
Жарко...

Площадь трапеции

(Кафе) Она села
И сразу –
До спазмов, до коликов,
Рвутся глаза,
В горле красный ком перца:
Я смотрю
Как под ее куцым столиком
Белый треугольник
Ширится в трапецию!

Выпила, встала,
Уходит,
Я за ней следом!
Ладони вспотели, когда потёк в ее ушко:
«Хотите, буду вам псом,
И собою, как пледом
Укрывать ваши ножки,
А хотите,
Буду игрушкой!..»

Отвечает:
«Вы меня задушили, достали,
Хватит,
Мне дурно!
Когда это кончится?!
Мне
до матери
Ваши радости-печали
И то, что вам в брюки
Залезло
Одиночество!»

А потом,
В пахнущей дизелем роще,
Мы пили спирт,
(Я закусывал ее улыбкой
И думал – что может быть проще?)
Если честно – то руки дрожали,
Рвали пуговицы,
И трещала по швам
Ее накидка...

Возвращаясь домой, под утро,
Когда люди шли на работы,
Вдоль дороги
Полил каждый куст
Кислотой
Своей радостной рвоты.

О Херувимчике

северный камень, площадь старуха –
дома, магазин, интим, ЧК,
А я смотрел облаку в белое брюхо
и чуть было не раздавил херувимчика

поднял на ладони – не жаба, не птица
с глазами Петра после третьего крика
Я попросил:
– разреши в тебя влюбиться,
но так, чтоб до дрожи, до нервного тика

как бы так все объяснить удобнее?.. –
совесть прозрачна как водочка шацкая,
есть Ира (господи, имя какое дурацкое)
второй курс, живет в Лобне…

я как в стену рассыпал слов тонну гороха,
в каждом камень тоски, так что все –
едва носишь ,
он оборвал:
– все не так плохо
Если еще разрешения просишь.

Девочка-диско

Среди унылых елок
Порушенный поселок –

Но небо полно синевой июня
И в теплом поле пахнет молоком,
Мы там смеялись в сумерках на сене
И размыкались трепетно колени,
Без джинсов я был наглым дураком,
И ты смутилась мудрости умений
(а в этом деле каждый голый – гений)

На стоге сена – выше всех вершин,
Как в шаттле – в небо,
вырастающе большим,
В ту тишь, потроганную шорохом машин,
Где горизонты оказались в яме,
Там дальний город расцветал огнями,
И звезды перемигивались с ним

...Так солнечною пылью сыплет лето,
...Так диско по-крестьянски
на день ж/д в ДК,
разрушенном слегка,
...Так в девочкиных пальцах сигарета,
Мне письма осенью (конечно, без ответа)
как снег, сомнутся в ком

А в теплом поле пахло молоком...

Как я подрался из-за женщины

Я вышел.
На небе был кризис, обвал,
Что ни прогноз, то
опечатка
Я попал в беломорский канал,
А вчера здесь шагал по брусчатке!

Она мне навстречу,
Город не для нее, как шахтер
Чумазый и потный!
Вдруг Ревность
(хуже чем горб – могила не лечит):
Ливень,
Еб твою мать,
Гастарбайтер залетный,
Слюнявит обрюзглой губой
Ее чистые плечи!

Никак не отстанет, она отбиваться устала,
Мои нервы звенят в злом и веселом аккорде,
Подошел, говорю:
«Не бойтесь,
я проучу приставалу!»
И зонтиком врезал по серой плюшевой морде!

Фри лав

Какая ночь,
И как же ты пьяна,
О боже!
Но все мои уловки наготове –
Так я ловкач ловлю тебя на слове,
и верно понимаю твой «быть может»

Какая грудь,
И как же ты пьяна,
Что даже дед Мамонов устыдился б,
Но надо бы признать – я сам напился,
Ползу, ползу в сиреневой накидке,
Ползу на Фудзи по следам желтой улитки,
Ползу в кровать...
Ах дайте скрипку, буду Моцарта играть!

Какая ночь,
Какая тайна мрака!..
Мой друг Есенин отлупил собаку,
Что подняла конечность на березу
Орет хозяйка – «бейте лимиту,
Не эту,
ту!»
И – в слезы…
Ну не Москва – тьмутараканьско царство
Стрелять их надо!
Спокойно граждане, на то есть государство
И мент сосед с глазами Миши Круга…

Снимай штаны, давай любить друг друга!

Водяной

Июньская ночь, тянет полынями
Проснулся город,
Умылся ладонями грубыми
Подавился город автомобилями
Закашлялся тяжко трубами

Я водяной,
На болотном диване,
Завернулся в одеяла душную тину
За окном – небо,
в алюминиевом тумане
Башня крана шеей журавлиной

На работу – не забота,
Просто мне летать охота!

Светлая осень

Светлая осень, аллеи, витрины,
Я сбился с пути, попал в паутину,
В хрустальное небо московских колодцев,
Под мертвые листья, холодное солнце

В твоих волосах спряталось лето,
Я уснул на плече,
а проснулся июльским рассветом,
В сухой траве, у кустов ежевики,
Я вышел к реке,
И услышал там крики

Ты плескалась в воде без одежд и волнений,
Но вредный Илья на косматом олене
Выбрал место
И перешел реку в брод,
Из-под легких копыт разлетелся октябрьский лед

Дурак

Ходил дурак, искал себе печали
А люди умные смеялись и молчали
И ничего ему
не отвечали

Осторожно!

А знаете ли вы, что вы,
Солидные и важные,
Жадно глядите в стихов моих
Сквозные замочные скважины?

А там – человек, такой милый, ласковый кролик,
В волосах – сабантуй-разгуляй,
Ведь он первый в стране алкоголик,
Тунеядец и разгильдяй!

Всем на свете доволен – истинный Будда
Но порой – глицерин – ненадежен и зыбок
Он гурман, его любимое блюдо –
Приглашения женских улыбок!

А еще он ученый! Соли слов, запятых кислоту
Он не глядя сливает в зловещую колбу,
И гремучая ртуть злыми рифмами рвет пустоту,
Осторожно! Не то дверью получите по лбу!

Красивая Россия

Красивая Россия раскинулась росою
Улыбкой белозубой березовая бель
Так заскучавший школьник
капелистый апрель
Был покорен распущенной косою –
Схватил ее портфель
И прыгал в лужах у подъезда облаками

(Фальцет асфальта рассыпался каблуками)
Она смеялась – разве не чудак?
И целовала – не для любви а так

А я уснувший солдат в соловьином саду
Я раскованный словом нарочным поэт

Как расплескался птицами рассвет!
Я дня тревожно жду