Когда она летала на метле...

* * *

Никто не ведал, что нам суждено,
Нас это до поры не волновало,
Казалось, впереди всего полно,
А оказалось – не всего и мало.

И в поздний час, когда с тобой вдвоём
Искали мы в забвении спасенье,
То верили: от страсти не умрём,
А коль умрём, то будет воскресенье.

Такой любви я больше не найду –
Беспамятной, нелепой и крылатой.
Где ты теперь, горишь ли ты в аду,
Как я с досады пожелал когда-то?

А я живу в потерянном раю,
И давит нимб на голову мою...

Фонари

Холодно у нас по январям,
От позёмки некуда укрыться,
И летят погреться к фонарям
Быстро коченеющие птицы.
И меня вот вьюга занесла
Вновь в твои объятья через годы.
Но не дарят фонари тепла
И совсем не делают погоды.

Жертвоприношение

Прошлое не ночью, а под утро
Навещать повадилось теперь.
За окном ещё темно и мутно,
В воздухе – предчувствие потерь.

И в душе ни благости, ни мира,
Шёпот мой не слышен небесам.
Сотворивший из любви – кумира
Принесён кумиру в жертву сам.

Я надеюсь, ты теперь довольна,
Сердцем всё оплачено давно –
И когда мне было очень больно,
И когда мне стало всё равно.

Когда она летала на метле...

Когда она летала на метле,
Я многое прощал – за тягу к выси,
За дикие глаза сибирской рыси,
За гордое презрение к хуле.

Да я и сам, о чём тут говорить,
В ту пору и бесстрашен был, и молод,
Но от людей таил сердечный холод
И волчий хвост привык от них таить.

Мы оба изменились, и она
По телефону врёт фальшивым басом,
Летает нынче только бизнес-классом,
Чужому мужу – верная жена.

А я не лучше, и моя тропа
Истоптана людским и козьим стадом,
И запах тлена чую где-то рядом,
И нет хвоста: он сам собой отпал.

В тревожный час, в вечерней полумгле,
Я, сильно постаревший и женатый,
Вздыхаю: было весело когда-то –
Когда она летала на метле...

Сонет непониманья

О нет, ты не дождёшься пониманья,
Не для того же я спускался в ад,
Чтобы гадать с покорностью бараньей,
В чём вновь перед тобою виноват.

Когда глаза откроешь среди ночи,
То, может, ощутишь в какой-то миг,
Что оказалась эта жизнь короче,
Чем перечень провинностей моих,

Что больше я с тобой ничем не связан,
Что можно ничего не обещать,
Что я уже нисколько не обязан
Ни забывать, ни верить, ни прощать,

И что теперь нелепо упованье
На прошлую любовь и пониманье.

* * *

Моя любовь похожа на вокзал:
Встреч суета – и проводы кого-то,
И даже если что не досказал,
Уже пропал состав за поворотом.

Моя любовь похожа на цветок –
Гибрид нелепый розы и сирени,
Колючий, чтоб сломать никто не смог,
И нежный, словно губ прикосновенье.

И водопаду горному сродни,
Грозящему пловцам большой бедою:
Ревмя ревёт, как прожитые дни,
В итоге пенной становясь водою.

Но главное скажу тебе, скорбя:
Моя любовь теперь не для тебя.

Рыбка

Меняешь тень побед на звон монет,
Но если мир твой изнутри разрушен,
Бессмысленно надеяться, мой свет,
Что ты построишь новый мир снаружи.

С годами всё туманнее пейзаж
И всё дороже право на ошибку,
И никому не нужен опыт наш
Ловить на суше золотую рыбку.

Пускай плывёт за синие моря
И там расскажет скатам и дельфинам,
Как письма замечательно горят,
Особенно – когда полить бензином.

И, тратя на рассказ весь рыбий пыл,
Под всплески плавников и скрипы вёсел,
Воскликнет: «Да, он так её любил,
Что от любви, наверное, и бросил!»

* * *

Прошу любви, как подаяния –
Былая гордость, где ты, где ты?
Давно покинул поле брани я,
И очи к небесам воздеты.
Там, скрытый облачками белыми,
От раздраженья строит рожи
Крылатый мальчуган со стрелами,
Что в нас попасть никак не может...

Сизиф

До поры непостижимо – и пока неинтересно –
Что назначили мне сверху или выбрали внизу,
Лето красное пропето, и цена ему известна,
А теперь иду по снегу и салазочки везу.

Никаких тебе спасений, никаких тебе спасаний,
Будь ты трезвый, будь ты пьяный или триста раз больной,
Ни суббот, ни воскресений, ой вы, сани мои, сани,
Мёрзлый груз десятилетий, что скопились за спиной.

Никогда не доводилось жить за пазухой у Бога,
Никогда ещё не бегал у Судьбы на поводу,
Только в качестве итога – эта белая дорога,
И ведёт дорога в гору, по сугробам да по льду.

Всё завьюжено в округе, холод – волчий, не собачий,
Даже если поскользнулся и над пропастью повис, –
Будет так, а не иначе, вот условие задачи:
Дотяну их до вершины – сани сами съедут вниз.

Обходя сторонкой горы, станут умники открыто
Потешаться над беднягой, что живёт не по уму,
А с немодным чувством долга, хоть давно уже забыто –
И кому я это должен, и за что, и почему...

Экскурсовод

            И была у Дон-Жуана – шпага,
            И была у Дон-Жуана – Донна Анна.
            Вот и всё, что люди мне сказали
            О прекрасном, о несчастном Дон-Жуане.

                        Марина Цветаева

Бонжур, гуд морнинг, чао и салют!
У нас тут всё взаправду, без обмана.
По просьбам дам сегодняшний маршрут
Мы назовём «Дороги Дон-Жуана».

Вон там трактир, где часто он бывал,
В библиотеке читывал сатиру,
А у фонтана страстно целовал
Почти ещё невинную Эльвиру.

Пройдёмте дальше: шпагу он скрестил
На этом месте с рогоносцем-мужем,
А после романсеро сочинил,
Что одинок и никому не нужен.

О да, сеньоры, жили в старину
Мужчины, что готовы верить в чудо.
Влюблялся часто, но любил одну,
И лишь одну её искал повсюду.

Казалось бы, нашёл, да вот беда:
Достигнутая цель уж не желанна,
Не так прекрасна и не столь горда –
И всё, аривидерчи, Донна Анна!

А списки донжуанские – подлог,
Иль, говоря по-нынешнему, – фейки,
Зато продать их Лепорелло мог
За мараведи... то есть за копейки.

Но он сумел и золото скопить:
Чтоб в списки те попасть, посеяв слухи,
Готовы были донны заплатить –
И девушки, и жёны, и старухи.

Так в кошельке пройдохи завелись
Дукаты, луидоры и гинеи.
Враньё, что правит женщиной корысть –
Тщеславье для неё куда важнее.

А с этого вот места (с давних пор
О том твердят и пишут постоянно!)
Окаменелой дланью Командор
В глубины ада бросил Дон-Жуана.

Однако, закрепился слух уже,
Что средь развалин, на природы лоне,
Пал жертвою обманутых мужей
Сей сердцеед. И тайно захоронен.

Но и другое слышно от отцов –
Что жив Жуан, что, путь земной итожа,
Любовью вечной грезит и готов
Бежать за нею, да поймать не может...

И вдруг, не поднимая головы,
Шепнула дама – та, что помоложе:
– Признайтесь, сударь, – может, это вы? –
Вы в профиль на портрет его похожи.

– Конечно, нет, сеньора, я – не он,
Хотя мне очень лестно, что спросили.
Жуан – высокородный гранд и дон,
А я... вожу туристов по Севилье.

* * *

Легко сказать – держись,
Яви нам бодрый смех.
А если тает жизнь,
Как на ладони – снег?
А если вороньё
Слетелось на погост?
Бодрячество моё
Пойдёт коту под хвост.

Последнюю беду
Не в силах заглушить,
Я камнем упаду
С твоей больной души.
И то, что было мной,
Осядет налегке
Пылинкою одной
У Господа в руке.

Баллада о красной розе

Король из западных земель
Угрюм был и жесток.
И не мягка ему постель,
И не пьянил крепчайший эль
С тех пор, как одинок.

Его супруга отошла
До срока в мир иной,
Ему двух принцев родила
И дочь, что королю была
Отрадою одной.

Как будто сон, прошли года,
Всё холодней ветра,
Прощаться скоро навсегда,
И чужаку он скажет: «Да»,
Ведь замуж ей пора.

О, как прекрасна и юна
Была принцесса та!
Кого же выберет она,
С кем поцелуется в уста
Пред Богом как жена?

И тут уж места нет тоске,
В груди её пожар,
Волна мечты под стать реке,
И роза красная в руке –
Счастливцу дивный дар.

Пред нею десять женихов:
Кто не скрывал седин,
Кто молод, кто на вид суров,
Кто улыбаться ей готов,
Но в маске – лишь один.

Как любопытна молодёжь!
Резвился в сердце бес –
Хоть некрасив он, хоть хорош,
А замуж за того пойдёшь,
Кто вызвал интерес!

В руке до крови розу сжал
Тот, кто скрывал свой лик.
От счастья кто бы убежал?
И маска, что к лицу прижал,
Упала в этот миг.

Кого же видит люд и двор?
Отцовский взор потух:
Не князь, не граф и не сеньор –
Пробрался хитростью, как вор,
В дворцовый сад... пастух!

Улёгся свадьбы шум и дым,
Где всем найдётся роль.
И тьмой от глаз чужих храним,
В опочивальню к молодым
Проник старик-король.

Обиды груз нести нет сил,
Уже он изнемог,
Хоть дочку сам благословил,
Но зятю спящему вонзил
С размаху в грудь клинок!

Оделся в траур весь дворец,
И люди говорят,
Что дочкой не прощён отец,
Печален был её конец,
Смертелен горький яд...

Напрасно смерть король зовёт,
Измученный виной.
Он только видит каждый год,
Как роза красная цветёт
На кладбище весной.

Баллада о повинной руке

            (По мотивам эпизода из повести
            Зинаиды Шишовой «Джек-Соломинка»)

Славься, любовь, мать надежд и потерь,
В чьей власти тела и души!
А леди Джоанна открыла дверь,
Супружеский долг нарушив.
Дубовая дверь так крепка на вид,
Но лишь скрипела уныло.
А леди Джоанна забыла стыд,
Чужого мужчину впустила.

Но можно ли, все приличья поправ,
Над мужней честью глумиться?
Измены тебе не простит старый граф,
Предстань пред судом, блудница!
Жалость совсем не уместна тут,
В защиту кто скажет слово?
За прелюбодейство публичный суд
Карает всегда сурово.

Палач, поострее топор готовь,
Зов милосердья не слушай.
Силён ты, да только сильнее любовь,
В чьей власти тела и души!
Леди стояла одна против всех,
Готова на смерть и муки,
И вспоминала любимого смех,
И губы его, и руки...

Суровые судьи закончили спор,
И взвыла труба из меди,
И перед толпой оглашён приговор,
Дарующий жизнь миледи.
Пускай голова не падёт пока,
Но дама про честь забыла,
Повинна преступная та рука,
Что дверь чужаку открыла.

И повелел беспристрастный суд,
Веско и непреклонно:
Так пусть же руку ей отсекут –
Ту самую, что виновна!
А председатель суда – не зверь,
Не в радость ему расправа:
– Какой же рукой ты открыла дверь –
Левою или правой?

И люди совсем не черствы, не тупы,
И лица вокруг – не рыла,
Советы доносятся из толпы:
«Скажи, что левой открыла!»
Миледи в груди подавила плач
И выглядит королевой.
И даже старый седой палач
Шепнул: «Отвечай, что левой!»

– Что же, отвечу Вам, Ваша честь:
Чужого я полюбила,
Да, в обвинении правда есть –
Его ночью в дом впустила.
И, как на духу, говорю теперь:
Любовь не удержишь замками.
А что до руки – открывала дверь
Обеими я руками!

Гоморра

Когда я в ночную гляжу пустоту,
Вдруг тени мелькнут из угла,
И вновь вспоминаю я женщину ту,
Что в нашей Гоморре жила.

Она иссушала меня, как суккуб,
И я задыхался не раз
В плену её красных от жадности губ
И жёлтых от похоти глаз.

Но верность была ей чужда и смешна,
При трепете тонкой свечи
Гоморрских мужей принимала она
В горячей гоморрской ночи.

И кто-то был нежен, и кто-то был груб,
А кто-то монетку припас
За блеск её красных от жадности губ
И жёлтых от похоти глаз.

И кто-то был сед, кто-то юн – ну так что ж,
Терпеть больше не было сил,
И я вынимал свой наточенный нож,
И ревность я кровью гасил.

Потом горожане, убийцу кляня,
От пастбищ Гоморры и нив
Камнями и палками гнали меня,
Изгнанием казнь заменив.

Она ж усмехалась, я был ей не люб,
И тыкала, как напоказ,
В меня краснотой напомаженных губ
И жёлтою похотью глаз.

Да будет ей месть беспощадна и зла,
И в этом поможет мне Бог!
Я в жертву ягнёнка принёс и козла,
Моля, чтоб Всесильный помог.

Жестокой насмешки я ей не прощу,
Пусть тонет в горючих слезах,
И красным от страсти губам отомщу,
И похоти в жёлтых глазах.

И был я услышан! Гром грянул с небес,
И сера, и пламя, и дым…
И город Гоморра в минуту исчез,
И женщина та вместе с ним.

Она испытала ли чувство вины? –
Не видно от гари и мглы.
Но были глаза, словно угли, черны
И губы от пепла белы.

Увы, слишком поздно я понял тогда,
По выжженным плитам скользя:
К тому, кто стирает с земли города,
Взывать о возмездье нельзя.

Иоканаан – Саломее

Пусть за этот миг сгорю в аду я,
Пусть утопит времени река...
Ты танцуешь, словно бы колдуя,
Юная плясунья, дочь греха.

Выжить – никакой уже надежды,
Коль тебе дано меня судить.
Вот с себя ты сбросила одежды,
Чтобы танцем похоть возбудить.

На мужчин глядишь ты слишком смело:
Нынче все – твои, а я – ничей.
И трепещет молодое тело
В отблесках оплавленных свечей.

Зал дрожит от криков и оваций –
Хороша, чертовка, хороша!
Вот и довелось мне упиваться
Тем, как воспарит моя душа.

И плевать, что после скажут люди,
И пустяк, что танец на крови.
Сам тебе главу свою на блюде
Принести готов я в знак любви.

Жизнь, как Ирод, зла, и нравы грубы.
Ты споткнёшься в танце, на бегу...
...А лобзать меня ты будешь в губы,
Только я ответить не смогу.

Взгляд

Бывает, что в глаза ударит свет –
И мир предстанет голым, скользким, белым,
А сам ты, хоть тебе немало лет,
Как заново из хрупкой глины сделан.
И вырвется из-под прикрытых век
Взгляд быстрый, оглушительный, мгновенный.
Таким на бритву смотрит человек,
Который как-то в прошлом резал вены.
Таким глядит измученный пловец
На берег, бесконечно отдалённый, –
В последний раз, когда всему конец
И набран полон рот воды солёной.
Но сам себе командует: «Держись!..»,
Безмерно поражаясь, замирая,
Что главное не понял он про жизнь:
Была ли эта? Будет ли вторая?

* * *

Довольно глупо – жить не по уму,
С надеждою смотреть в чужие очи.
Но время уточнило, что к чему
И по кому ночами гром грохочет.

Немало в этой жизни я узнал:
Как тернии не превращались в лавры,
Как по утру болит лица овал,
Как молча вымирали динозавры.

Не смог я узаконить жар души –
Ведь это ж беззаконие сплошное,
И если шепчешь сердцу: «Не спеши!»,
Оно в ответ стучит как заводное.

Да только мне известно наперёд:
Всего лишь миг – и кончится завод.

Мой возраст

Нашей дружбой мы оба богаты вполне,
И она нас надёжно хранит,
Но не надо про разницу в возрасте – мне,
Кто ровесник седых пирамид.

Кто к песку припадал, по барханам влача
Скудный скарб, с верой дом обрести,
И кого согревала меноры свеча,
Если холод пронзал до кости.

Были злыми наветы и колья остры
У спешивших на каждый погром,
И веками горят инквизиций костры
В несгораемом сердце моём.

Я отнюдь не вчера появился на свет
И признаться могу без затей,
Что я старше тебя на две тысячи лет
И на целое море смертей.

Сколько звёзд в небесах, ты попробуй, сочти,
Сколько в жизни потерь и разлук…
Так что рядом со мной ты – младенец почти,
Мой покрытый сединами друг.

* * *

В былых страстях уж не сгораю я,
Горючих матерьялов не осталось
В сырой душе... Ну разве только жалость,
Что не постиг я смысла бытия.

А кто постиг – молчание храня,
Едва ли нам откроет даже малость.
Своя дорога каждым выбиралась,
И яма будет каждому своя.

Мёд-пиво не струится по усам,
Порой не знаю: я реален сам
Иль стал игрушкой, вроде тамагочи?

Шагаю без оглядки за судьбой,
Лишь камни оставляя за собой,
И ставлю точки вместо многоточий.

Стансы

Когда моя падучая звезда
Забьётся, налетев на провода,
Откель уже никто её не снимет,
То не спасут ни ангел и ни бес –
Полягут все на глубине небес,
На самом дне. И я, конечно, с ними.

В ночных мирах и круговерти дня
Кто там захочет поминать меня
И вспоминать, что должен божеству я
Свою любовь? Она не задалась
И потеряла надо мною власть,
Не проклиная и не торжествуя.

Да и кому потребно лить елей,
Скорбя о том, кто не был всех милей,
Любителе не кислых вин и басен?
Не зря же говорил один шутник,
Что Гудвин недостаточно велик,
Поскольку недостаточно ужасен.

Я сам-то иногда жалею тех,
Которые, пернатым для потех
И прихотям в угоду человечьим,
По горло были вбиты в пьедестал.
Но для меня час этот не настал
И не настанет: мне хвалиться нечем.

А просто, на лету глотнувши льда,
Закашлялась в тиши моя звезда
(Ведь и у них случается простуда)
И сбилась с курса в дебрях января,
Впотьмах свой путь сомнительный торя,
Извечный: в никуда из ниоткуда.

 

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в октябре 2023 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: