В стиле ретро

Хранитель

Мой ангел в небеси играет менуэты.
Вчера ещё, как тень, он следовал за мной,
А нынче вышел срок, отбой пропели флейты,
Хранитель улетел, и пусто за спиной.

Да, он умел хранить, он в этом деле первый,
Умел бедовый нож от сердца отводить,
И вынуть из петли, когда откажут нервы,
И пьяному авто дорогу заградить.

Терпенья образец и ангельского долга,
Он так меня хранил почти до сорока,
Но наступил конец, я крикнул: “Ты надолго?” –
А он махнул крылом и взвился в облака.

Хранитель улетал, но по пути всё чаще
Оглядывался вниз и тихо повторял:
“Зачем хранить того, кто загодя пропащий,
Кто жизнь растратил зря и душу растерял?”

Его на небесах ждёт ангельское пенье,
Там арию ему сыграют на трубе.
А здесь остался тот, кто отдан на храненье
Лишь самому себе, лишь самому себе.

* * *

Ревут тромбоны на вокзале,
Из кожи лезут трубачи.
Мы обо всём уже сказали,
Теперь о главном помолчим.

И на последнем полустанке,
Когда домой возврата нет,
Гремит “Прощание славянки”
С одним евреем средних лет.

Марш перепонки сокрушает,
Грохочет медью по виску,
Но заглушает, заглушает
И боль, и горечь, и тоску.

Ах, какой чудесный лайнер!

Ах, какой чудесный лайнер! – вот билеты, дорогая,
Поплывём по океану прямо в прошлое с тобою.
Там другая атмосфера, обстановка, жизнь другая,
Мы успеем расплеваться с сухопутною судьбою.

Капитан – в парадной форме, и блестит на солнце кортик.
Пассажиры в первом классе франтоваты и беспечны.
А оркестр корабельный грянет: «Ты морской мой котик!»
(Этот марш я сам придумал – про любовь, что длится вечно).

Вот уже платками машут – до отплытия минута,
И шампанское открыто с громким выстрелом и пеной.
Посмотри-ка, нам досталась обалденная каюта,
И макрель на ужин будет, слава коку, обалденной.

Ты проблемами, мой ангел, не грузи меня сегодня –
В судовом журнале запись: я – Herr Niemandгосподин Никто (нем.), просто странник.
Ах, какой чудесный лайнер! … А когда убрали сходни,
Мы узнали: наш кораблик называется «Титаник».

В стиле ретро

Когда задёрнут занавес заката,
Показывает память, как в кино,
Того, кто на Амуре был солдатом,
На Волге с речниками пил вино,
Учил детей в провинциальной школе,
Носил значки, как будто ордена,
И был не из последних в комсомоле,
И верил в то, что родина – одна.

Он не привык и не умел сдаваться,
Всегда готов из храма гнать менял.
Жаль, поздно научился целоваться,
Чем сверстниц несказанно удивлял.
Он торопился жить – скорей, скорее! –
Как с ледяной горы, летел, скользя.
К тому же оказался он евреем,
И это было изменить нельзя.

А век гремел на площади парадом,
Вождей меняя в зеркале кривом.
И женщины ложились, как снаряды,
Всё ближе – в полном блеске боевом.
Придётся помотаться по планете,
Чтобы понять, спустя немало лет,
Что жизни смысл – не женщины, а дети,
Другого смысла, может быть, и нет.

Смотреть назад – недобрая примета,
Но он и Вечность – давние друзья.
К тому же оказался он поэтом,
И это было изменить нельзя.
Уж не надеясь выбиться в герои,
Вдруг осознал, прощаясь со страной,
Что жизнь бывает не одна порою,
А родины – и вовсе ни одной.

Когда-то он хотел быть капитаном,
Мечтал объехать сотни дальних стран
И переплыть четыре океана,
Но время сносит в пятый океан,
Которого совсем на карте нету,
Раскинутый не в ширь, а в глубину –
Тот океан, куда впадает Лета
И гонит Стикс тяжёлую волну.

"От обилия влаги ли..."

       Перелётные ангелы летят на север
       А. Городницкий.

От обилия влаги ли,
От предчувствия вьюг
Перелётные ангелы
Улетают на юг.

Серебристая вольница
Над домами парит,
То ль поёт, то ли молится,
То ли учит иврит.

Что грустить понапрасну нам?
Мы помашем вослед:
В этом городе пасмурном
Места ангелам нет.

Переписана набело
Песня долгих разлук.
Перелётные ангелы
Улетают на юг.

Антей

Мерцает тусклая звезда
В немыслимой дали…
Как тяжко знать, что навсегда
Оторван от земли.

Зачем я застил столько лет
Собою белый свет,
Когда в итоге смысла нет,
Когда опоры нет?

Я был, как вы, и жил, как вы,
О люди и кроты:
Не подымая головы
От вечной суеты.

Богов усердьем веселя,
Работал, сколько мог.
Но пробил час, когда земля
Уходит из-под ног.

И я сказал себе: «Чудак,
Перед тобою высь,
Ты жил не так, ты жил не так –
Попробуй, поборись!»

Я упивался той борьбой,
Пока хватало сил,
Сцепившись со своей судьбой,
Почти что победил.

А люди счёт иной вели
И ахали вдали:
«Ах, он оторван от земли,
Оторван от земли!»

И мелкой злобы не тая,
Что я не приземлён,
Насочиняли, будто я
Одной землёй силён.

Но помнит эхо древних скал
И помнит звёздный лес
Того, кто землю потерял
И не обрёл небес.

* * *

Я молчания не нарушу –
За меня всё прошепчет ветер
Под смывающей пятна фальши
Чуть косящей струёй дождя,
Еле слышно продует в душу,
Что пора уж распутать сети,
Что нельзя нам ни так, как раньше,
Ни по-новому нам нельзя.
Что любовь наша стала мукой,
Все сомненья плеснув наружу,
Все надежды топя в запрете,
Смяв сиреневые мечты.
Я тебе не скажу ни звука,
Я молчания не нарушу –
За меня всё прошепчет ветер…
…Но его не услышишь ты.

Монолог Кая

Да что же это делается, братцы? –
Как рано душу леденит усталость,
Уже не в силах весело смеяться,
Спасибо, хоть ирония осталась.

А помню, как тащили вверх салазки –
Крутой подъём казался пустяковым,
И верил я тогда в любые сказки,
Вверяя счастье сломанным подковам.

Мечтал: «Коль полюблю – так королеву!»
Сбылось: я полюбил, но – ледяную,
И чувствую, как холодеет слева,
И до весны едва ли дотяну я.

Ну вот и получили, что хотели –
Теперь куда нам друг от друга деться?
На брачной остывающей постели
Так зябко, что вовеки не согреться.

Ведь даже по ночам одно и то же,
Когда уж и постель – без интереса,
Когда объятье – как мороз по коже…
Но подрастает снежная принцесса.

А Герда – та на всё со мной готова,
Опять сулит любовь и тёплый дом мне.
…Из льдинок я выкладываю слово,
Но вот какое – я уже не помню…

В карете прошлого

Мы будем пить за тех, явленье коих
В пределы наших юношеских коек
Нам тонус поднимало и настрой.
О, где вы нынче – Светы, Риты, Наты?..
Хотя мы все давно уже женаты,
Вас вспоминаем с тайной теплотой.

Эй, кто подаст нам в прошлое карету? –
Проведать эту… или даже эту…
Ханжи заноют: «Бес в ребро! Каприз!»,
Но тянет с прежней силою влюбиться,
И пусть карета в тыкву превратится,
А кучер – в крысу. Я плевал на крыс!

Вдохнуть бы снова дух манящих комнат,
Где нас уже едва ли кто-то помнит:
Таких, как мы, дружков велик запас
У девочек, что на глазах умнели
И взять от жизни многое умели,
И нас совсем не ждут. А ждут – не нас.

Но это вздор! – Они нам будут рады,
И кто-то обретёт любви награды,
Да кто решил, что нам – не по годам?!
Так выпьем, старина, по сто на брата
За женщин, что любили мы когда-то.
И – стоя. Потому что пьём за дам.

* * *

Заскрипело времени колесо –
Вот и всё, любимая, вот и всё.

Нам разлук не выпало на «пока» –
На века, любимая, на века.

Уж казалось, пройдены все пути,
Только в рай потерянный – не войти.

Или есть тропиночка и для нас?
Дай-то Бог, любимая. Но не даст.

Письмо Моисею

Шалом, шалом, привет тебе, Моше!
Ту землю, что искал, нашёл ты ныне?
Во сне всё чаще плачет о душе
Твой блудный сын, оставшийся в пустыне.

Теперь короче дни, длиннее ночь,
А в остальном – обычная картина:
Здесь мой оазис, здесь жена и дочь,
Волы, ослы и прочая скотина.

Здесь моего шатра немая тень.
Здесь лишних сорок лет живу на свете.
А если нам назначен Судный день,
То так ли важно, где его мы встретим?

Мне говорили, что тебе видней
От прочих всех сокрытое до срока.
В пустыне, как известно, нет камней,
И это очень кстати для пророка.

Но я упал и руки распластал,
И берег свой обрёл, подобно Ною.
Мне повезло: ты для меня не стал
Посредником меж Господом и мною.

Все, кто ушёл, – в песках лежат давно,
Убитые смертельным переходом.
А я вот жив… Увы, мне не дано
Перед кончиной быть с моим народом.

* * *

Под уклон идёт дорога –
Видно, жребий мой таков,
Но гоню я от порога
Всех гадалок и волхвов.

Может, снова настрадаюсь,
Только это наперёд
Не предскажет Нострадамус,
А предскажет – так соврёт.

Ибо Тот, кто гасит свечи,
Кем измерена вина –
Не прислушается к речи,
Не заглянет в письмена.

Наказуя и врачуя,
Он своё воздаст всегда.
А людского не хочу я
Оправданья и суда.