Аудиенция, или Божественная комедия с Фаустом

А в преисподней была толчея страшная. Мы стояли, зажаты толпою колченогих, пузатых, слизистых тварей, те давили друг дружку, вперед протискиваясь, к хозяйской ручке. Он же плащом драпировался надменно, «чтоб не обслюнявили», объяснил; порой высовывал-таки длинные пальцы, раздавался звучный чмок, и осчастливленный бес, взвизгнув, в воздухе кувыркался. Помню ясно отвратного черта – красный, маленький, большеухий, рыжей шерстью поросший. Выскочив мне под ноги, на халат мой больничный уставился, после глянул в глаза мне, понимающе как-то глянул, и захихикал мерзко. Взъярившись, я пнул его ногою, только полетел он не в сторону, а почему-то прямо вверх, и над головою продолжал смеяться. Но провожатый мой гаркнул зло, и с удвоенным визгом мразь разбежалася в стороны. Смеявшийся же звучно лопнул, и к ногам моим слетела сморщенная шкурка. Воздушный шарик, подумалось мне.

…Нужно мне пояснить, что в адской тьме светильниками служили черти. От них исходил фосфорический свет: голубоватый, розовый, желтый. Если они собирались толпой, становилось светло как днем. Хотя, что значит «днем», в аду не бывает дня и ночи…

…И тут наступила кромешная тьма. Только блуждающие огоньки вдали. Я стоял один на бескрайней равнине во тьме. Ветер окреп, завывал. На секунду меня охватил ужас, потому что Его рядом тоже не оказалось. Я обернулся резко и хотел закричать, и тут увидел карету. При свете кучера. Глупо звучит, но ведь кучер светился: голубоватый бес сидел, помахивая хлыстом над двумя тощими клячами, освещая мертвенно-тусклым светом черный двуместный экипаж. «Едем же, едем! – кричал Он, придерживая дверцу от ветра. – Усаживайтесь». Может, трудно понять, но с неописуемой радостью кинулся я к ним, и даже этот склизкий, человекообразный кучер тоже радовал меня своим присутствием. Я не сел, а запрыгнул в карету, щелкнул кнут, и мы поскакали. Вожатый мой поднял верх, стало уютней, отстегнув плащ, ловко укутал меня, вконец продрогшего в халате. Я откинулся в угол, не в силах более ни говорить, ни размышлять.

 Так мы ехали молча, мрак нескончаемый кругом, далеко впереди – огни, и распевает ветер. Чертенок на козлах выделывал штучки: прыгал, вертелся, усаживался лицом к нам и хлестал через голову; наконец, превзошел самого себя: кнутовище встало вертикально на козлы, сам кнут обвился вокруг черта, тот вдруг начал вытягиваться, уподобился веревке и с размаху хлестанул по лошадям самим собою. Я смотрел равнодушно – новая, отрадная мысль созревала в мозгу. Очнулся же оттого, что Он посмеивался, глядя на меня. Сочувственно глядел, и снисходительно тоже.

«Ошибочка вышла, хе-хе, ошибочка, – говорил мне под стук колес. – То есть мыслите вы вроде и правильно, но – по большому счету – неправильно. Вы вот радуетесь, что вас провести не удалось, потому как догадались, что это – сон. И, наверное, так рассуждаете: положим, ад и существует, но лошадей, карет и кучеров в нем быть не может. Это глупая психология человеческая, представлять загробную жизнь в стиле жизни земной: с лошадьми, извозчиками, домами и мебелью. Не к лицу потустороннему миру быть столь похожим на мир людской. Неужто небесные силы не нашли бы более скорых средств передвижения? Да хоть бы автомобиль, в конце концов! Люди додумались, на небесах же – нет? Не говоря уже о каких-нибудь там сверхъестественных способах, да вот летал же я с этим исчадьем пару часов назад – чего же вдруг в карету пересели? О, да тут еще и столбы верстовые! Смехота. Девятнадцатый век, если не дальше. В чем же дело? А в том, дубина (это вы к себе так обращаетесь), что, в психушке сидя, ты уже действительно поехал умом, и это – сон твой кошмарный, или, скажем так, галлюцинация».

– Так ведь вы рассуждаете, верно, – колеса стучали, щелкал бич, версты пробегали, мрак сгущался будто, а он улыбался. – Только вот наивны ваши рассуждения. Техники никакой, вроде автомобилей, быть здесь не может, потому как она, проклятая – дело рук человеческих. А лошадь – она творенье божье. Автомобиль, конечно, практичнее, но ведь не признаваться в этом открыто его высокосвятейшеству! Правда, ездить верхом вы не умеете, и в порядке исключения пришлось внедрить карету, временно. И полетать можно, да только хватит с вас – и так уже позеленели. С вестибулярным аппаратом шутки плохи… Поди подташнивает? – он участливо теперь улыбался, и подвигался ко мне.

– Мне… не от этого плохо.

– Так отчего, отчего же вам плохо? Ах… От ржавых ножей и детских ручек на свалке? Ну конечно… Угадал?

И тогда он расхохотался. Давился от смеха, бил в колено кулаком. Меня передернуло. Между тем бесенок тоже будто развеселился, размахался кнутом, лошади понесли, карету разнесло так, что я боялся выпасть и вцепился намертво в сиденье. «Да не беспокойтесь вы! – говорил он в перерывах между приступами смеха. – Будет, будет вам теодицея! А-а-ха-ха-а!!»

А я глядел вперед, чтобы его не видеть. Кучероподобный хлестнул еще раз для острастки и оборотился ко мне, ухмыляясь, понимающе как-то ухмыляясь, и тогда меня вновь передернуло. Я его узнал. Тот самый, что лопнул было воздушным шариком.