Сейчас: там и тогда

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за июнь 2025:

 

На чтение потребуется 27 минут | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Свою эпоху Валентин Сергеевич продавал и покупал в одноэтажном каменном доме, в котором в не очень давние времена размещалось почтовое отделение. Сломав ненужные перегородки, повесив несколько лукавую вывеску «Лавка древностей», он и стал своим временем торговать.

Лукавство вывески в том состояло, что мало кто вслед за Валентином Сергеевичем соглашался его эпоху древней назвать, а, следовательно, и всё, что там продавалось, – антикварными артефактами. Лавка древностей – если не Диккенс, то хотя бы лет сто, скажем, тому. Это как минимум. Валентин же Сергеевич родился всего за два года до пятого марта, так что никак под эту мерку не подходил.

Он полагал, однако, иначе. И кто смел ему запретить? Так что лавка древностей, спрятавшись за недавно воздвигнутыми домами с непомерными ценами за каждый квадратный метр бытия, была полна буфетами и шкафами, столами обеденными и письменными, картинами и статуэтками, стульями, торшерами, лампами и многим иным послевоенной эпохи и далее вплоть до конца эпохи великой, что Валентин Сергеевич в лавке своей продавал немного дороже, чем покупал. На это и жил, с каждым днём всё хуже и всё печальней.

Что, пожалуй, легче всего объяснить тем, что владелец лавки, несколько лет назад овдовевший, старел, и хоть с детьми своими связь сохранял, но жили они далеко, в доступности совершенно не шаговой. Сын жил в Нью-Йорке, где занимал приличное положение в хайтековской фирме. Дочь обитала аж в Аргентине, куда её любовь и замужество завели. Так что внуков своих Валентин Сергеевич знал только по фото и видео. Они приветствовали деда, размахивая-помогая себе руками, на очень ломаном русском, что было Валентину Сергеевичу обидно, печально, но что тут поделаешь.

Каждое утро, в заключение цикла по ретро-моде волосы назад зачесав и пройдя от дома до лавки древностей около получаса, он в десять часов её открывал, как на табличке написано, а в восемь часов закрывал и шёл домой ужинать, смотреть телевизор и спать.

Долго так продолжалось, кроме причёски: нечего стало зачёсывать.

Эпоха, которой он без особых взлётов, однако же, и без безвозвратных падений с десяти до восьми торговал, была ему знакома гораздо лучше иной, в том числе той, в которую пришлось торговать.

До того, как пришла мысль о торговле, он работал инженером-конструктором разнообразного оборудования вплоть до закрытия проектного института, в котором дослужился до заведующего сектором, начав с должности инженера сразу после диплома.

Свою эпоху Валентин Сергеевич очень любил. И было за что, хотя та не слишком отвечала взаимностью. Видимо, несмотря на ветреность и непостоянство, её любили слишком сильно и очень многие, так что – я одна, а вас много – всем ответить она не могла.

Двухкомнатная квартира – всё, чем она Валентина Сергеевича одарила. Здание лавки древностей уже от другой, которую своей не считал, перепала, и то благодаря чистой случайности, когда здание почты продавалось за тьфу, за сущий бесценок.

Поначалу товара, в основном мебели тех светлых лет, было в избытке, а покупателей мало. Тоска по тонконогим торшерам и на курьих ножках сервантам в народе ещё не проснулась. С тех пор прошло десять лет, положение изменилось. Покупатели стали искать не просто светлые в прошлое ушедшие юные годы на курьих ножках, но предметы, которые не грубо, но зримо их напоминали. Описывали Валентину Сергеевичу свои мебельные заветности, он их искал, а когда находил, радовался вместе с клиентом осуществлённой, точней сказать, овеществлённой мечте.

Иногда вместе со скромным наваром Валентин Сергеевич обретал собеседника, сидящего в узком кресле на гнутых ножках рахитичного вида, с которым порою встречался – вспомнить годы былые, спутник, Гагарина, анекдоты про Хрущёва, про Брежнева, фильмы, телевизор и прочее, но только приятное, не очень серьёзное: оно обычно было печальным. Когда рисуешь живыми светлыми красками, картина получается исключительно светлой живой. Разве не так?

Хорошо шли картины того светлого времени. Пейзажи, даже портреты, жанр хуже гораздо. Это не были мастера соцарта первого ряда, пожалуй, и не второго. Но то, что приходило и соответственно от него в народ уходило, было по-своему лучше самых признанных первачей. Чем? Тем, что эти работы были без изысков, светлее светлых, характернее характерных, если вы понимаете, о чём я толкую.

Не только, понятно, такое к нему прибивалось. Океан много чего на берег выносит. Прибивало и другие эпохи: двадцатые великолепные годы и блестящий Серебряный век, разные осколки иные. Ничего не отвергал. Но с родной эпохой не смешивал. Случайным чужим временам была отведена рядом с главным залом светлого времени комната, в которой когда-то выдавали посылки отнюдь не из прошлого.

Приобретя какую-то вещь, Валентин Сергеевич её исследовал очень тщательно и дотошно. Если, скажем, это был письменный стол, ощупывал пространство за ящиками выдвижными, словно задние мысли искал. Там часто застревали всякие бумаги, тетрадки, порой весьма любопытное находилось. С большой долей неловкости читая, предполагал сюжеты не только забавные, так что долго, бывало, решал, звонить продавшим или от греха подальше не стоит. Иногда решался, звонил: так и так, нашлась записка, не хотите вернуть?

Книги – особая тема. Обычно не покупал: не продаётся. Разве что из ряда вон, к примеру, с автографом. Одну с двойным Ильфа-Петрова на «Двенадцати стульях» оставил себе, на видном месте у входа на резной столик дореволюционной работы в раскрытом виде выложил – пусть посетитель любуется. Тогда и пришла мысль сделать новую вывеску.

Привела она новых покупателей или нет – это вопрос, на который ответа не было, но многие, даже не заходя в магазин, глазели, рассматривая разбегающиеся стулья не ильфо-петровской, а его светлой эпохи, за которыми гонялись похожие на своих творцов великий комбинатор и предводитель дворянства, к тому времени бывший.

Книги не покупались – читатели вымерли. Зато прекрасно покупались полки для книг, лучше румынские из цельного дерева, чуть хуже – чешские, немного пожиже. Продавцы полок книги сносили на мусорку, а купившие и повесившие на стену укладывали там всякие фарфоровые безделушки и одну-две книги для виду: и мы шиты не лыком, не пальцем мы деланы.

Приносили на продажу альбомы с марками. Тоненькие – детей и подростков, и фолианты – золотом имя, фамилия, отчество собирателя. Готовы были продать за копейки, но никто марки нынче не собирал: не продавалось. Не собирали и спичечные этикетки, открытки, монеты – собиратели вывелись.

Несколько альбомов с марками, в лавке осевшие, годами лежали. Пока какой-то мальчонка не повадился ходить их листать. Вначале Валентин Сергеевич думал, что пацан потихоньку марки притыривает, но нет, убедился: мысленно напраслину возводил. После чего всю залежалую филателию ему подарил. Тот, ошалев, стал тараторить, что на такой клад у него денег нет, а когда дошло, что подарок, схватил альбомы и больше не появлялся.

Мебель, которой более всего лавка древностей торговала, требовала ухода и ремонта. С этой целью являлся Иван Петрович, народный умелец, который, в отличие от других, не только не пил, не курил, но и не воровал, что по нынешним временам, да и по светлым была редкость невыносимая. Впрямь, когда все воруют, не воровать как-то не совсем и прилично. Умел Иван Петрович отремонтировать всё. И железо, и дерево, и электрику, если была бы надобность, и компьютер бы починил.

Одно Валентина Сергеевича огорчало. Хоть единственный работник его был из той же эпохи, но светлой её не считал. Напротив, вспоминал случаи тёмные, тяжёлые: того ни за что посадили, этого ни за что расстреляли, деньги вбухивали в ракеты и танки, вместо того чтобы жилья строить больше и лучше и людей кормить сытней и разнообразней.

Петрович прав был, конечно. Валентин Сергеевич с ним соглашался. Всё было так. Только ужасно неприятно эти рассуждения слушать – будто самое дорогое, его время, его светлую эпоху, ни за что ни про что навсегда отбирают.

Если у человека нет времени своего, где ему прикажете жить? Поэтому, когда Петрович на работу являлся, Валентин Сергеевич в какие-нибудь бумаги вроде бы как углублялся: занят, не до тебя, не приставай со своей чернухой, от которой куда глаза глядят охота бежать.

Впрочем, это только слова. И глаза особо уже никуда не глядели, и бежать было некуда. К сыну в Нью-Йорк? К дочери в Аргентину? Не очень они и зовут, разве для вежливости бросят по скайпу: приезжай, отец (это сын), приезжай, папочка (это дочь), погости (и он, и она).

Он их не зовёт. Знает, что не приедут. Так что внуков ему не видать. А увидит, то не понять. Мало того, что язык – из времени совершенно другого, не только мебель не та, но и всё остальное. Это благостный Диккенс внучкой героя своего одарил, а его судьба – лавкой и одиночеством. Правда, у того, несмотря на внучку, светлого времени не было.

Приехать? Ну, да. Всё брошу и полечу. Без денег – можно и наскрести, без языка – его взять откуда? Закрою лавочку на замок, а вернусь – всё разокрали, кончился бизнес, на пенсию, Валентин Сергеевич, не хрен по Нью-Йоркам шастать, по Аргентинам скитаться.

Намекал Валентин Сергеевич детям, что после смерти ждёт их наследство: квартира плюс лавка древностей, но те на его намёки внимания не обращали, думали, наверное, перелёт станет дороже.

Ошибались дети, конечно. Не те времена.

И правда, времена были не те. Только как в те воротиться? Часто, задремав в ожидании покупателя или же продавца, Валентин Сергеевич в полудрёме, в тумане видел те незабвенные времена. Главное: тот чёрный ящичек на стене с динамиком, рябой тряпочкой пыльно прикрытым, из которого в его детские уши влетел майор Гагарин прямо из космоса, где раньше спутник летал.

Видел те времена. Но всегда просыпался.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2025 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: