Ты

 

Купить в журнале за декабрь 2019 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 6 часов | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

От платьиц, игравших в классики, пискливо хохоча по-испански, меловые следы на асфальте. И это ты никогда в жизни не делал. Мгновенно – копье в руке рыцаря печального образа, пронзающее пшенично-небесное пространство Ламанчи, плантации ветряных мельниц, вырабатывающих электричество и национальную память. И тут же – ассоциациями не управляют – еще одно никогда: внутри ни одной мельницы не был, ни разу и никогда. Пустяшное «никогда» током ударило, дымом мучным ослепило. Когда мололось зерно, мучная пыль стояла столбом, мельник кашляет, надрываясь. Теперь его нет: электричеству соглядатаи не нужны.

Без мельниц можно и обойтись, а жить с «никогда» невозможно. Даже самый зряшный пустяк, самая малая мелочь должны иметь шанс хоть раз в жизни случиться. Немедленно кусочек мела сыскать, пару метров сухого асфальта внимательно расчертить, невнятным смыслом наполнив, и поскакать, глупо ноги коряча. Зияющее «никогда» вывести, как пятно на одежде (репутации, совести). Изгнать, извести, изничтожить.

Но не исчезает, на стене появляется. Правда, Великий-царь-Петр – он был очень высоким – послюнив палец, потерев пятно на стене, установил: чернила, мол, новые, о чем в книге посетителей и записал. Швырял чернильницу Лютер или же не швырял, оставил пятно на стене или же не оставил, подновляют его или нет, вовсе не важно. Как, впрочем, и то появляется пятно на стене твоей комнаты или нет. Живут там другие. Ремонт делали множество раз. Но, вот, из памяти – столько-лет-столько-зим-переездов-отъездов-ремонтов – не исчезает.

Перерыв был большой. Получилось в целое лето.

Было два варианта: у нее или же у тебя. На природе – один раз попробовали – весьма неудобно. У нее: в сталинском доме огромная кухня, из нее выкроена без окна комнатушка. Шаг от двери – кровать. На ее длину всё остальное: тумбочка у подушки, магнитофон у ног на подставке. Из магнитофона, в который ты стихи начитал, кого-то стерев – не было чистой бобины – Высоцкий (Окуджава, Галич), громко (чтобы остальные звуки были не различимы), но всё же не слишком (чтоб не подумали: магнитофон не играет, а заглушает). Кровать узкая: рядом двум телам не уместиться, так что без изысков.

У тебя – днем, когда никого, большое неудобство, но делать нечего – гораздо вольготней. К тому же, раскладной диван – не на одно тело кровать. Звонишь на службу, зовут, не могу, что скажу, приезжает. Таким образом, в первом варианте проблема с пространством, во втором же – со временем. Всё хорошо не бывает.

Лето кончается, приближается осень. Вдруг – оспинка на лбу, над левой бровью – позвонила, просто так, приезжай, приезжает. Выхожу замуж. Понятно. За кого? За того. За того? За того! Чуть-чуть с надрывом, но ты звать замуж не собираешься ни завтра, ни послезавтра. Это тебе, и кладет на стол, тот, где стекло треснуло, справа отломанный край прилагается.

Отвлекаюсь: дуэль и смерть Пушкина, Щеголев, мистификатор известный, о котором остроумец сказал, что Пушкину надо было б жениться не на Наталье Николаевне – на Щеголеве. Книга редкая. Приятный подарок. Может, хорошо, что замуж уходит?

Что ей сказать? Она умная. Она нервная. В лифте не ездит: клаустрофобия. Если с тобой: прижимаясь, спасается, тобой от себя. От деспотичной матери, как из лифта, замуж рвется давно и настойчиво: нащупав ногою дно, легко оттолкнувшись, поплыть по течению долго и счастливо.

Ты ей: «Давай». Она: «Не могу». Ты: «Почему?» Она: «Завтра свадьба». Ты: «Ну и что». Она по-библейски: «Обычное женское». Ты: «Ну да ладно». Она: «Хорошо». Ты: «Совет да любовь». Она чуть нервно: «Спасибо». Ты: «Раздевайся». Она: «Хорошо».

Артикулировалось четко и однозначно. Отношения: не сбоку, не сзади, без лишних экивоков, лицом к лицу, значит прямые. Однокоренной связи не чувствовал, подозревая, что ко всему относилась немного иначе, может, чуть тоньше, может, чуть с задней мыслью. Ты внимания не обращал, потому, вероятно, что не научился прислушиваться к шепоту женщины, удерживающей змеино скользящее время губами, руками, всем телом, светлеющей тенью своей. Спустя годы узнаешь: редкая эту метафизику осознает.

Не было это любовью: противоборством, преодолением, отречением и слиянием. Настолько не противоречиво, что подлинным быть не могло. Даже происходя здесь и сейчас, случалось где-то когда-то. Ты, иным занятый текстом, на это внимания не обращал. Она это давно поняла, потому принесла тебе смерть и дуэль и разделась.

Для дуэли противника не было. Дуэльные пистолеты в запасниках по требованию милиции были просверлены. Шпаги спилены. Секунданты разошлись по домам посудачить – от «судак», что значит «плохой, скверный судья» – на кухне.

Прощались не долго. Ушла, как обычно, оглаживая перед собой пустоту. Ничего не изменилось: не поплыли в воздухе рыбы, и птицы в воде не полетели. Вспоминает? Жива? Прошлое ворошит? Скошенное необходимо ведь ворошить, иначе сгниет.

Чем дольше был с человеком, тем тяжелей расставаться: ассоциации разветвлены и многочисленны. Расстаться, порвать – от себя оторвать, на скаку куски отрезая, коню верному скармливать. Как сеном ни запасайся, не хватит – собой кормить, скакуну груз облегчая.

В пятне на стене Петр, появись, не усомнился бы, палец бы не слюнявил. Принимая очертания насмешливой рожицы, пятно вопросительно морщилось, иронично являясь в ответ на слова, не в тон веку возвышенные. Как-то, подавившись криком-всхлипом-рвотным-спазмом-эпохи: перемен, издеваясь, оно приняло очертания страны для любви невыносимо огромной.

Пятно удивляло и раздражало, исчезая, чтобы вернуться. Привык. Подумывал о повторении эксперимента, но никто скоропостижно замуж не рвался. Оставалось с ним жить, учась снисходить к слабости Лютера и музейщиков, и Петра, то восхваляемого до небес, то до адовых глубин проклинаемого.

Так и тропа: то ввысь, до небес, то вниз, до преисподней. Где пройдет – там пройдет, что пересечет – то пересечет. Повезет с земляничной поляной – поешь земляники, в комарье воткнешься – выскочить торопись, сухую корку здравого смысла жевать. Желтый высохший лес, кипящее астматическим удушьем болото, втоптанная в ужас земля – прочь, нечистое сгинь, и безлунная ночь черной тушью наметит очертанье тропы, и утренний голубь, архаично родственный желтому – лебедю, нахохлившись, проворкует.

 

Иди, помня: сколько бы ни прошел, дочитал только до середины.

Иди, буквы вынимая из кассы, живущие во времени слова набирая.

Иди, вдыхая горючий воздух сгоревшего времени.

Иди, по пути очищая от сора карманы и душу, соскабливая и срывая, не порывая, вовремя расставаясь.

Иди, размышляя: числить природным явлением или знамением счесть.

Иди, познавая: не горящие рукописи крысы голодные пожирают.

Иди, опасаясь тех в белых венчиках, плевками подгоняющих идущего впереди, чтобы скорее убить.

Иди, теряя единственные слова, одинокое всесилье созвучий.

Иди, лови сачком звезды в воде, думая о самоубийстве: мысль эта спасительна.

Иди, постигая: тропа – единственное утешение, назначенное изгою.

Иди, вслушиваясь в диалоги – иногда до смерти хочется диалога, чтобы увериться в его сущей бессмыслице.

Иди, обретая печальную ясность, мутные иллюзии соловьиных садов оставляя.

Иди, уже зная: измочалившаяся верёвка непременно порвется, лучше ее вовремя перерезать.

 

Шёл и обрёл – не заметил, потерял – и не умер. Прислушайся. Там, где рощу огибает тропа, ведущая туда-не-знаю-куда, слышен дятел, его никогда ты не видел, а я не увижу, трудолюбиво время долбящий. От деревьев – предвечерние тонкие, скользкие, длинные тени. Жизнь – это свет, свет – это тени, тени – везде.

Тень – порождение темени, тьмы. Тень низкой тучи зловеще ползет по земле. Тень забора расчерчивает тропу, ведущую в царство теней. Тень голубя скользит по ковчегу, в нем невиданной красы Ноевы звери. Может, будущее можно проверить, на волю голубя выпуская? Вернулся голубь – руки от безнадежности опускаются, не вернулся – тем более, к чему напрягаться?

Подвластные свету, мечутся тени, маясь от невозможности воплотиться хоть в голубя, над ковчегом летящего, хоть в иного его обитателя. Шорохи мышьи в трюме стихают, изводясь от запретности совокупления, от невозможности вылиться в звуки. Не случившееся жаждет быть.

Клетки у входа с курами-петухами, аквариумы с рыбой-кишением-водным – выбирай: сварят-зажарят-украсят-и-подадут, а ты ткнешь-пальцем-сядешь-съешь-заплатишь-уйдешь, унося с собой тень – образ съеденного живого, угадывающегося едва, как в абстрактной живописи предметы в ритме красок и форм.

Тенью наделено всё сущее – в зной от солнца укрыться, зимой – от въедливого взгляда чужого, черного сглаза. Стоя над пропастью, за миг до того, как воспоминания оставят его, человек отбрасывает тень, часто, что обидней всего, в пропасть, в которой исчезнет. Тень следы заметет, размоет и припорошит – преследователи не заметят. Неужели никем никогда не была ода тени написана? Быть такого не может. А что по-вашему это? Слушайте ее, сравнившую юношу с яблоней: В тени его, вожделея, сидела я, и рту был плод его сладок.

Вот как нужно отбрасывать тень!

Когда один, тень не дает умереть от одиночества: ты, тень и осколочек света. Самый тусклый фонарь в самую промозглую ночь, и мечтай о корриде, получай наслаждение от плясок со смертью, воплощаясь в быка или тореро. И в миг высшего, непонятного счастья тень заглянет в пещеру – всплески, промельки, проблески – прошелестит, водоворот времени успокоив, нежной рукой коснется лица, глаза блаженно закроются, губы желанно сомкнутся.

И тогда тень тучи исчезнет, голубизна воссияет, и в ней стенами из огня обнесенный явится город, в него вольется тропа и по улицам, яшмой мощенным, обовьется вокруг изумрудных домов, огибающих сапфиром сияющий Храм. К жертвеннику тропа поведет, сложенному из великих, самых значимых, замечательных слов, где курятся, в голубизну восходя, прекраснейшие созвучия. Их подхватывают, к подножию престола дыханьем возносят. Ты по праву рождения войдешь в Храм, куда только жрецы имеют право входить. И вдоль тропы будут левиты стоять, песнь воспевая: Душа наша, как птица: спаслась от силка ловцов, силок сломался – мы спасены.

Подхватив слова, поведут к Святому святых, куда лишь Великий жрец, сняв одеяние, сверкающее золотом и разноцветьем каменьев, в белой одежде в страшный великий День искупления имеет право входить. Он войдет молиться за всех, и все за него будут молиться: чтобы вышел живым, всем жизнь возвещая, а не остался внутри, смерти всех оставляя.

Там остановишься, не понимая: на небе ты или ты на земле, где вырублено место для неба.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за декабрь 2019 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению декабря 2019 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.