Без руки, без ноги, посередине хвостик…

 

Земля наша – на страдания, болезни и смерть. Но так же – на открытия, вырост и господство. А ещё она – на радость, творчество и содействие Всевышнему.

И чего только не увидишь в больничной палате!

 

 

 

 

 

*   *   *

 

У литератора во время работы всегда есть возможность подправить текст, усилить сюжет, добавить героя… А что же у хирурга? Резать приходится один раз и навсегда!

Писатель готовится, бывало, годами, пропитываясь идеей, и рожает, наконец, себя в тексте. Хирург стоит над больным, как над чистым листом бумаги, и всё, что он в лучшем случае знает, держа в руке скальпель, это предварительные диагнозы от других врачей и, собственно, симптомы самого больного.

Опыт, опыт и ещё раз опыт даёт уверенность и практические знания, которых не получить на семинарах и лекциях. Иначе… Мы ведь знаем, сколь обидными, непоправимыми бывают ошибки любой, даже самой современной медицинской диагностики, от сельского участкового фельдшера и до УЗИ современных клиник.

Уверен, в моём случае мой врач принял верное решение – оперировать запущенный гангренозный аппендикс, разрезав живот от пупка и ниже. Могло быть воспаление брюшины. Тем более такие последствия учитываются не одним врачом, а рассматриваются коллегиально, со своими ассистентами или специально приглашёнными «братьями по скальпелю».

Подолгу сижу в проходе хирургии на диванчике, обтянутом дермантином. Санитарка открывает шкафчик, расположившийся внизу и прямо в стене, достаёт оттуда личные вещи выздоровевших. Скоро и мне домой. Почтенного возраста реаниматолог и молодой хирург Навиль, помогавшие Вадиму Юрьевичу и веселившие меня в операционной, проходят мимо. Не помнят меня или уже просто давно свыклись с нескончаемой вереницей однообразных и скучных больных.

Но Навиль и сейчас, стоило мне заговорить с ним об операции, то ли серьёзно, то ли опять в шутку объяснил: «аппендикс ваш отвалился, только кишечником был прикрыт!» Я тут же представил в своём животе блуждающий аппендикс, пытающийся спрятаться от моего хирурга за кишечником. Только забыл спросить Навиля, за каким: за толстым или тонким кишечником?

 

 

*   *   *

 

Ещё засветло в понедельник побывал на нашем отделении по приглашению отец Максим, протоиерей из храма, что на Косыгина. Сын был ходатаем перед матерью своей, Ларисой. Она тут же, в женской палате, вышла, прихрамывая, на собственную исповедь к молодому батюшке. Долго общались они в фойе у сестринского поста, окружённые комнатными цветами, горшками с зеленью: она, кающаяся, покорно сложившая руки на коленях – сидя на краешке дивана, он, служитель Бога – стоя или вприсядку перед ней.

Подхожу к Ларисиному сыну Олегу. Он со свечой стоит чуть поодаль от отца Максима с матерью, высокий, чернобровый. Сейчас он здесь, в таинстве исповеди и причащения за дьякона оказался, помощником отцу Максиму. Спрашиваю:

– А что это батюшка пришёл к нам, треба такая?

– Не совсем. Не треба, просто пригласил я отца Максима, чтобы мою маму исповедовал.

– Ей тяжело, наверно, ведь священника зовут, когда уже совсем плохо?

Олег смягчил ответом:

– Что вы! Всё хорошо, это чтобы выздоровление у мамы быстрее было. Нога у неё.

У Ларисы в руке горящая свеча, на лице тихая умиротворённая радость. Даже я, в сторонке, что-то почувствовал. А отец статен, круглолиц, чернобров, каким и должен быть духовный пастырь, маяк во Царствие. Но как же долго проходит его служба!

Держу я таинственную свечу (сам напросился в помощники), отец Максим дал, доверился, не испросив даже – в кого верую. А если буддист? Долго пели они молитвы поочерёдно с Олегом, стихиры, помянув в них, кажется, всех святых – от Адама до Иоанна Кронштадтского.

Отец елеем помазывал «новорождённую» в исповеди рабу Божью Ларису, пел молитвы покаянного ряда, и нас с Олегом после чтения разрешительной молитвы благословил, возложив маленький храм-домик на темя наше. Только не могла мать Лариса, как водится, на коленях встать, но будучи покрытой приуготовленной заранее епитрахилью, целовала поднесённые к губам с импровизированного аналоя, устроенного отцом Максимом прямо поверх коридорного шкафчика, крест и Евангелие.

Получила раба Божия напутственное благословение, приняла Святых Даров, причастилась. Два раза с ложечки отпила Лариса. И в третий тоже раз, но уже пила из мензурки – Чаши Святых Даров, касаясь губами края её, будто ребра распятого Спасителя. И дал ей священник кипячёной воды запить из пластикового стаканчика… Здесь все страдальцы болящие, поэтому разрешено по негласному закону отеческому и покаяние, и молитву в одно время делать…

Много чего есть в традиции Православной доброго, человеческого. Не то, что у новомодных протестантских «ортодоксов». Если бы ещё и придерживаться «пред алтарём» этого человеческого, насколько бы притягательнее стала Церковь наша! Куда ещё простолюдину в горе да в душевных муках податься? Всегда бы так светло и так нестяжательно, как сейчас у нас здесь с батюшкой Максимом, народ бы тогда от храма и не оторвать было. И «неверные» бы к нам побежали – Христа в душу принять...

Часа два служба шла и никуда отец Максим не спешил. Аккуратный, убедительный словом своим, со взглядом горящим. Я уж на всякий случай даже спросил Олега:

– Дорого наверно такую службу заказать?

– Нет, – говорит Олег, – ничего не стоит. Да и с отцом Максимом я в дружбе. Вот теперь он и маме моей духовником стал. А денег он не просил. Ты сам даёшь, сколько можешь. Это обязательно. Не тот много жертвует, у кого излишек, а кто последнее отдаёт, – припомнил мне слова Иисуса Олег…

– А где же ваш храм-то на Косыгина? – кричу, догоняя обоих уже на пандусе между нашим и третьим этажом.

Молодые люди остановились, отец Максим что-то разволновался, словно не ожидал, что настигну его с вопросом, не сразу смог выговорить:

– На… на… на метро Ладожской, в одной остановке храм, Покрова Пресвятой Богородицы.

– Новый такой?

– Новый, новый, недавно отстроенный!

– Счастья вам и всем выздоровления!

А что я еще мог сказать добрым людям?

Наконец-то! В этот день под вечер Вадим Юрьевич снял с меня все трубки, катетеры, мешочки и прочие причиндалы, делавшие меня водоплавающим! «Свободу стае!» – кричал один из персонажей Киплинга. И я его понимаю. Завтра – домой. Через неделю можно приехать в больницу, снять швы с живота. А пока – отлеживаться дома, носить обтягивающий бандаж, грызть антибиотики и держать строгую диету!