Исторический экскурс
Исторический очеркАвтор: Петр Новицкий
![]() На чтение потребуется 1 час 15 минут | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал
Оглавление 5. Вторая жизнь короля Артура 6. Персеваль, Ланселот и другие куртуазные рыцари Круглого стола 7. Вперед, за Граалем! Персеваль, Ланселот и другие куртуазные рыцари Круглого стола
Альенора Аквитанская больше известна как политическая интриганка и недобродетельная жена, чьи альковные мезавантюры до сих пор будоражат умы историков и просто любопытных. А между тем она была большим меценатом, патронессой трубадуров, в том числе знаменитого Бернарта де Вентадорна. И в Пуатье, и в Париже она собирала вокруг себя весь цвет французской поэзии, не скупясь на награды в чисто куртуазном стиле. Оказавшись в скучном Лондоне и прознав про сочинение Гальфрида, она тут же заказала Роберу Васу,[81] поэту из своей свиты, перевести «Историю…» Монмутского на французский. Вас блестяще справился, написав, как он сам выразился в финальной строфе «Брута», и Бретонскую жесту, и роман.[82] Он не просто перевел, он изложил в стихах не блещущую изящным слогом прозу Гальфрида. Наконец, он добавил элемент, без которого сейчас невозможно представить не только сам артуровский роман, но даже его название. Он добавил Круглый стол. Действительно, ни у Гальфрида, ни в упомянутых ранее обрывках устной кельтской традиции, никакого стола не упоминалось. У бриттов, с их рудиментарной социальной системой и культурной общинного уровня, не могло быть представления о столе как центре политической жизни. Зато в средние века христианской культуры столу придавали значение, среди прочего, лакмуса статуса людей за ним сидящих. Их положение за столом было прямо пропорционально положению в табели о рангах. Недаром французское слово table означает и ту самую табель, таблицу, и стол. Круглый стол нивелировал этот смысл, уравнивая всех в положении. Что навеяло Васу эту идею? Очевидно, феодальная психология, как ни странно. Большинство феодалов, принося оммаж, и давая пышную клятву «фуа»,[83] не горели желанием преданно служить сеньору, неся все вассальные повинности, рассматривая их как обременение. Это мы видели уже на примере английских королей. Шевалье легко меняли сеньора на более удачливого, за больший фьеф или почетные должности. Куртуазный эгоцентризм романов отражал реальную психологию того времени. Во Франции времена феодальной раздробленности подходили к концу, в прошлом остались дерзкие слова графа королю: «А тебя кто сделал королем?».[84] Король, опираясь на города и мелких сеньоров, успешно боролся с крупными. Наоборот, в завоеванной почти за сто лет до того Англии, по мере усмирения туземцев, рос сепаратизм нормандских баронов, больше не нуждавшихся в сильной королевской власти. Для них король – лишь первый среди равных. Этот девиз старой феодальной анархии эпохи последних Каролингов вновь был поднят на щит. Именно этот принцип отразил Вас, неожиданно наполнив его совершено иным идейным содержанием. У него равенство круга носит идеалистический характер, как равенство мудрого короля и добрых вассалов. Сама идея круга почерпнута у клерикального совета – консистория,[85] собрания равных, вставших в круг. Эта идеализированная модель стала своего рода эталоном декларируемого рыцарского общества. Возникла литературная традиция обязательного «воспитания» героя при дворе Артура. Убеждение, что только там он станет настоящим доблестным куртуазным рыцарем. Как мы помним, среда рыцарского романа – космополитная вселенная, объединяющая все возможные эпохи и культуры в одну – рыцарскую. Поэтому древнебританский мир Артура живет по современным, для XII в., законам, и там может оказаться любой персонаж, от византийского принца до античного героя. Теперь мы знаем ответы на следующие два вопроса, заданные в начале очерка. Ответ на третий стал очевидным: дамы, рыцари и замки не просто попали в артуриану, они, как видим, создали ее в том виде, в каком мы ее знаем. Метаморфоза не только антуража, но и мировоззрения авторов, по сравнению с исходным периодом, разительное различие эпох рождения и переработки мифологического материала, роднит артуровский цикл с другим, гомеровским. Древнегреческий эпос хронологически приурочен к минойской эре высокой культуры монументальных дворцов, а создан в «темные века» (XI–IX вв. до н. э.) греческой истории, когда была утеряна даже письменность, а люди вернулись к охоте и костру. Все, о чем говорит автор, представляется ему и его современникам не таким, каким оно было несколько сот лет назад, а таким, каким его знают современники Гомера. Аристократ и цари (басилеи) живут в примитивных деревянных домах с земляным полом. Перед «дворцом» Одиссея – огромная навозная куча. Кругом грязь. Примитивный «курной» очаг, испуская дым внутрь помещения, закоптил весь «дворец». «Гомер явно не представляет себе, как выглядели дворцы и цитадели “героического века”».[86] Нет и намека на мир высоких каменных стен, огромных залов и бесчисленных комнат, с сотнями снующих писцов и чиновников. Так же разительно различается психология героев поэм и их реальных прототипов. Басилеи держат заначки под кроватью, бережливы до скупости и наперечет знают все свое небогатое имущество. Их прообразом является представитель племенной «знати», имеющий лишнюю пару овец, что делает его богачом в глазах соплеменников. У басилеев нет ничего общего с анактами Пилоса и Микен, окруженными многочисленной свитой, и чьи богатства неисчислимы. Даже само слово «басилей» означало в микенскую эпоху всего лишь деревенского старосту, ответственного за сбор налогов с односельчан. Столь же разительны различия в антураже и психологии в артуровских романах, но с обратным знаком. Здесь примитивный родовой мир, с соответствующим мироощущением, поднят до уровня Высокого средневековья. С третьим тесно связан и четвертый ответ. О рождении Бретонского цикла из обрывков устной традиции. Еле тлеющие угольки кельтского эпоса раздул, силой своей неистощимой фантазии, Гальфрид Монмутский. Вас сделал легенду достоянием самой передовой культуры своего времени – французской. Следовательно, мимо нее уже не могли пройти авторы рыцарских романов. И первым, кто ее заметил, стал великий куртуазный поэт Кретьен де Труа. «Настоящим создателем артуровского романа надо признать Кретьена де Труа (Chrétien de Troyes), которому принадлежат первые и вместе с тем, без всякого сомнения, лучшие образцы этого жанра».[87] Попутно будем держать в уме пятый вопрос, о персонажах и символах. У нас уже есть Круглый стол, король Артур (теперь это действительно король), по левую руку от него королева Гиньерва[88] и несколько рыцарей. Осталось усадить за стол остальных героев. Этим и занялся Кретьен де Труа. «Великий романист любви и приключений»[89] добавил в артуровский роман, помимо новых героев, одну важную черту. Он избавил его от необходимости прикидываться исторической хроникой. «Предшественники Кретьена (и его далекие последователи) стремились уложить легендарный артуровский материал в рамки традиционной истории. Так, например, поступал Вас. Т. е. там перед нами была историзация мифа. У Кретьена как раз наоборот. Для него фиктивность, сказочность изображаемой им «бретонской» действительности непреложна. Это не «история», это «повествование» (conte) о чем-то выдуманном, в действительности не бывшем и именно поэтому интересном, занимательном».[90] Иными словами, он избавил его от политической апологии сеньора-заказчика, которая для него не могла быть актуальной: он творил при дворе Мари Шампанской (дочери Альеноры и Людовика VII), не грезившей завоеванием французской ойкумены, и живо увлекавшейся искусством как таковым. У Кретьена артуровский мир – это среда для развития его куртуазно-фантастических сюжетов. Артуровский мир не имеет больше ни географической, ни исторической привязки. Он существует только в романах, не имея аналогий ни с одной Бретанью. Он полностью вымышлен. Это фантастика в современном понимании. Бретонский роман родился в форме fable, коррелируя в этом со своим первоисточником. В этой среде Кретьен ставит проблемы, волнующие современное ему общество, а не пытается перепеть архаичный эпос. Возможно, он недалек от мысли своего коллеги XIII в.: «Бретонские рассказы так пусты и забавны!» («Les contes de Bretagne sont si vains et plaisants!)».[91] Постановка вопроса, этическая коллизия, а не авантюра ради авантюры, выгодно отличает творчество Кретьена от основной массы рыцарских романов. «Живость и убедительность романов Кретьена еще усиливаются его блестящим техническим мастерством (искусство диалога, богатый и гибкий язык, виртуозное стихосложение) и едва уловимым оттенком иронии, охлаждающим пафос рыцарской сюжетики и помогающим острее почувствовать скрытые побуждения и свойства человеческой натуры».[92] Его первый роман – «Эрек и Энида» (1165/1170 г.), обошелся не только без кельтских элементов (помимо имен и одного эпизода), но и почти без фантастики. Рыцарь Круглого стола Эрек, сын короля Лака, а вскоре и сам король, столь сильно любит свою жену Эниду, которую взял из бедной семьи, что подданные королевства начинают роптать, что он забросил все свои рыцарские обязанности, помимо альковных. Энида впадает по этому поводу в минор, и Эрек решительно выезжает на подвиги. Но вместо оруженосца его сопровождает Энида, готовая ради любимого разделить опасности его рыцарского пути, полного разбойников и недоброжелательных коллег Эрека. Кульминацией становится прибытие раненного Эрека в замок некоего графа, который решает его убить, чтобы завладеть Энидой. Но она раскрывает злобный замысел графа и увозит Эрека из замка. Здесь несомненна разработка проблемы совместимости любви с доблестью, решаемая положительно. Это hommage[93] образу верной любящей женщины, готовой разделить с рыцарем его тяготы, в противовес стандартной даме сердца, пустышке, уверенной, что она рождена быть примером обожания без каких-либо ответных движений души. Но это еще и интерпретация событий, произошедших совсем недавно, лет за двадцать до создания поэмы, и современники, особенно из окружения Мари Шампанской (тем более она сама), не могли этого не заметить. Основные события романа в точности повторяют события… второго Крестового похода! Нет, не боевые перипетии и тяготы пути (хотя и не без этого), а историю Людовика VII и Альеноры Аквитанской. Короля считали мягким, и не сразу смогли уговорить на поход. Альенора отправилась с ним (если верить хронике, сама выпросила крест у Бернара из Клерво). Наконец, кульминация случилась в замке графа Триполи Раймона II, дяди Альеноры: Людовик заподозрил ее адюльтер с графом, после чего свернул поход, и они отправились в обратный путь. Через четыре года они развелись. Если аналогии столь не случайны (что было бы чудом), в «Эреке» Кретьен инвертирует реальные условия и события: Альенора, чье герцогство втрое больше королевского домена, и нищенка Энида в дырявом платье, etc. Он иронизирует над легкомысленной Альенорой и дидактически выводит образ верной подруги рыцаря. Не исключено, что это идея Мари, не питавшей особого пиетета к матери. Второй роман – «Клижéс» (1165/1175). Сюжет развивается в Византии, однако и в артуров мир герои не забывают заскочить. У Клижеса роман с женой его дяди, Фенисой. Чтобы не делить ложе с двумя партнерами, подобно Изольде, Фениса, каждую ночь, усыпляет мужа с помощью волшебного зелья. Рождается компромисс между куртуазностью и строгой моралью. Среди прочего роман выводит Ланселота Озерного и Персеваля. Оба они помянуты в эпизоде с турниром, оба побеждены Клижесом: Ланселоту он пробил щит и выбил из седла, Персеваля просто уронил. Если Персеваля Кретьен мог взять из устной традиции того времени[94] (он намекал на какие-то источники), то странное совпадение имени Lancelot и слова lance (копье) выглядит совсем не случайным. Если вспомнить, что Озерным он назван за то, что фея вырастила его в воде, а еще одно значение lance – струя воды, то вера в случайность улетучивается совсем. Особенно на фоне ироничного настроя поэта. Нет, Кретьен не высмеивает жанр, он слегка подтрунивает над некоторыми его элементами, а игра слов у него будет подмечена еще не раз. Равно как и совсем явные контаминированные вставки иного мифологического материала, вроде «Сын короля Арéса Тор»,[95] которые даже серьезные исследователи стараются не замечать, чтобы не сдуть с цикла тонкий флер кельтизма, такой привлекательный для экзальтированной публики. В третьем романе появляется «Ланселот, или Рыцарь телеги» (Lancelot, ou le Chevalier de la charrette, 1165/~1170). Здесь впервые развивается сюжет адюльтера Ланселота с женой Артура Гиньервой. Предельно куртуазный роман написан по заказу Мари Шампанской. Четвертый, «Ивен, или рыцарь Льва», (1175–1181 гг.), полон кельтской фантастики. Тема дамы сердца здесь разработана уже иным образом, нежели в «Эреке», ближе к «Ланселоту. Вместо верной спутницы рыцаря – эгоистичный и капризный предмет обожания, способный, ради проверки покорности обожателя, приказать ему проиграть бой. По мнению Ж. Фраппье, роман писался параллельно с последним – «Персевалем» (о нем речь в следующей главе). Оба романа полны перекрестных аллюзий[96]. Это признаки систематической циклизации, начальные элементы которой присутствовали и в предыдущих романах Кретьена, в лице второстепенных персонажей: короля Артура, Гиньервы, Кая, Говена, Бедуэна, etc. Обилие «свободных» персонажей, чьи судьбы еще не придуманы, оставляет место для сонма новых сюжетов в артуровском орбисе. Это позволило французским авторам следующего века объединить многочисленные разобщенные романы в единую систему, огромный цикл легенд, «хронику» артуровского мира, которую потом оседлали толпы интерпретаторов, компиляторов и подражателей, в первую очередь, английских[97], начиная с Т. Мелори, первого островного компилятора (XV в.) французских романов артуровского цикла. Он контаминировал «Вульгату»[98] (в тексте зовет ее Французской книгой), цикл прозаических романов XIII в., которого мы коснемся позже.
[81] Альенора стала английской королевой в 1154 г., Brut Васа появился в 1155 г.
[82] Термин роман родился как определение литературы на французском (романском), а не латинском языке.
[83] Foi – верность.
[84] Ademari Cabannensis. Chronicon. Liber Tertius. 34.; разъяснения см. Пти-Дютайи Ш. op. cit. С. 15.
[85] Con-sisto (лат.) – становиться, состоять (в букв.: стоять вместе с кем-то).
[86] История Древней Греции. Под ред. В. Кузищина. М., 1986. С. 71.
[87] История французской литературы. С. 110.
[88] Добавим сюда топонимы (страна Логр, города Титанжель, Камелот, лес Бросельянд) уже имевшиеся у Гальфрида и Васа, или в устной традиции (мабиноги) того времени.
[89] Так назвал его филолог Г. Коэн в заглавии своей книги о поэте.
[90] Михайлов А. Французский рыцарский роман. М., 1976. С. 150.
[91] История французской литературы, С. 102.
[92] Ibid, С. 110.
[93] Здесь: в смысле «дань уважения».
[94] Не обязательно из артуровской.
[95] Перевод Н. Рыковой.
[96] Михайлов А. Французский рыцарский роман. С. 115.; Frappier J. Etude sur Yvain ou le Chevalier au lion de Chrétien de Troyes. Paris, 1969. P. 13.
[97] Именно английских, а не нормандско-французских, бывших причастными к циклу в XII в.
[98] Не путать с упоминавшейся Библией.
опубликованные в журнале «Новая Литература» в апреле 2024 года, оформите подписку или купите номер:
![]()
Оглавление 5. Вторая жизнь короля Артура 6. Персеваль, Ланселот и другие куртуазные рыцари Круглого стола 7. Вперед, за Граалем! |
![]() Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсы
|
||||||||||
© 2001—2025 журнал «Новая Литература», Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021, 18+ Редакция: 📧 newlit@newlit.ru. ☎, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 Реклама и PR: 📧 pr@newlit.ru. ☎, whatsapp, telegram: +7 992 235 3387 Согласие на обработку персональных данных |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
|