Шалица

 

 

 

Месяц спустя поженились. Славка поставил условие: из ресторана уйдёшь, там не твоё место.

– А где ж моё место? – спросила Тамара.

– Найдем твоё место, – пообещал Славка. – А пока можешь посидеть. Я получаю прилично, нам вполне хватит. Главное, встречай меня и провожай. В общем-то, для жены это тоже работа, и немалая, скажу тебе.

Тамара послушалась Славку.

Два раза ездила с ним в недельные рейсы. Дело и впрямь было не по ней. Днём ещё ничего, терпимо, а вот ночью Тамара страшно мучилась. По бетонке нескончаемым потоком шли встречные машины. Слепили глаза. Казалось, что свет их проникает в мозги, сушит их, потому нестерпимо болит голова. И опасно. Скорость приличная. Тяжёлые машины с воем проскакивали мимо. Чуть ошибись, на миллиметр упусти машину, и костей не соберёшь.

«Это ад. Это ад», – ужасалась Тамара.

– Остановись, – отдохни, – уговаривала она Славку.

– Отдохни, – улыбался он. – Работать надо. Проотдыхаешь – без зарплаты останешься. Да это тебе с непривычки. А я уже ничего, привык давно. Не бьёшься же ты о прохожих. Так и мы, водители. Привычка к скорости. Живём немножко в другом измерении, чем те, кто стоит или сидит на месте.

Жили хорошо, душа в душу. Оба говорили и верили, что сколько жили на белом свете, столько и искали друг друга. А Тамаре особенно понравилось быть женой, хозяйкой, которая провожает мужа в рейсы и преданно ждёт его. Любить же если кому и дано было на свете, то это Славке. Ничего подобного до Славки Тамара не испытывала. Славка много не говорил, никогда не клялся, не уверял Тамару в своей любви, но Тамара женским чутьём своим угадывала, как он тоскует по ней вдали от дома, как он заворожённо и удивлённо смотрит на нее дома, когда она готовит обед или просто убирается в комнате. Взгляд его приводил Тамару в волнение, она начинала вдруг стесняться и просила:

– Слав, ну что ты, на самом деле? Не надо так, не гляди. Что я, диковинка, что ли, какая?

– Диковинка, – отвечал раздумчиво Славка, вздыхал и хорошо так, потаённо улыбался. – Ты сама не знаешь, какая ты есть. И я тебе объяснить этого не смогу. А жаль. Тебе надо о себе всё знать. Короче, ты – женщина. В прямом смысле этого слова. Я скажу тебе так: современная женщина мало стала походить на ту женщину, которая нравится и которая нужна мужчине. Ну что это за женщина, если она перед мужиком стоит в сапогах, в брюках, в шапке? Как казак. Понимаешь, и если она ещё в вызывающей, воинственной позе, то, честное слово, в мужике появляется предчувствие близкой схватки с себе подобным. Он не видит перед собой женщину, перед ним соперник, враг. Понимаешь ты это? И я перестану, наверное, любить, если хоть раз увижу тебя в наряде мужчины, то есть в брюках, шапке и всём прочем. Нельзя же женщине отгораживаться самой от себя, не надо рядиться в чужое платье. На женщине должно быть всё своё, чисто женское, скромное и, в то же время, подчёркивающее именно женщину. Не солдата, не гренадёра, не казака, а женщину.

И к Юрке Славка относился ровно, доброжелательно. Усыновил. Возвращался из рейсов с игрушками, рубашонками, костюмчиками. Любил нарядить Юрку и гулять с ним в свободное время.

– Зачем ты так? – жалела Тамара потраченные деньги. – Он ведь ещё так глуп, так глуп.

– Он понимает больше нас с тобой, – возражал Славка. – Он ребёнок. И у него должно быть детство. Человек вырастает из детства, притом из самого раннего. Каким оно сложится, таким и станет человек. И другое. Я, может быть, себе дарю эти игрушки. Понимаешь, мне в детстве их очень и очень не хватало. И я всегда мечтал о куче игрушек. Детдом есть детдом, там всё общее, там твоего ничего нет. А покупая игрушки сейчас, я чувствую в себе радость: сбылась моя мечта, у нас с Юркой гора игрушек.

 

Без Славки Тамара очень скучала. Тайком от всех, как бы крадучись даже от себя, приносила бутылочку вина, потихоньку выпивала. Вино подогревало её воображение, она строила радужные планы их дальнейшей семейной жизни.

Вскоре получили эту комнату в семейном общежитии. Между рейсами время проводили весело. Водители – народ компанейский, они умеют поработать – умеют и повеселиться. Частенько собирались теперь у Славки. Приносили с собой продукты, вино. Если погода позволяла, то уходили в лес. Стряпали там шашлыки, пили, закусывали, вели бесконечные разговоры. В рейсе каждый сам с собой, а тут все вместе. Бригада у них была дружная. Пётр Павлович, бригадир, держал ребят в строгости. И они слушались его, подчинялись. Даже Серёга Седой уступал беспрекословно требованиям Петра Павловича. Но Сёрега не удержался, его лишили водительских прав за пьянку. За руль он больше не сел.

Тамара с радостью встречала гостей. Не отказывалась и от рюмки-другой. Но Славка следил за ней зорко, она брала в руки рюмку, и тут же ей делалось горячо под взглядом мужа. А если Тамара принимала лишнее, то Славка смотрел на неё вопросительно-строго и три раза отчётливо ударял указательным пальцем по столу. Это значило: кончай.

Оставаясь вдвоём, Тамара ластилась к мужу:

– Ну не сердись же ты, Славик, не надо. Я совсем немного. Ради компании, для веселья. Это не во вред мне.

– Может, и не во вред, – соглашался Славка, перебирая задумчиво волосы жены. – Но ты всегда одно помни: ты – мать. И лишнее всё это. Гляжу вот на тебя, а душа у меня не на месте. Как же ты оживляешься вся при виде вина, в предчувствии предстоящей выпивки. Это первый признак недоброго дела. Понимаешь? При твоём влечении к рюмке надо взять себе за правило вести строгий счёт каждой капле. Иначе может плохо кончиться.

– Ну, другие вон не меньше меня выпивают и им ничего, – возражала Тамара.

– Кому что, другие, может, не предрасположены к вину. А в тебе это есть.

Да, Славка чуток был к ней. Он знал её больше, чем знала она себя. Знал и оберегал. Родился сын. Нарекли, как и отца, Славиком. Слав Славыч. Так и звали с первого дня его сами и все знакомые. А не надо бы было так называть. Есть примета, что в одной семье нельзя называть одним именем двух братьев или отца и сына. Не жилец кто-то один из них.

 

Три года назад возвращались от Славкиного друга на мотоцикле. Это километров за двадцать. Отдохнули там, хорошо погуляли. На бетонке Славка развил бешеную скорость, бросал мотоцикл от бровки к бровке. Время было позднее. Дорога пустынна, ничто не мешало Славке поозорничать. Тамара сидела за Славкой, обхватила его крепко руками, хохотала, запрокидывала голову. Над ней кружились звёзды. Казалось, не по земле она едет, а летит между звёздами. Волосы выбивались из-под шлема, трепыхали на ветру, оттягивали голову. Приехали домой, вошли в комнату и только тут Тамаре вдруг сделалось страшно. Она чуть не заплакала. Спросила:

– Слав, зачем ты так?

– А, ничего, – отмахнулся Славка.– Я не рисковал. У меня запас был.

Замолчал. Сидел и курил задумчиво. Потом заговорил:

– Понимаешь, Томик, со мной что-то небывалое творится. Мне мало становится той скорости, которую развивает моя машина. Так и взлетел бы, а крыльев нет. Поймёшь ли ты это? А-а-а, лучше не надо. Ребятам не говори.

Выходит, это он беду свою предчувствовал, или хотел догнать её, или, наоборот, уйти от неё. Она случилась с ним недели две спустя, встретилась на дороге поздней ночью. Удар был страшен. Кабина Славкиного КамАЗа была сплюснута и собрана в бесформенный ком. А самого Славку Тамаре не показали, хоронили в цинковом гробу.