Костёр на снегу

 

 

 

Не отличался Николай разговорчивостью, а вернувшись с поисков Валентины, и вовсе замкнулся. Даже с матерью словом не обмолвился, будто и она в чём виновата была. Она же спросила с тайным трепетом:

– Приехал?

– Как видишь, – буркнул Николай под нос.

– Ну и что там у тебя?

– Пустые хлопоты по поздней дорожке, – рот при этом покривился. И мать отстала, не донимала больше вопросами. Подумала только: «И нечего о ней. Враз не привилась ко двору – силком её не привьёшь».

 

Валентину Николай разыскал просто – дело это оказалось пустяковым. Пришёл в отдел культуры и спросил о ней. Спросил, как понял, удачно. Смешливая пышная девчонка назвалась сокурсницей Валентины, сказала, что Валентина оформила отпуск, но ни к родителям, ни ещё куда, не поехала, живёт у той хозяйки, у которой жила все три года, пока училась в техникуме. В общем, всё рассказала, кроме адреса, по которому искать Валентину. А когда Николай спросил об этом, захлебнулась смехом:

– Вот. Всегда так. Всё скажу, а главное забуду.

Улицу Николай нашел скоро, ещё скорее – нужный дом. Забегал глазами по немногочисленным окнам: где, за которым из них его Валентина? Дошёл до голубой калитки, а дальше ноги не понесли. Ну как так вот запросто войти и спросить о Валентине? Кто такой да откуда – всё незнакомым людям объяснить надо. А сможет ли? Будет стоять, мычать что-либо невразумительное, пугать честных людей. Если бы сама Валентина дверь открыла – тогда дело другое, тогда и без слов всё яснее ясного станет. И пошёл на другую сторону улицы, не зная, как быть дальше. С ходу не осмелился войти, а теперь и вовсе не осмелится, затерзает себя всякими сомнениями, а чтоб осмелиться – того нет. И решил: «Дождусь. Чего б ни стоило – дождусь. Неправда, выйдет, если дома, а если нет дома, то вернётся откуда-ниоткуда. Вот тогда и подойду к ней. Чтоб без свидетелей». Прохаживаясь взад и вперёд, всё удлиняя расстояние от поворота до поворота, но далеко – так, чтобы потерять голубую калитку из вида, – не уходил. Два раза сердце обрывалось, в голову бросал жар: «Она!»

Время за полдень перевалило, пообедать бы уже пора, но как уйдёшь? Вдоль улицы потягивало свежепечёным хлебным духом, и дух этот смешивался со свежим духом зимы, прщекотывал в желудке.

«Пекарня, наверное, где-то рядом, – щедро сплюнул Николай. – Не иначе, как пирожки на масле жарят. Тёплые теперь, душистые. Штук пяток бы...»

Размечтался и прозевал, когда в калитку юркнул парнишка с портфелем. «Тьфу ты! Надо бы пацана-то тормознуть. Спросить бы. И послать за ней».

Парнишка не заставил себя долго дожидаться, выскочил на улицу уже без портфеля, в лёгкой болоньевой курточке, поношенной, годной только для ребячьих игр на улице, с куском хлеба в руке, Парнишка завертел головой туда-сюда, проглядывая улицу насквозь. «Ага, этот теперь долго не уйдёт!»

– Слышишь, пацан!

Парнишка насторожился.

– Ты из этого дома?

– Ну.

– Валентину знаешь?

– Ну. Это какая у Песковой живёт, на втором этаже?

 

– У Песковой, верно. Ты узнай – дома она? Если дома, то вызови. А?

– Ладно. Мне что, долго, что ль? – и парнишка рванулся в калитку.

«Ну вот, сейчас, сейчас», – дёргалось сердце. Парнишка появился скоро, развёл руками:

– Нет её, ушла куда-то. И Песковой нет. Да вон, вон она идёт сама!

Николай резко оглянулся и растерялся от неожиданности. Он мог ожидать чего угодно, но только не этого. Они – Валентина и Валерка – вышли из переулка. На ней светлое пальто нараспашку, плотно облегающий статную грудь малиновый свитер. Идёт поигрывающей походкой, держа Валерку за руку. На нём броская меховая куртка в замках-«молниях», голова не покрыта. Оба они до того, видно, счастливые, что забыли, кроме себя, всё на свете.

Волна томительного жара бросилась в лицо, в руки, в ноги Николая, сбило дыхание. Уйти бы с глаз долой, не видеть бы их, но куда уйдёшь? Поздно. Сошлись. Мгновенно, как бы со стороны, Николай увидел эту встречу: они оба празднично разодетые, светящиеся, кажется, изнутри от счастья, а он – в сереньком пальтишке, в порыжелых кирзовых сапогах, незаменимых и удобных для носки в Борках, в рабочей серой кепке, с посеревшим иззябшим лицом. Мерзко! Гадко! Чего он приехал выпрашивать? Чего? Таких, как он, разве жалеют? Мимо таких стараются пройти сторонкой! Вот, как она!

Валентина, будто наткнувшись больно на Николаевы глаза, остановилась, окаменела. Остановился и Валерка. С лица его ещё не сошла улыбка, а от её лица отлила кровь, просто враз отхлынула. На побледневшем лице оставались те же глаза: глубокие, единственные на свете.

– Что же ты... – скрипнул зубами Николай, хотел добавить: «змея», но вдруг не добавил, почувствовав, насколько все его слова, даже самые оскорбительные, обидные, легки перед их счастьем.

Он круто повернулся, пошёл, редко, с присвистом глотая воздух.

– Подожди, Лето! – попытался остановить его Валерка. – Поговорим!

Николай ускорил шаг, побежал. В голове творилось что-то такое, чего он испугался: с ума бы не сойти, только бы не у них на глазах. И самому не видеть бы их больше: довольных, счастливых, вместе! Не видеть!

Он долго ничего не соображал, колесил по городу. С ним ещё не приключалось такое, он ещё не знал, насколько мучительно в нём оживёт чувство униженности. Он видел себя униженным, когда в канун свадьбы Валентина отказалась от него. Тогда не понял, а теперь увидел, сопоставил, открыл для себя. Унизила и второй раз, представ перед ним довольной и счастливой, в то время, как он метался чуть ли не в бреду, она была счастлива. Да что всё это?! Это так, отголоски того, главного! Она унизила его ещё тогда, когда и понятия-то о нём не имела! Она осквернила себя этим Валеркой и, осквернённая, явилась позже перед ним, Николаем. «Ну уж нет! Нет! Я ещё подымусь! Я ещё встану! И вы у меня порадуетесь!»

И город был противен Николаю. За его чистоту, за его светлый порядок. Противен, так как здесь, где-то неподалеку, находятся вместе они, Валентина и Валерка. Они и он! Они и он! Любящие, красивые, счастливые и обозлённый, голодный, корявый какой-то от рождения, от работы и от вечной борковской грязи.

«Ну, сволочизм... Ну, сволочизм...» – кипел Николай и замечал, что не столько против них кипит, сколько против себя, ненавидя себя, может, больше, чем их.

Он не спрашивал и не желал спрашивать у людей дорогу на вокзал, шёл и шёл куда-то. Хватит с него людей, он сам найдёт всё, что надо, он сам выйдет туда, куда надо.